Елена, Вы не додумываете ситуацию на один мыслительный шаг (на один «шахматный ход») Критик, как «мостик между читателем и автором» не может возникнуть при (цитирую Вас) «встречах в библиотеках» и «выступлениях поэтов при камерных форматах». Если бы критики и существовали, то они не вместились бы между авторами и слушателями. А писать критические статьи для размытой интернетской публики – это тыкать пальцем в небо. Критику, чтобы быть критиком, нужно знать читателя в лицо, чтобы переводить язык поэзии на его читательский язык.
Кстати, я никакой не пессимист, но в отличии от Вас – реалист. Я просто предлагаю воспринимать поэтическую ситуацию таковой, какой она ныне есть. А именно – то, что ныне нет ни читателей, ни критиков. А если кто и читает поэтов, так это в подавляющем большинстве сами поэты. Но они (ЕЩЕ РАЗ ПОДЧЕРКИВАЮ ЭТО) — не КРИТИКИ. Ибо каждый высказывает свое субъективное мнение. И соответственно следует к этому относиться.
И наконец, главное. Без УЧИТЕЛЕЙ учебы не может быть в принципе. Но есть (за что я лично ратовал всегда, ратаю и сейчас) – САМОУЧЕБА (самосовершенствование). То есть — образование на свой собственный страх и риск. Когда ты сам ищешь себе учителей и соответствующую литературу.
Кстати, я согласен с приведенном Вами в пример учителем поэзии. Я тоже абсолютно уверен, что скоро читателей не будет вообще. Но, поэзия от этого не умрет, а — переориентируется. Поскольку она – облагораживает, и в первую очередь самого автора. А это, считаю, самое лучшее психофизическое упражнение для души. Созидание себя (а сочинение стихов таковым и является) – полагаю, самое высшее человеческое предназначение.
Хочу внести свои пять копеек в спонтанно развернувшуюся дискуссию. Но сначала определимся с терминами. Критик (критика) в русской литературной традиции – это мостик между автором и читателем. Но если ныне нет читателя (а его нет ни у кого по определению), то нет, и в принципе не может быть и самого критика. То есть критика (в исконно традиционном литературном смысле) ныне практически отсутствует. В роли «критиков» при отсутствии читателей и профессиональных критиков выступают ныне сами авторы, а поскольку речь идет о поэзии, то сами поэты. Но закавыка в том, что поэты по определению – эгоцентричны, и этим, кстати, хороши. Поэтому они и других поэтов вольно или невольно оценивают со своей колокольни и как бы подгоняют другого поэта под себя. В этом тоже нет ничего плохого. Но это никак не КРИТИКА, а частное мнение другого поэта. Поэт, оценивая другого поэта, высказывает свое сугубо индивидуальное мнение. На которое он безусловно имеет право. Но, опять подчеркиваю это – НЕ КРИТИКУЕТ.
Недоразумение (по крайней мере в нашем клубе) возникло из пресловутой установки на учебу. Мол де тут мы учимся. Это заблуждение (как я уже убедился) оказалось вредным. Во-первых, потому, чтобы учиться, нужно иметь УЧИТЕЛЕЙ. А учителя должны быть такими же профессионалами, как и профессиональные критики. Обычные поэты, даже если они сами мастеровиты, учить, если и способны, то только – писать, как пишу я сам. А для индивидуальности поэта – это изначально смертельно. Поэт, учащий писать другого поэта – убивает его. Но выход из этого есть, к примеру, один: МАСТЕР-КЛАССЫ. Когда опытный поэт решает поделиться своим мастерством и приглашает послушать его всех желающий. Речь при этом идет исключительно о мастерстве самого ведущего мастер-класса. К нему приходят те, кому интересно у него поучиться. Но в нашем Клубе только и делают, что говорят о литературной учебе вообще, но не было проведено ни одного мастер-класса. Или любого другого мероприятия с участием Учителя. Все высказывали только свое собственное индивидуальное мнение. Хотел бы я посмотреть, как ученики, скажем, старших классов, остались без учителя и стали бы учить грамоте друг друга…
Прочитал. Не удержавшись, поджал губы: стихи – так себе, каковых море разливанное на просторах интернета. Но меня в них подкупила интонация, каковая сказала мне больше, чем все прочитанные мною строчки. В ней явно проявлялась нажитая годами женская мудрость. И вот что я прочитал в ней (так сказать, прочитал между строчек): когда нет Времени в глобальном смысле этого слова, и оно, Время, ныне у всех, как песок, вытекает сквозь пальцы, то и нет ничего такого, о чем можно слагать стихи. А потому в прочитанных стихах нет ничего, потому что и писать-то не о чем. Но это объективно-субъективное состояние духа, которое особенно выпукло увиделось мне между строчек – затишье перед бурей, во время которой все полетит в тартарары, или все радикально видоизменится, и тогда появится, наконец, то, о чем будут сами слагаться стихи. Можно, конечно возопить, как это в свое время сделал Максим Горький: «Пусть сильнее грянет буря!». А можно смиренно, как мудрая мать, ждать этой бури, чтобы в любой момент защитить при надобности ни только своих самых близких людей, но всех, кто волей случая окажется под рукой. И такая позиция (каковой мне она увиделась) поценней будет всяких нынешних трескучих стихов и жонглирующих ими пиитов.
Рад знакомству с мудрой и сильной женщиной, не считающей себя поэтессой. :)
И твердая убежденность, что способности, талант или Богом данная гениальность должна быть замечена читателями, критиками, потомками. Конечно должна, кто же тут спорит. Но часто бывает, что после смерти автора.
И что-то я особо не замечала ошибок в ваших текстах, Георгий
Так я настойчивым трудом сумел-таки обратить эту свою неграмотность в достоинство. Когда я не знал, как пишется то или иное слово, старался подыскать ему на замену другое слово, в правильном правописании которого уверен. И такое бережное отношение к тексту сохранил на всю жизнь. Позже моим чуть ли ни самым любимым занятием стала работа со словарями, в том числе и с орфографическими.
…Идти на водохранилище надо было через огромный пустырь под свирепо жгучим полуденным солнцем. Но привыкшие к солнцу мальчики еще и усложнили путь, направившись не по тропе в обход густых зарослей высохшего бурьяна вперемежку с сочной зеленой верблюжьей колючкой. А, как обычно, голые (одних черных трусиках и босиком) пошли к воде напрямик. Углубившись в заросли, по обыкновению вытянулись цепочкой, чтобы не тесниться, и, главное, чтобы не очень сильно колоться о мохнатые разлапистые, похожие на спинки свернувшихся ежиков, кусты верблюжьей колючки и не царапаться об острые обломанные веточки сухого бурьяна. Сережа пропустил вперед Никитку и Вадика. А, пойдя следом, приотстал настолько, чтобы почувствовать себя оставшимся наедине с самим собою. И ему тотчас почудилось, будто время и пространство сгустились вокруг него.
Отчего даже воздух как-то странно призрачно завибрировал, словно в нем заплясали прыткие струйки полуденного зноя. Отчетливо показалось, будто он пробирается сейчас ни только через густые колючие пустынные заросли, но и через какой-то только что образовавшийся вокруг него пространственно-временной сгусток. Даже как-то таинственно почудилось, что он, когда проберется через него, то и вовсе попадет туда, где еще никогда в своей жизни не был. И действительно, едва он следом за друзьями вышел из бурьяна на ровное плато, то действительно оказался в каком-то ином мире. Хотя внешне открывшаяся его глазам местность выглядел как прежде: местами блестела ссохшейся в камень глиняной поверхностью, а местами была покрыта чахлыми пучками сухих эфемеров, похожими на щетину небритого с неделю мужчины. Но теперь она была словно ЖИВОЕ существо, и — казалось, вибрировала, дышала и – ПЕЛА. И пение её было несказанно сладкоголосым, походило на музыку, которая звучала в Сережиной душе. Даже почудилось, будто бы плато поёт под музыку, которую аккомпанирует ему Сережина душа…
Переживать все это было неожиданно сладко, что Сережа с трудом удержал себя, чтобы ни залиться звонким смехом неописуемого счастья. И сдержался потому, что решил: для друзей его счастливый смех будет выглядеть беспричинным. Следом отчетливо почудилось, будто это его решение сдержаться от смеха мигом стало известно: и расступившемуся перед ним Пространству, и распахнувшемуся для него Времени, и ожившему на его глазах Плато, и обступившему его со всех сторон веселому игривому Воздуху, и даже нежно любящему его взирающему сверху вниз Солнцу. Тотчас, будто творя торжественный ритуал ПОСВЯЩЕНИЯ его в МУЖЧИНУ, полились с горних небес звонким серебряным дождем неописуемо красивые звуки. Это вдруг по мановению невидимой дирижерской палочки Общеединого Вселенского Дирижера запели в выгоревшем небе хохлатые жаворонки. Их крохотные серые тельца были похожими на призрачных ангелов, зависших в трепетной неподвижности над пустырем в отражающем их бесподобный звон небе. Мигом Сереже услышалось, будто какой-то завораживающий многозначительный гул мягкой волной прокатился по пустырю. И он узнал в этом гуле шум проезжающей по дальнему мосту автомашины. Следом послышались (будто и вовсе примерещились) — задорные протяжные и звонкие петушиные крики, которые доносились с птицефермы, расположенной на далеком противоположном берегу водохранилища. И все эти уже совершенно реальные звуки поразительно гармонировали с исторгаемой из Сережиных душевных недр музыкой, что казалось, будто их тоже творит его вдохновенная душа…
Слушать звонкое колокольчиковое пение жаворонков и заливистое далекое кукареканье петухов под аккомпанемент собственной души сделалось вообще невыносимо. От острой душевной сладости даже телу стало как-то по необычному прохладно. В глазах комфортно потемнело, будто он надел солнцезащитные очки, или наступили вечерние сумерки. Даже обычно свирепое в полуденное время солнце перестало жечь его плечи прямыми и острыми, как иголки, раскаленными лучами. А наоборот, принялось ласкать их, игриво щекоча нежными, как колосья не созревающих злаков, лучиками. Плечи, спина и почему-то внутренние стороны бедер от бесподобно сладостных звуков и милой солнечной щекотки покрылись густыми мурашками… Ступни Сережи совершенно перестали чувствовать жара земли, раскаленной на солнце чуть ли ни до бела. Ему уже не хотелось остужать их, стоя на одной ноге на крохотном пятнышке тени под каким-нибудь чахлым кустиком солянки, как это делали Никита и Вадик, и как это прежде делал он сам. Но чтобы, не обращать на себя не нужное сейчас ему внимание друзей и не догонять их, он тоже приостанавливался, когда останавливались остужать ступни они. Становился на крохотную тень ближайшего кустика, но ничуть не заботился о том, чтобы полностью уместить в тень ступни, потому как не чувствовал исходящего от земли жжения.
И только когда они подошли к берегу водохранилища, и иссушенная потресканная глина под ногами сменилась рассыпчатым песком, разогревшимся до такой степени, что в нем можно было запекать яйца, Сережа не сдержался и побежал следом за друзьями к вожделенной воде. Но вовсе не потому, что ему сделалось нетерпимо жгуче идти по раскаленному песку, проваливаясь в него по щиколотки, а оттого, что жжение стало-таки перетягивать его внимание на себя, и он перестал слышать бесподобную музыку. Раздосадованный, Сережа помчался что было мочи к воде, закидывая по обыкновению ступни высоко вверх, чтобы они успевали хотя бы чуток охладиться на воздухе. Поскольку был уверен, что как только охладятся горящие ступни, чудная музыка снова со всех сторон обуяет его. И действительно, едва Сережа, не помня себя, перегнал друзей и первым забежал в воду, поднимая сверкающие на солнце алмазные брызги, и, прыгнув в неё вниз головой, поплыл, касаясь животом прохладного дна, он снова услышал завораживающую прекрасную музыку. И снова всей душою отдался ей. Тем более, что теперь ему чудилось, будто он уже плыл в неописуемом счастье, словно и не в воде, а в самой этой сладостно звучащей музыке. Доплыл, забыв обо всем на свете, до подводного ключа, зачерпнул ладонями его холодную воду, омыл её под торжественное звучание лицо. И опомнился только, когда из глубочайших душевных недр почувствовал, что ему остро не хватает воздуха. И только тогда, неописуемо счастливый и радостный, резво оттолкнувшись от дна ногами, стремительной ракетой помчался вверх к воздуху и солнцу. Выскочив из воды чуть ни по грудь, жадно хватил воздух широко раскрытым ртом, и пуще прежнего опьянев от воздуха и неописуемого счастья, засмеялся и несдержанно односложно выкрикнул, вложив в этот крик весь свой несказанный восторг и радость жизни:
Я понял: это Вы написали о себе самой. У меня же совершенно противоположное. Я как то писал. что у меня врожденная неграмотность: ошибка на ошибке. Писал в школе сочинения с множеством ошибок, но при этом писал и стихи. Читал их одноклассникам — в устной речи ведь нет грамматических ошибок. А в армии был внештатным корреспондентом: мои неграмотные статьи и репортажи с удовольствием печатали в окружной газете и платили неплохие гонорары. И после армии, когда работал в республиканской газете корреспондентом (был членом Союза журналистов СССР) — то же самое: мои статьи публиковали, не смотря на то, что писал неграмотно, и платили за это деньги. И никто никогда не говорил о моей профнепригодности. Но именно в армии я и решил стать журналистом. Поступил каким-то невероятным чудом на филфак в универе. При том сдал экзамены, в том числе и сочинение без троек. То есть выучился изворачиваться.
Так что я по Вашей классификации — или не настоящий (необразованный) писатель, или гениальный, как Маяковский и Хемингуэй. Но никак не простой смертный, к каковым себя относите Вы. Впрочем или то, или другое меня вполне устраивает. Больше всего на свете не хочу быть «смертным», то есть усредненным, По мне лучше уж тогда никаким не быть…
Но тогда у меня к Вам простой вопрос о первичности: хороший писатель должен сначала стать писателем, а потом уже стараться писать грамотно, то есть быть образованным, или наоборот, сначала стать образованным, научиться писать без ошибок. а потом уже стать и хорошим писателем?
И этот вопрос далеко не праздный, потому как писательство — Божий Дар, и он — от Бога, а образованность — техническая наработка. Поэтому повторюсь: что первичнее: Божий Дар, или наработанная образованность?
При том лично я двумя руками за образованность и за стремление писать без ошибок, используя для этого хотя бы сетевые редактора, типа ВОРДа. Но для меня первичен — Божий Дар…
Извините, но я Вам не верю. Не может быть такого, чтобы журналист с 30-летним стажем не мог пользоваться компьютером, и не переносить свои рукописные вещи на электронный носитель, и не суть важно кто он при этом — гений или графоман. А ведь мысль моя именно об этом. Теперь касаемо АшиПок — для выправления их есть корректора. Они — в каждой редакции и издательстве. Так что всякие словесные произведение выходят к читателю без ошибок. Но вмешательство корректора в подготовку произведения к печати никаким образом не сказывается на качестве самого литературного произведения. Тут две качественно разные профессии. Я думаю (это мое личное мнение) невежественно считать, что хороший писатель или поэт должен быть еще и прекрасным корректором. Желательно — да, но далеко не обязательно.
Вова может быть и гений, но редкостный лентяй, или, что еще хуже — невежда. Нужно переводить написанное в электронный формат, и хранить в «облаке», а второй экземпляр — на флешке, которую можно повесть на цепочке себе на шею вместо медальона.
Но неужели среди нынешней писательской братии встречают такие Вовы? Хотя бы теоретически можете назвать прототипа Вовы?
Это очевидно. Но давайте углубимся в писательское мастерство. Чтобы шлифовать алмаз, нужно сначала им разродиться. А чтобы шлифовать, нужно иметь в уме образ идеальной шлифовки (своего рода ритм, размер, а в поэзии и способ рифмовки), который изначально заложен в необработанном алмазе. Вся эти качества заложены в пластичной прозе. Профессиональный писатель, шлифуя свой алмаз, оглядывается исключительно на внутренние качество этого алмаза. Точно так же поступает и профессиональный редактор. Он в первую очередь входит в пластику прозы, оглядывает её изнутри, и потом уже своим сторонним взглядом указывает автору, где его пластика не дотянута. но именно пластика, то есть алмаз.
В приведенном Вами примере (цитирую Вас) «поэтому автору не стоит перекладывать на него свои обязанности. Иначе это будет уже текст, написанный другим человеком» — или редактор не профессионал, или автор не дорос до сотворения пластики, или, что скорее всего, не профессионалы оба.
Ну, а что касается "«недохвалить или перехвалить» — это не ко мне. Я педагогической детальностью в писательской среде не занимаюсь.
Елена, и лексическими и стилистическими ошибками — занимается редактор. В этом смысле его работа ничем не отличается от работы корректора. И это тоже не литературная работа. Литературная работа качественно другая. Ну, это как добыча алмазов, или золотых самородков, а редакторство и корректорство — - работа ювелиров. Пластика в прозе — это уже золотой самородок с какими бы корректорскими и редакторскими огрехами он ни был бы. И повторюсь, это уже профессиональная проза, которую можно совершенствовать до бесконечности.
Маркус, так у профессионализма, как и у совершенства — предела нет и быть может. Важно пересечь качественную линию, с которой начинается профессионализм. А пластика в прозе, пусть даже в ней грамматическая ошиПка на ошиПке сидит и ошиПкой погоняет — это уже в любом случае проза профессиональная. Ну а дальше касательно ошиПок — работа корректорская, которая никакого отношения к литературе не имеет. Захочется самому повысить свою корректорскую грамотность — вперед; а захочется нанять профессионального корректора — тоже пожалуйста. Но ни в том ни другом случае качество прозы останется неизменной. В данном случае останется профессиональной. Проза никогда не оценивалась и не будет оцениваться глазами корректора.
…но в худшем случае хотя бы утешением будет умереть вместе с любимым мужем и на том свете с ним остаться.
Достойные слова достойной женщины.
Но Вы говорите о фундаментальной Семье (ячейке общества, союзе мужчины и женщины), то есть о простой социальной «молекуле М и Ж». Я же говорю, что помимо этой простой, есть и сложные социальные молекулы, и даже наисложнейшие, как этнос, суперэтнос, все человечество. И они могут быть органичными «молекулами», как, скажем, ДНК. Но при одном непременном условии: если у каждого члена социальной Семьи будет пробуждено чувство родства по отношению друг к другу. То есть чувство социального родства гораздо шире по охвату родства кровного.
А потому любые сообщества людей, объединенные общей целью (единым интересом) вполне могут быть Семьей при наличии опять же у каждого чувства родства. Наш Клуб не исключение: он тоже вполне может быть Семьей. При наличии этого самого чувства.
Теперь конкретно о Вашем случае. Давайте представим, что Вы уже пребываете в идеальной Семье. И достигли возраста самой выходить замуж. Требования к своему будущему супругу у Вас уже сформулированы. Но в Вашем непосредственном окружении такового нет. Однако не исключено, что где-то он таки есть, и у него тоже требования к своей будущее половине полностью совпадают с характеристиками Вашей личности. Так вот, идеальная Семья берет на себя хлопоты, чтобы вы нашли друг друга, как например, это делалось в старых патриархальных семьях, но только теперь это будет делаться в Семье, пребывающей на высшем (идеальном) уровне, в которой последнее слово остается за молодыми.
Теперь касаемо равноправия в Семейной «молекуле М и Ж». – это само собой разумеющееся. Поскольку идеальная Семья на всех её качественных социальных уровнях – деятельный союз Созидателей. Идеальная Семья – это коллективное Созидание (в литературе это соавторство). В ней нет и в принципе не может быть ни начальников, ни подчиненных, а тем более какого-либо насилия. Каждый занимает в Семье максимально удобное по складу своего характера место, чтобы таким образом принести общему созидательному делу наивысшую пользу.
Модель идеальной Семьи – это своего рода ориентир, вроде «светлого будущего», которое мы безуспешно строили при «развитом социализме». Но в отличие от последнего модель идеальной Семьи вполне осязаемая и конкретная. А потому у меня к Вам серьезный вопрос: а вот у Вас лично есть образ предполагаемого будущего? Если есть, то насколько он соотносится или расходится с образом идеальной Семьи? И, наконец, самое главное (по крайней для меня лично) — способны ли Вы возбудить в себе чувство родства к Вашему политическому и мировоззренческом оппоненту, если ваши с ним стратегические цели совпадают, а расходитесь вы лишь в путях (способах) достижения их?
Кстати, я никакой не пессимист, но в отличии от Вас – реалист. Я просто предлагаю воспринимать поэтическую ситуацию таковой, какой она ныне есть. А именно – то, что ныне нет ни читателей, ни критиков. А если кто и читает поэтов, так это в подавляющем большинстве сами поэты. Но они (ЕЩЕ РАЗ ПОДЧЕРКИВАЮ ЭТО) — не КРИТИКИ. Ибо каждый высказывает свое субъективное мнение. И соответственно следует к этому относиться.
И наконец, главное. Без УЧИТЕЛЕЙ учебы не может быть в принципе. Но есть (за что я лично ратовал всегда, ратаю и сейчас) – САМОУЧЕБА (самосовершенствование). То есть — образование на свой собственный страх и риск. Когда ты сам ищешь себе учителей и соответствующую литературу.
Кстати, я согласен с приведенном Вами в пример учителем поэзии. Я тоже абсолютно уверен, что скоро читателей не будет вообще. Но, поэзия от этого не умрет, а — переориентируется. Поскольку она – облагораживает, и в первую очередь самого автора. А это, считаю, самое лучшее психофизическое упражнение для души. Созидание себя (а сочинение стихов таковым и является) – полагаю, самое высшее человеческое предназначение.
Недоразумение (по крайней мере в нашем клубе) возникло из пресловутой установки на учебу. Мол де тут мы учимся. Это заблуждение (как я уже убедился) оказалось вредным. Во-первых, потому, чтобы учиться, нужно иметь УЧИТЕЛЕЙ. А учителя должны быть такими же профессионалами, как и профессиональные критики. Обычные поэты, даже если они сами мастеровиты, учить, если и способны, то только – писать, как пишу я сам. А для индивидуальности поэта – это изначально смертельно. Поэт, учащий писать другого поэта – убивает его.
Но выход из этого есть, к примеру, один: МАСТЕР-КЛАССЫ. Когда опытный поэт решает поделиться своим мастерством и приглашает послушать его всех желающий. Речь при этом идет исключительно о мастерстве самого ведущего мастер-класса. К нему приходят те, кому интересно у него поучиться. Но в нашем Клубе только и делают, что говорят о литературной учебе вообще, но не было проведено ни одного мастер-класса. Или любого другого мероприятия с участием Учителя. Все высказывали только свое собственное индивидуальное мнение. Хотел бы я посмотреть, как ученики, скажем, старших классов, остались без учителя и стали бы учить грамоте друг друга…
Рад знакомству с мудрой и сильной женщиной, не считающей себя поэтессой. :)
Конечно должна, кто же тут спорит. Но часто бывает, что после смерти автора.
И что-то я особо не замечала ошибок в ваших текстах, Георгий
Так я настойчивым трудом сумел-таки обратить эту свою неграмотность в достоинство. Когда я не знал, как пишется то или иное слово, старался подыскать ему на замену другое слово, в правильном правописании которого уверен. И такое бережное отношение к тексту сохранил на всю жизнь. Позже моим чуть ли ни самым любимым занятием стала работа со словарями, в том числе и с орфографическими.
(лето, зной, перегрев, измененное сознание – атрибуты моего счастливого среднеазиатского детства)
рассказ
…Идти на водохранилище надо было через огромный пустырь под свирепо жгучим полуденным солнцем. Но привыкшие к солнцу мальчики еще и усложнили путь, направившись не по тропе в обход густых зарослей высохшего бурьяна вперемежку с сочной зеленой верблюжьей колючкой. А, как обычно, голые (одних черных трусиках и босиком) пошли к воде напрямик. Углубившись в заросли, по обыкновению вытянулись цепочкой, чтобы не тесниться, и, главное, чтобы не очень сильно колоться о мохнатые разлапистые, похожие на спинки свернувшихся ежиков, кусты верблюжьей колючки и не царапаться об острые обломанные веточки сухого бурьяна. Сережа пропустил вперед Никитку и Вадика. А, пойдя следом, приотстал настолько, чтобы почувствовать себя оставшимся наедине с самим собою. И ему тотчас почудилось, будто время и пространство сгустились вокруг него.
Отчего даже воздух как-то странно призрачно завибрировал, словно в нем заплясали прыткие струйки полуденного зноя. Отчетливо показалось, будто он пробирается сейчас ни только через густые колючие пустынные заросли, но и через какой-то только что образовавшийся вокруг него пространственно-временной сгусток. Даже как-то таинственно почудилось, что он, когда проберется через него, то и вовсе попадет туда, где еще никогда в своей жизни не был. И действительно, едва он следом за друзьями вышел из бурьяна на ровное плато, то действительно оказался в каком-то ином мире. Хотя внешне открывшаяся его глазам местность выглядел как прежде: местами блестела ссохшейся в камень глиняной поверхностью, а местами была покрыта чахлыми пучками сухих эфемеров, похожими на щетину небритого с неделю мужчины. Но теперь она была словно ЖИВОЕ существо, и — казалось, вибрировала, дышала и – ПЕЛА. И пение её было несказанно сладкоголосым, походило на музыку, которая звучала в Сережиной душе. Даже почудилось, будто бы плато поёт под музыку, которую аккомпанирует ему Сережина душа…
Переживать все это было неожиданно сладко, что Сережа с трудом удержал себя, чтобы ни залиться звонким смехом неописуемого счастья. И сдержался потому, что решил: для друзей его счастливый смех будет выглядеть беспричинным. Следом отчетливо почудилось, будто это его решение сдержаться от смеха мигом стало известно: и расступившемуся перед ним Пространству, и распахнувшемуся для него Времени, и ожившему на его глазах Плато, и обступившему его со всех сторон веселому игривому Воздуху, и даже нежно любящему его взирающему сверху вниз Солнцу. Тотчас, будто творя торжественный ритуал ПОСВЯЩЕНИЯ его в МУЖЧИНУ, полились с горних небес звонким серебряным дождем неописуемо красивые звуки. Это вдруг по мановению невидимой дирижерской палочки Общеединого Вселенского Дирижера запели в выгоревшем небе хохлатые жаворонки. Их крохотные серые тельца были похожими на призрачных ангелов, зависших в трепетной неподвижности над пустырем в отражающем их бесподобный звон небе. Мигом Сереже услышалось, будто какой-то завораживающий многозначительный гул мягкой волной прокатился по пустырю. И он узнал в этом гуле шум проезжающей по дальнему мосту автомашины. Следом послышались (будто и вовсе примерещились) — задорные протяжные и звонкие петушиные крики, которые доносились с птицефермы, расположенной на далеком противоположном берегу водохранилища. И все эти уже совершенно реальные звуки поразительно гармонировали с исторгаемой из Сережиных душевных недр музыкой, что казалось, будто их тоже творит его вдохновенная душа…
Слушать звонкое колокольчиковое пение жаворонков и заливистое далекое кукареканье петухов под аккомпанемент собственной души сделалось вообще невыносимо. От острой душевной сладости даже телу стало как-то по необычному прохладно. В глазах комфортно потемнело, будто он надел солнцезащитные очки, или наступили вечерние сумерки. Даже обычно свирепое в полуденное время солнце перестало жечь его плечи прямыми и острыми, как иголки, раскаленными лучами. А наоборот, принялось ласкать их, игриво щекоча нежными, как колосья не созревающих злаков, лучиками. Плечи, спина и почему-то внутренние стороны бедер от бесподобно сладостных звуков и милой солнечной щекотки покрылись густыми мурашками… Ступни Сережи совершенно перестали чувствовать жара земли, раскаленной на солнце чуть ли ни до бела. Ему уже не хотелось остужать их, стоя на одной ноге на крохотном пятнышке тени под каким-нибудь чахлым кустиком солянки, как это делали Никита и Вадик, и как это прежде делал он сам. Но чтобы, не обращать на себя не нужное сейчас ему внимание друзей и не догонять их, он тоже приостанавливался, когда останавливались остужать ступни они. Становился на крохотную тень ближайшего кустика, но ничуть не заботился о том, чтобы полностью уместить в тень ступни, потому как не чувствовал исходящего от земли жжения.
И только когда они подошли к берегу водохранилища, и иссушенная потресканная глина под ногами сменилась рассыпчатым песком, разогревшимся до такой степени, что в нем можно было запекать яйца, Сережа не сдержался и побежал следом за друзьями к вожделенной воде. Но вовсе не потому, что ему сделалось нетерпимо жгуче идти по раскаленному песку, проваливаясь в него по щиколотки, а оттого, что жжение стало-таки перетягивать его внимание на себя, и он перестал слышать бесподобную музыку. Раздосадованный, Сережа помчался что было мочи к воде, закидывая по обыкновению ступни высоко вверх, чтобы они успевали хотя бы чуток охладиться на воздухе. Поскольку был уверен, что как только охладятся горящие ступни, чудная музыка снова со всех сторон обуяет его. И действительно, едва Сережа, не помня себя, перегнал друзей и первым забежал в воду, поднимая сверкающие на солнце алмазные брызги, и, прыгнув в неё вниз головой, поплыл, касаясь животом прохладного дна, он снова услышал завораживающую прекрасную музыку. И снова всей душою отдался ей. Тем более, что теперь ему чудилось, будто он уже плыл в неописуемом счастье, словно и не в воде, а в самой этой сладостно звучащей музыке. Доплыл, забыв обо всем на свете, до подводного ключа, зачерпнул ладонями его холодную воду, омыл её под торжественное звучание лицо. И опомнился только, когда из глубочайших душевных недр почувствовал, что ему остро не хватает воздуха. И только тогда, неописуемо счастливый и радостный, резво оттолкнувшись от дна ногами, стремительной ракетой помчался вверх к воздуху и солнцу. Выскочив из воды чуть ни по грудь, жадно хватил воздух широко раскрытым ртом, и пуще прежнего опьянев от воздуха и неописуемого счастья, засмеялся и несдержанно односложно выкрикнул, вложив в этот крик весь свой несказанный восторг и радость жизни:
— Братцы! Ну, это, я вам скажу – ВСЁ!!!..
Так что я по Вашей классификации — или не настоящий (необразованный) писатель, или гениальный, как Маяковский и Хемингуэй. Но никак не простой смертный, к каковым себя относите Вы. Впрочем или то, или другое меня вполне устраивает. Больше всего на свете не хочу быть «смертным», то есть усредненным, По мне лучше уж тогда никаким не быть…
И этот вопрос далеко не праздный, потому как писательство — Божий Дар, и он — от Бога, а образованность — техническая наработка. Поэтому повторюсь: что первичнее: Божий Дар, или наработанная образованность?
При том лично я двумя руками за образованность и за стремление писать без ошибок, используя для этого хотя бы сетевые редактора, типа ВОРДа. Но для меня первичен — Божий Дар…
Но неужели среди нынешней писательской братии встречают такие Вовы? Хотя бы теоретически можете назвать прототипа Вовы?
Это очевидно. Но давайте углубимся в писательское мастерство. Чтобы шлифовать алмаз, нужно сначала им разродиться. А чтобы шлифовать, нужно иметь в уме образ идеальной шлифовки (своего рода ритм, размер, а в поэзии и способ рифмовки), который изначально заложен в необработанном алмазе. Вся эти качества заложены в пластичной прозе. Профессиональный писатель, шлифуя свой алмаз, оглядывается исключительно на внутренние качество этого алмаза. Точно так же поступает и профессиональный редактор. Он в первую очередь входит в пластику прозы, оглядывает её изнутри, и потом уже своим сторонним взглядом указывает автору, где его пластика не дотянута. но именно пластика, то есть алмаз.
В приведенном Вами примере (цитирую Вас) «поэтому автору не стоит перекладывать на него свои обязанности. Иначе это будет уже текст, написанный другим человеком» — или редактор не профессионал, или автор не дорос до сотворения пластики, или, что скорее всего, не профессионалы оба.
Ну, а что касается "«недохвалить или перехвалить» — это не ко мне. Я педагогической детальностью в писательской среде не занимаюсь.
Достойные слова достойной женщины.
Но Вы говорите о фундаментальной Семье (ячейке общества, союзе мужчины и женщины), то есть о простой социальной «молекуле М и Ж». Я же говорю, что помимо этой простой, есть и сложные социальные молекулы, и даже наисложнейшие, как этнос, суперэтнос, все человечество. И они могут быть органичными «молекулами», как, скажем, ДНК. Но при одном непременном условии: если у каждого члена социальной Семьи будет пробуждено чувство родства по отношению друг к другу. То есть чувство социального родства гораздо шире по охвату родства кровного.
А потому любые сообщества людей, объединенные общей целью (единым интересом) вполне могут быть Семьей при наличии опять же у каждого чувства родства. Наш Клуб не исключение: он тоже вполне может быть Семьей. При наличии этого самого чувства.
Теперь конкретно о Вашем случае. Давайте представим, что Вы уже пребываете в идеальной Семье. И достигли возраста самой выходить замуж. Требования к своему будущему супругу у Вас уже сформулированы. Но в Вашем непосредственном окружении такового нет. Однако не исключено, что где-то он таки есть, и у него тоже требования к своей будущее половине полностью совпадают с характеристиками Вашей личности. Так вот, идеальная Семья берет на себя хлопоты, чтобы вы нашли друг друга, как например, это делалось в старых патриархальных семьях, но только теперь это будет делаться в Семье, пребывающей на высшем (идеальном) уровне, в которой последнее слово остается за молодыми.
Теперь касаемо равноправия в Семейной «молекуле М и Ж». – это само собой разумеющееся. Поскольку идеальная Семья на всех её качественных социальных уровнях – деятельный союз Созидателей. Идеальная Семья – это коллективное Созидание (в литературе это соавторство). В ней нет и в принципе не может быть ни начальников, ни подчиненных, а тем более какого-либо насилия. Каждый занимает в Семье максимально удобное по складу своего характера место, чтобы таким образом принести общему созидательному делу наивысшую пользу.
Модель идеальной Семьи – это своего рода ориентир, вроде «светлого будущего», которое мы безуспешно строили при «развитом социализме». Но в отличие от последнего модель идеальной Семьи вполне осязаемая и конкретная. А потому у меня к Вам серьезный вопрос: а вот у Вас лично есть образ предполагаемого будущего? Если есть, то насколько он соотносится или расходится с образом идеальной Семьи? И, наконец, самое главное (по крайней для меня лично) — способны ли Вы возбудить в себе чувство родства к Вашему политическому и мировоззренческом оппоненту, если ваши с ним стратегические цели совпадают, а расходитесь вы лишь в путях (способах) достижения их?