Сперва дитя явилось из потёмок небытия. В наш узкий круг щенок был приглашен для счастья. А котенок не столько зван был, сколько одинок.
С небес в окно упал птенец воскресший. В миг волшебства сама зажглась свеча: к нам шел сверчок, влача нежнейший скрежет, словно возок с пожитками сверчка.
Так ширился наш круг непостижимый. Все ль в сборе мы? Не думаю. Едва ль. Где ты, грядущий новичок родимый? Верти крылами! Убыстряй педаль!
Покуда вещи движутся в квартиры по лестнице — мы отойдем и ждем. Но всё ж и мы не так наги и сиры, чтоб славной вещью не разжился дом.
Останься с нами, кто-нибудь вошедший! Ты сам увидишь, как по вечерам мы возжигаем наш фонарь волшебный. О смех! О лай! О скрип! О тарарам!
Старейшина в беспечном хороводе, вполне бесстрашном, если я жива, проговорюсь моей ночной свободе, как мне страшна забота старшинства.
Куда уйти? Уйду лицом в ладони. Стареет пёс. Сиротствует тетрадь. И лишь дитя, всё больше молодое, всё больше хочет жить и сострадать.
Дивно уже в ангине, только ожил от жара лоб, так тихо, что почти — подумало, дитя сказало: — Ёжик, прости меня, за всё меня прости.
И впрямь — прости, любая жизнь живая! Твою в упор глядящую звезду не подведу: смертельно убывая, вернусь, опомнюсь, буду, превзойду.
Витает, вырастая, наша стая, блистая правом жить и ликовать, блаженность и блаженство сочетая, и всё это приняв за благодать.
Сверчок и птица остаются дома. Дитя, собака, бледный кот и я идем во двор и там непревзойденно свершаем трюк на ярмарке житья.
Вкривь обходящим лужи и канавы, несущим мысль про хлеб и молоко, что нам пустей, что смехотворней славы? Меж тем она дается нам легко.
Когда сентябрь, тепло, и воздух хлипок, и все бегут с учений и работ, нас осыпает золото улыбок у станции метро «Аэропорт».
Вспомнилась загадка Серой Дамы из «Гарри Поттера»: «Если не спросить — никогда не узнаешь, если знаешь — нужно лишь спросить». Можно видоизменить и применить к нашей викторине: если читал — то видишь скрытые ключи, если о них не слыхал (не читал) — никогда не заметишь.)
САФИР — см. САПФИР. Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка. Павленков Ф., 1907. САФИР то же, что сапфир.
Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка. Чудинов А.Н., 1910
САФИР а, м., САПФИР а, м. saphir m. мин. Драгоценный камень синего или голубого цвета, разновидность корунда. Сафиры, адаманты блещут, Рубин с смарагдом искры мещут И поражают взор очей.1766. В. Петров На карусель. Из недр глубоких вод сребристых Латоны гордый сын идет; С власов румяных и волнистых Сафир, лазурь и пурпур льет. Держ. Человек. // Одес. альм. на 1831 153. Белая повязка, обхватывающая ея черные волосы, была украшена рядом великолепных сафиров. Д. Позняк Жемчуг королевы. // РВ 1884 11 186. Сафирозолотые полеты. МЖ 1791 1 10. Сафиро-храбро-мудро-пегий Лазурно-бурый конь Пегас. П. П. Сумароков Ода в громко-нежно-нелепо-новом вкусе. // Мнимая поэзия 32. — Я еще не совсем постарела, и ручкою, на которой блистали два прелестных сафира и один рубин, она сперва коснулась чепчика, потом лба. Мещерский Лорд-Апостол 8. | перен. В молодости у нея были синие глаза, почему ее и прозвали «Сафирой». Духовская Из моих восп. 6. ♦ Водяной сафир (ложный сафир), торговое название ограненных прозрачных синих галек кордиерита. Брокг. 1907 1 907. — Лекс. Вейсманн 1731: сафир; Алексеев 1773: сапфир; Спасский 1841: сафир; Брокг. 1907: сафир.
Заметила, что, хотя имя Рембо на слуху (он удивился бы!) и он действительно знаменит, но он «тёмная лошадка», про него известно очень немного. Даже его лицо мы плохо знаем: остались только нечёткие полудетские изображения. А сам Рембо — загадка. Сам стал мистификацией.
Готический романтизм — и вот взмывающий к луне голубок оборачивается чёрным вороном: Nevermore!.. (Прямо как у Жуковского образы, кстати, в «Светлане».)
Браво, Елена! Готическая атмосфера фото-загадки, полная луна, влюблённые дети и очертания мрачного здания слева (школы или особняка) подсказывали изо всех сил имя этого мрачного романтика… Но угадали не все, так как мрачных романтиков, как оказалось, довольно много.
It was many and many a year ago, In a kingdom by the sea, That a maiden there lived whom you may know By the name of Annabel Lee; And this maiden she lived with no other thought Than to love and be loved by me.
I was a child and she was a child, In this kingdom by the sea: But we loved with a love that was more than love— I and my Annabel Lee; With a love that the winged seraphs of heaven Coveted her and me.
And this was the reason that, long ago, In this kingdom by the sea, A wind blew out of a cloud, chilling My beautiful Annabel Lee; So that her highborn kinsman came And bore her away from me, To shut her up in a sepulchre In this kingdom by the sea.
The angels, not half so happy in heaven, Went envying her and me— Yes!—that was the reason (as all men know, In this kingdom by the sea) That the wind came out of the cloud by night, Chilling and killing my Annabel Lee.
But our love it was stronger by far than the love Of those who were older than we— Of many far wiser than we— And neither the angels in heaven above, Nor the demons down under the sea, Can ever dissever my soul from the soul Of the beautiful Annabel Lee:
For the moon never beams, without bringing me dreams Of the beautiful Annabel Lee; And the stars never rise, but I feel the bright eyes Of the beautiful Annabel Lee; And so, all the night-tide, I lie down by the side Of my darling—my darling—my life and my bride, In the sepulchre there by the sea, In her tomb by the sounding sea.
Это было когда-то, в далекой стране, Где у берега спят корабли. Там я девочку знал (это было давно), И я звал ее Аннабель-Ли. Я жил ею одной, и она — только мной, И, играя, мы вместе росли.
Были оба мы дети, — в далекой стране, Где у берега спят корабли, — Но любили мы так, как никто никогда, Как большие любить не могли. Только — ангелы рая за эту любовь Рассердились на Аннабель-Ли.
Оттого и случилось — в той дальней стране, Где у берега спят корабли, — С моря ветер холодный дохнул из-за туч И убил мою Аннабель-Ли.
И родные блестящей толпой собрались И её от меня унесли. Чтобы в тёмном гробу схоронить навсегда В глубине той далекой земли.
Видно, мало в раю знали счастья, что рай Позавидовал детям земли: Это ведомо всем в том далеком краю, Где у берега спят корабли. Почему чёрный ветер дохнул из-за туч И убил мою Аннабель-Ли.
Но любили мы так, как никто из людей, Как большие любить не могли — Хоть мудрей нас, но так не могли; И не властны ни ангелы райских полей И ни демоны в недрах земли Разрубить эту нить меж душою моей И душой моей Аннабель-Ли.
Мне луна с вышины шлёт лучистые сны Про меня и про Аннабель-Ли; Каждый звёздный алмаз — словно свет её глаз, Тихий взор моей Аннабель-Ли; Если ж ночь и темна — снова я и она, Я, и друг, и сестра, и невеста-жена, Тихо спим под покровом земли — Где у берега спят корабли.
Это было давно, это было давно, В королевстве приморской земли: Там жила и цвела та, что звалась всегда, Называлася Аннабель-Ли, Я любил, был любим, мы любили вдвоем, Только этим мы жить и могли.
И, любовью дыша, были оба детьми В королевстве приморской земли. Но любили мы больше, чем любят в любви,— Я и нежная Аннабель-Ли, И, взирая на нас, серафимы небес Той любви нам простить не могли.
Оттого и случилось когда-то давно, В королевстве приморской земли,— С неба ветер повеял холодный из туч, Он повеял на Аннабель-Ли; И родные толпой многознатной сошлись И ее от меня унесли, Чтоб навеки ее положить в саркофаг, В королевстве приморской земли.
Половины такого блаженства узнать Серафимы в раю не могли,— Оттого и случилось (как ведомо всем В королевстве приморской земли),— Ветер ночью повеял холодный из туч И убил мою Аннабель-Ли.
Но, любя, мы любили сильней и полней Тех, что старости бремя несли,— Тех, что мудростью нас превзошли,— И ни ангелы неба, ни демоны тьмы, Разлучить никогда не могли, Не могли разлучить мою душу с душой Обольстительной Аннабель-Ли.
И всегда луч луны навевает мне сны О пленительной Аннабель-Ли: И зажжется ль звезда, вижу очи всегда Обольстительной Аннабель-Ли; И в мерцаньи ночей я все с ней, я все с ней, С незабвенной — с невестой — с любовью моей— Рядом с ней распростерт я вдали, В саркофаге приморской земли.
Семья и быт
Посвящается Ане
Сперва дитя явилось из потёмок небытия.
В наш узкий круг щенок
был приглашен для счастья.
А котенок
не столько зван был, сколько одинок.
С небес в окно упал птенец воскресший.
В миг волшебства сама зажглась свеча:
к нам шел сверчок, влача нежнейший скрежет,
словно возок с пожитками сверчка.
Так ширился наш круг непостижимый.
Все ль в сборе мы? Не думаю. Едва ль.
Где ты, грядущий новичок родимый?
Верти крылами! Убыстряй педаль!
Покуда вещи движутся в квартиры
по лестнице — мы отойдем и ждем.
Но всё ж и мы не так наги и сиры,
чтоб славной вещью не разжился дом.
Останься с нами, кто-нибудь вошедший!
Ты сам увидишь, как по вечерам
мы возжигаем наш фонарь волшебный.
О смех! О лай! О скрип! О тарарам!
Старейшина в беспечном хороводе,
вполне бесстрашном, если я жива,
проговорюсь моей ночной свободе,
как мне страшна забота старшинства.
Куда уйти? Уйду лицом в ладони.
Стареет пёс. Сиротствует тетрадь.
И лишь дитя, всё больше молодое,
всё больше хочет жить и сострадать.
Дивно уже в ангине, только ожил
от жара лоб, так тихо, что почти —
подумало, дитя сказало: — Ёжик,
прости меня, за всё меня прости.
И впрямь — прости, любая жизнь живая!
Твою в упор глядящую звезду
не подведу: смертельно убывая,
вернусь, опомнюсь, буду, превзойду.
Витает, вырастая, наша стая,
блистая правом жить и ликовать,
блаженность и блаженство сочетая,
и всё это приняв за благодать.
Сверчок и птица остаются дома.
Дитя, собака, бледный кот и я
идем во двор и там непревзойденно
свершаем трюк на ярмарке житья.
Вкривь обходящим лужи и канавы,
несущим мысль про хлеб и молоко,
что нам пустей, что смехотворней славы?
Меж тем она дается нам легко.
Когда сентябрь, тепло, и воздух хлипок,
и все бегут с учений и работ,
нас осыпает золото улыбок
у станции метро «Аэропорт».
Вспомнилась загадка Серой Дамы из «Гарри Поттера»: «Если не спросить — никогда не узнаешь, если знаешь — нужно лишь спросить». Можно видоизменить и применить к нашей викторине: если читал — то видишь скрытые ключи, если о них не слыхал (не читал) — никогда не заметишь.)
www.gutenberg.org/cache/epub/37955/pg37955-images.html
А Вы угадали, что символизирует веточка мимозы в руках у Мэри?
А Вы угадали, что символизирует веточка мимозы в руках у Мэри?
Да, беллетристику не переваривал, но классику — читал.
Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка. Чудинов А.Н., 1910
САФИР а, м., САПФИР а, м. saphir m. мин. Драгоценный камень синего или голубого цвета, разновидность корунда.
Сафиры, адаманты блещут, Рубин с смарагдом искры мещут И поражают взор очей.1766. В. Петров На карусель. Из недр глубоких вод сребристых Латоны гордый сын идет; С власов румяных и волнистых Сафир, лазурь и пурпур льет. Держ. Человек. // Одес. альм. на 1831 153. Белая повязка, обхватывающая ея черные волосы, была украшена рядом великолепных сафиров. Д. Позняк Жемчуг королевы. // РВ 1884 11 186. Сафирозолотые полеты. МЖ 1791 1 10. Сафиро-храбро-мудро-пегий Лазурно-бурый конь Пегас. П. П. Сумароков Ода в громко-нежно-нелепо-новом вкусе. // Мнимая поэзия 32. — Я еще не совсем постарела, и ручкою, на которой блистали два прелестных сафира и один рубин, она сперва коснулась чепчика, потом лба. Мещерский Лорд-Апостол 8. | перен. В молодости у нея были синие глаза, почему ее и прозвали «Сафирой». Духовская Из моих восп. 6. ♦ Водяной сафир (ложный сафир), торговое название ограненных прозрачных синих галек кордиерита. Брокг. 1907 1 907. — Лекс. Вейсманн 1731: сафир; Алексеев 1773: сапфир; Спасский 1841: сафир; Брокг. 1907: сафир.
Исторический словарь галлицизмов русского языка.
Готическая атмосфера фото-загадки, полная луна, влюблённые дети и очертания мрачного здания слева (школы или особняка) подсказывали изо всех сил имя этого мрачного романтика… Но угадали не все, так как мрачных романтиков, как оказалось, довольно много.
It was many and many a year ago,
In a kingdom by the sea,
That a maiden there lived whom you may know
By the name of Annabel Lee;
And this maiden she lived with no other thought
Than to love and be loved by me.
I was a child and she was a child,
In this kingdom by the sea:
But we loved with a love that was more than love—
I and my Annabel Lee;
With a love that the winged seraphs of heaven
Coveted her and me.
And this was the reason that, long ago,
In this kingdom by the sea,
A wind blew out of a cloud, chilling
My beautiful Annabel Lee;
So that her highborn kinsman came
And bore her away from me,
To shut her up in a sepulchre
In this kingdom by the sea.
The angels, not half so happy in heaven,
Went envying her and me—
Yes!—that was the reason (as all men know,
In this kingdom by the sea)
That the wind came out of the cloud by night,
Chilling and killing my Annabel Lee.
But our love it was stronger by far than the love
Of those who were older than we—
Of many far wiser than we—
And neither the angels in heaven above,
Nor the demons down under the sea,
Can ever dissever my soul from the soul
Of the beautiful Annabel Lee:
For the moon never beams, without bringing me dreams
Of the beautiful Annabel Lee;
And the stars never rise, but I feel the bright eyes
Of the beautiful Annabel Lee;
And so, all the night-tide, I lie down by the side
Of my darling—my darling—my life and my bride,
In the sepulchre there by the sea,
In her tomb by the sounding sea.
Перевод В.Жаботинского
Это было когда-то, в далекой стране,
Где у берега спят корабли.
Там я девочку знал (это было давно),
И я звал ее Аннабель-Ли.
Я жил ею одной, и она — только мной,
И, играя, мы вместе росли.
Были оба мы дети, — в далекой стране,
Где у берега спят корабли, —
Но любили мы так, как никто никогда,
Как большие любить не могли.
Только — ангелы рая за эту любовь
Рассердились на Аннабель-Ли.
Оттого и случилось — в той дальней стране,
Где у берега спят корабли, —
С моря ветер холодный дохнул из-за туч
И убил мою Аннабель-Ли.
И родные блестящей толпой собрались
И её от меня унесли.
Чтобы в тёмном гробу схоронить навсегда
В глубине той далекой земли.
Видно, мало в раю знали счастья, что рай
Позавидовал детям земли:
Это ведомо всем в том далеком краю,
Где у берега спят корабли.
Почему чёрный ветер дохнул из-за туч
И убил мою Аннабель-Ли.
Но любили мы так, как никто из людей,
Как большие любить не могли —
Хоть мудрей нас, но так не могли;
И не властны ни ангелы райских полей
И ни демоны в недрах земли
Разрубить эту нить меж душою моей
И душой моей Аннабель-Ли.
Мне луна с вышины шлёт лучистые сны
Про меня и про Аннабель-Ли;
Каждый звёздный алмаз — словно свет её глаз,
Тихий взор моей Аннабель-Ли;
Если ж ночь и темна — снова я и она,
Я, и друг, и сестра, и невеста-жена,
Тихо спим под покровом земли —
Где у берега спят корабли.
Перевод К. Бальмонта (1895)
Это было давно, это было давно,
В королевстве приморской земли:
Там жила и цвела та, что звалась всегда,
Называлася Аннабель-Ли,
Я любил, был любим, мы любили вдвоем,
Только этим мы жить и могли.
И, любовью дыша, были оба детьми
В королевстве приморской земли.
Но любили мы больше, чем любят в любви,—
Я и нежная Аннабель-Ли,
И, взирая на нас, серафимы небес
Той любви нам простить не могли.
Оттого и случилось когда-то давно,
В королевстве приморской земли,—
С неба ветер повеял холодный из туч,
Он повеял на Аннабель-Ли;
И родные толпой многознатной сошлись
И ее от меня унесли,
Чтоб навеки ее положить в саркофаг,
В королевстве приморской земли.
Половины такого блаженства узнать
Серафимы в раю не могли,—
Оттого и случилось (как ведомо всем
В королевстве приморской земли),—
Ветер ночью повеял холодный из туч
И убил мою Аннабель-Ли.
Но, любя, мы любили сильней и полней
Тех, что старости бремя несли,—
Тех, что мудростью нас превзошли,—
И ни ангелы неба, ни демоны тьмы,
Разлучить никогда не могли,
Не могли разлучить мою душу с душой
Обольстительной Аннабель-Ли.
И всегда луч луны навевает мне сны
О пленительной Аннабель-Ли:
И зажжется ль звезда, вижу очи всегда
Обольстительной Аннабель-Ли;
И в мерцаньи ночей я все с ней, я все с ней,
С незабвенной — с невестой — с любовью моей—
Рядом с ней распростерт я вдали,
В саркофаге приморской земли.