Ответ на ВОПРОС №20 Новогодней викторины

Ответ на вопрос №20 Новогодней викторины LiterMort

Себастьян Жапризо (1931 — 2003): «Жизнь продолжается, она и не такое может вынести на своей спине.»

«La vie est longue et peut porter encore beaucoup plus sur son dos.»

Как ни странно, впервые имя французского писателя Себастьяна Жапризо я услышала ребёнком в какой-то юмористической миниатюре Семёна Альтова. Там он гробовым голосом сообщал, что кто-то ходил-де на обсуждение романов Жапризо. Вновь как ни странно — на фамилии Жапризо из зала звучал смех. Почему? Альтов произносил фамилию с расстановкой (Жа-при-зо), явно сам не читал автора и упоминал его, как какую-то редкую экзотическую штуку, о которой понятие не имеет, но которая — о удача! — начинается на «ж». Жапризо для таких альтовых — некий синхрофазотрон, из одного названия которого можно слепить низкопробную шутенцию для ржущих народных масс.

С. Жапризо — автор всего нескольких объёмных произведений:

— «Долгая помолвка»

— «Любимец женщин»

— «Убийственное лето»

— «Дама в автомобиле в очках и с ружьём»

— «Ловушка для Золушки»

— «Купе смертников»

— «Лик любви и ненависти»

— «Обреченное начало»

Однако разве разве качество определяется количеством?

Хотя практически в чём-то прав Даниил Хармс, человек странный и даже гениальный, но я за качество:

«Величина творца определяется не качеством его творений, а либо количеством (вещей, силы или различных элементов), либо чистотой.

Достоевский огромным количеством наблюдений, положений, нервной силы и чувств достиг известной чистоты. А этим достиг и величия.»

Хотя и чистота дорогого стоит. Можно ли говорить о «чистоте» применительно к фигуре Себастьяна Жапризо? Его остросюжетные детективные романы — только форма, оболочка, а внутри — та же энциклопедия человеческой жизни, что и у Пушкина. Не знаю, гениален ли Жапризо, но его пронзительный и могучий литературный талант для меня очевиден.

Сложно увидеть в прозе Жапризо образ самого автора. Кажется, его романы совершенно не о нём, в нём нет его. Например, у Лермонтова всё просто до отказа напичкано его «лермонтовским человеком», а где он не смог им начинить, там им натёр. Всё лермонтовское мы узнаём за милю по запаху: пахнет его «человеком».

А у Жапризо? В центре «Долгой помолвки» — тема воина и женщины, сильная и нежная женщина-инвалидка, спасающая своей любовью мужчину из огня Первой Мировой войны. В центре «Любимца женщин» — мужчина-ходок, гениальная в любви личность, любленная множеством прелестных дам и погибшая в хитросплетениях судьбы. Это роман о жизни — такой странной, развратной и трагичной. В центре«Убийственного лета» — травмированная насилием девушка, трагическая фигура, гибнущая в большом и жестоком мире, и даже сильным рукам её мужа-пожарника не удаётся вытянуть несчастную из огня её раненого сознания. В центре «Дамы в автомобиле в очках и с ружьём» — нежная и достойная счастья героиня, носящая в груди трагедию и личное преступление, раненая и надломленная, неоднократно преданная, но в конце концов заслуживающая облегчения внутренних мук. В центре «Ловушки для Золушки» — трогательная и травмированная героиня, погубленная в огне вполне реального пожара и — собственного больного сознания...

Где же в этих сюжетах сам Жапризо? Там же, где и Пушкин в своём «Онегине». Наблюдает.

Прежде всего, Жапризо не писал «бульварных романов». Почему?

Бульварный роман — это жанр, рассчитанный на массовое потребление с целью развлечения читателя, не претендующий на серьёзное и глубокое содержание, а главное — занимательный, погружающий читателя во внутренний мир героев, которые оказались в странной, сложной или опасной для них ситуации, в которой пытаются разобраться.

Ой, как будто речь идёт о Хоме Бруте или Родионе Раскольникове! Неужели Гоголь с Достоевским писали бульварные романы?..

Однако выше всего лишь приведено описание формы. Разве «Вий» Гоголя — бульварный роман? Однако его читали все, то есть он «массово потреблён», отлично развлекает читателя и обладает ведущей чертой — занимательностью. Не знай мы, что Гоголь — это Гоголь, мы отказали бы «Вию» в праве считаться серьёзной литературой. Но мы-то знаем.

То же самое можно сказать и о большинстве классических романов. Да, Бальзак или Драйзер не кажутся занимательными. Но «Преступление и наказание» крайне занимательно! Там нет затянутого начала, события движутся в водовороте драматизма, главный герой — писаный красавец, главная героиня снабжена «жёлтым билетом», «клубничка» и «желтуха» присутствуют, с е к с а достаточно (хотя некоторые герои этому отнюдь не рады), несовершеннолетние… Впрочем, придержу коней. Очевидно, что роман Достоевского обладает целым рядом черт бульварного, однако к таким не относится.

Есть причины, по которым авторы иногда берут псевдонимы. Жил-был мальчик по имени Жан-Батист Росси, но мы его знаем как Себастьяна Жапризо. В этом есть какое-то отстранение от самого себя, от присущего человеку животного индивидуализма. Писать начал рано, в 17 лет, создал и романы, и повести, и сценарии, однако крупных произведений не набралось и 10. А в тех, что были опубликованы, сюжет вращался вокруг героев, мало похожих на самого Жан-Батиста, не раскрывшего подробности своего детства в мемуарах или автобиографии.

— С наилучшими пожеланиями,

Надежда Николаевна Бугаёва

И оставлю здесь свою рецензию на один из моих любых романов «Убийственное лето».

Себастьян Жапризо, детективно-психологический роман «Убийственное лето» (1977) (18+)

Эпиграфом следует поставить слова Владимира Маяковского из лирической миниатюры «Адище города»: «Адище города окна разбили/ на крохотные, сосущие светами адки...» Каждая судьба, каждая душа, такая отчаянно маленькая в большом равнодушно-жестоком мире, — вместилище «адка», личной трагедии, никому не видимой и никого не интересующей. А потом человек от горя сходит с ума и оказывается узником своего «адка», как одиночной камеры, навсегда.

Роман не подойдёт для слабонервных. Он абсолютно поразил меня, как пуля Лермонтова в грудь. Жапризо отныне — один из моих любимых авторов. Его мастерство романиста и психолога без сомнений ставлю в один ряд с признанными классиками Отечества и зарубежья, с Сартром, Достоевским...

Детективная линия: многоплановая, продуманная, сложная, безупречная.

Это чтение создано для интеллектуального труда, а не для досуга. При чтении необходимо запоминать детали, кстати сказанные слова, брошенные намёки, сопоставлять всё — иначе общая картина будет с изъяном.

Жапризо снова и снова возвращается к одному и тому же через разных персонажей — и мы переживаем те же сцены уже полностью иначе. Порой мне кажется, что такое восхитительное чтение ещё нужно чем-то заслужить, это дар.

Расследование проходит в несколько этапов, причём до самого конца выводы героев — ложные. Оказывается, что они сами водят себя за нос, толкут воду в ступе. Осознание этого в финале — как холодный душ. Помню, как перечитала финал раз пять. Ещё раз перечитала про старика-отца, ещё раз про несчастного Флоримона… По многослойности детективная интрига напоминает торт «Наполеон» со жгучим кремом преступления.

Персонажи: обыватели, подонки, жертвы трудного детства, чей удел — скудоумие, нищета, распутство, пьяные слёзы и пошлые совокупления в сарае. Достоевщина в чистом виде! Божественно.

Как будто я снова встретила героев из «Любимца женщин» Жапризо — те же бездуховные обитатели «дна» жизни, те же женщины с содержимым трусиков нараспашку, те же мужчины с низкой социальной ответственностью.

Художественные особенности

Главная особенность — повествование от первого лица и система рассказчиков. Их говорение «от себя» создаёт иллюзию правдивости всего происходящего… что всё правда, правда и только страшная правда. Небывалое по силе воздействия ощущение.

Рассказчики

1) несчастный Флоримон, честный деревенщина лет 30, пожарник, прямодушный, ответственный, наивный, переполненный тестостероном, способный искренне чувствовать и глубоко страдать, как раненая собака.

С первых страниц Флоримон говорит о потере своего счастья — это вносит мрачное предчувствие неизбежной беды.

Постепенно нарастает и нагнетается чувство истерики, надрыва и болезненности, с которыми смешивается никчёмное половое влечение и бремя обывательства героев.

Флоримон жалок и несчастен — жалок в своей лишённой чистоты любви к Элиане, в своей похоти, в своей нищенской задавленности жизнью, в своей деревенской пошлости, в своём рабском желании спасти любимую и одновременно «засадить» ей поглубже.

Жалок в своей откровенной человеческой слабости, открытости ударам, неспособности защитить, укрыть своё хрупкое счастье в неуклюжих руках пожарника. Казнят ли его в финале? Открытый вопрос, вполне возможно.

2) Элиана — главная героиня, неврастеничка, психопатка, нимфоманка, практически дегенератка, пустышка с искорёженной психикой и глубоким внутренним миром, открывающимся в основном со стороны трусиков.

Детская травма не объясняет её пустоголовости, пошлости и аморальности. Эти чудные качества — явно её собственные.

Ей неведома стыдливость и желание прикрыть гениталии от чужих глаз, что отличает здорового человека от обитателя «психушки». Но Элиана и вправду нездорова — обнаружив страшную тайну в прошлом матери, она словно прострелена насквозь этой тайной. Иначе и не скажешь — прострелена насквозь!

И она ходит, пытается говорить и функционировать с простреленной грудью, ополоумевшая и попеременно то рыдающая, то оргазмирующая, напоминающая сломавшийся механизм с дребезжащим моторчиком.

Жалкий, дефективный, глубоко несчастный женский образ. Узнав, что женщин насилуют, Элиана убита этой новостью — это известие как будто отняло у неё право уважать себя и женщину в себе.

Теперь она проклята, опорочена раз и навсегда, безвозвратно потеряна для чистоты и счастья.

Теперь она пользуется своим телом, как механик — чемоданчиком с инструментами, лишь бы отыскать гнусных оскорбителей своей матери. Поверив, что счастье потеряно для неё, Элиана ждёт от мужчин лишь оскорблений, лишь гнусностей. Например, жалко прикрывает лицо, ожидая от Флоримона побоев. Физическая красота Элианы ярко контрастирует с уродливостью её травмы.

Она ведёт себя как жертва, хотя жертва вовсе не она, а её мать. Вероятно, невроз Элианы и вырос на почве этого «переноса» — она так глубоко пережила травму матери, что стала считать себя носителем этой травмы. Это вполне объясняет подвижку её психики.

Любой мужчина для Элианы — потенциальный насильник, похотливое животное, зверь-растлитель. Вероятно, удовольствие, получаемое ею от полового акта с Флоримоном, только сильнее убеждает Элиану в собственной «потерянности».

Да, такую жалкую, порочную, затравленную, сладострастно кричащую в постели с «растлителем» и человеком-то назвать нельзя!.. И она с глубоким отчаяньем считает себя собакой, псиной, собачьей сукой и спаривается с Флоримоном в сарае, а после мочится перед сараем совершенно по-собачьи, отказывая себе во всём человеческом.

И поэтому-то она ждёт от Флоримона побоев — дворовых собак ведь бьют!..

Единственные, кого любит Элиана, — это старики. Почему? Потому что они безобидны. Старики не растлят, не растопчут, не сотрут в порошок, они слабы. А подобное тянется к подобному — и Элиана тянется к слабым, ибо и сама слаба. Горестный и депрессивный образ.

3) Тётушка-глухарка. Ещё один пронзительно печальный образ. Старушка-приживалка, полностью оглохшая от гитлеровской бомбёжки, в которой погиб её любимый муж. И вот с 36 лет она живёт у родственников, путающих её глухоту с глупостью.

Глубоким трагизмом наполнены её воспоминания о погибшем муже и их последних минутах вместе. Сколько раз она повторяет себе — ведь перед бомбёжкой они взялись за руки и поклялись никогда, никогда не отпустить друг друга, так как же так вышло, что потом их руки разъединились и его нашли мёртвым где-то в стороне?!.

Этот вопрос мучит её, вина терзает изнутри, и сцена предсмертного рукопожатия супругов исполнена таким пронзительным трагическим лиризмом, что закипают слёзы. Как, как же она отпустила его руку?..

Эта серьёзная и красивая любовь между ней и мёртвым мужем — её тайна. О ней не знает никто из родственников, только сама «глухарка» — и мы.

ИТОГ

Герои этого романа не просто правдоподобны — они абсолютно живы, что возводит мастерство Жапризо-душеведа на высокий литературный пьедестал. А его выбор тематики только добавляет ему чести: точно как завещал наш Гоголь — суровая правда, и ничего кроме правды. Никакого упоительного курева, затмевающего людям взоры, никакой слащавой лжи. Лишь суровая правда о ранености, травмированности, страданиях, любви, больше похожей на боль, и боли, никогда не находящей облегчения в любви...

Что просто перевернуло мой читательский мир — так это жизненное правдоподобие персонажей у Жапризо. Жапризо — классик. Такой тонкий психологизм, такая изощрённая техника в передаче всех нюансов характеров — отличительная черта литературы классической, то есть высочайшего класса. Да мы самих себя порой не знаем так хорошо, как хорошо описаны эти характеры! Каждый жест, каждая чёрточка на лице, каждое слово у Жапризо — всё для чего-то нужно, всё служит пазлом в общей картине. Вот это и есть мастерство, высокое искусство слова.

Сочетание пошлости с глубокой печалью, обывательства и высокого человеческого страдания, грубости и ранимости — всё это картина мира у Жапризо.

Считаю для себя большой личной удачей набрести на этот роман. По силе воздействия не уступает «Тошноте» Сартра — а ведь Сартр признанный классик.

У Жапризо своя «тошнота», свои «брызжущие пенисы» и своя опустошённость и трагедия, но — ничуть не слабее по силе художественного воздействия. Нужно лишь обращать внимания на каждое слово, как в химической лаборатории. И тогда Жапризо устроит в Вас взрыв. Во мне устроил.