Елена, потому я попросил, чтобы автор разъяснила свое отношение к семейному насилию, и чтобы было видно — где его границы.
Ну а потом, (это я уже вступаю в полемику с Вами) Семейное насилие бывает ни только физическим, но и психологическим, которое по мне еще хуже, поскольку именно психологическое насилие и наносит травмы на всю жизнь. А в данном случае именно — психологическое насилие, хотя его вполне могло бы и не быть. Просто нужно было мгновенно нейтрализовать возникающую у сына обиду, а не культивировать её, как описано в стихотворении.
Я же хочу сделать акцент на содержании. И что поработать нужно именно с содержанием, потому как у меня сложилось двойственное впечатление. С одной стороны, судя по описанию, ЛГ стоит лишать родительских прав, поскольку тут явное семейное насилие. Насилие над ребенком. Ребенку нанесена так называемая детская психологическая травма, о которой обычно помнят всю жизнь, и ребенок возможно уже никогда не простит мать. С другой стороны проблема решается просто: нужно было бы, услышав голос сына, оставить ему «жучков-паучков», поскольку для него это ЦЕННОСТЬ, а не выбрасывать их. Или же, если «жучки-паучки» уже на автомате выброшены, тотчас, не доводя дело до ссоры, а, следовательно, и до обиды, извиниться перед сыном и постараться исправить дело. Но вместо этого – ССОРА. И по описанию её похоже, что нашла коса на камень: мать противопоставила сыновей воле – свою волю. А это уже – для ребенка НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ, покушение на его формирующую личность. И из всего этого совершенно непонятно, каким же образом семейное насилие может формировать из ребенка настоящего мужчину? Тут скорее всего пропагандируется лозунг: БИТИЁ ОПРЕДЕЛЯЕТ СОЗНАНИЕ…
Мне хотелось бы, чтобы автор прояснила свою позиции по отношению к семейному насилию: есть ли оно по мнению автора в данном случае?
Да, Елена, Вы правы, к детям, стихам, помидорам, а так же ко всякой зверюшке и былинке — я отношусь как к абсолютно равноправным собеседникам, но при этом преклоняюсь перед их мудрым умом…
Анна, Вы как будто бы свою творческую жизнь списали с моей. Все совпадает один в один. Разве что только у меня вместо роз – помидоры. Я с ними общаюсь, я их понимаю и чувствую. И они отзываются на мою заботу. Знакомые, когда едят мои помидоры, шутят: ты, наверное, им стихи читаешь. Нет, я им стихи не читаю, Это скорее наоборот – они мне читают стихи, а я их записываю. ))) То же самое с увлечением живописью, разве что у меня – фотоживопись. По мне это гораздо труднее и интереснее, сколько нужно уловок, чтобы превратить фотографию, которая изначально – графическое изображение — в изображение живописное. Да плюс еще и — придать ему ипрессионисткий цвет. Я обожаю Ренуара. У меня есть работы — импровизации по его творчеству. Но мой кумир цвета – Ван Гог.
Поэтому беру на себя дерзость сказать ТО, что Вы не сказали напрямую, но вплотную подвели к этому. Это – ПРОФЕССИОНАЛИЗМ. Профессионал – это далеко не тот, кто может правильно слагать слова в предложения, или подбирать грамотные рифмы. Это всего лишь подмастерье. Профессионал начинается, когда вся его жизнь превращается в служение Искусству. Когда без преувеличения каждый вдох художника подчинен искусству и только искусству. Когда у художника нет ни минуты времени для праздного время провождения. Когда, в конце концов, один вид творчества плавно перетекает в другой вид, потом в третий, четвертый. А у профессионала все, к чему он прикасается, превращается в творчество по определению. И так – все 24 часа в сутки. Когда даже сон – работает на творчество. К такой жизни художник идет долго. И это на несколько порядков труднее, чем овладеть сугубо литературным или каким-либо другим художественным мастерством. Но только когда художнику это удается, он и превращается в Художника. А там уж – как выведет его СУДЬБА. Ван Гог, который за свою жизнь продал только одну картину, и Сезан, который разрезал свои холсты, чтобы каждое выписанное им яблоко продавать по отдельности, и Сальвадор Дали, картины которого продавались при жизни – все они стоят в одном ряду художников-профессионалов. Они жили, служа искусству. И искусство расположило их в вечности…
Добрый день, Татьяна, мое обращение к Надежде Фурзенко по поводу моего обещания — имеет прямое отношение и к Вам. Высылайте свой почтовый адрес мне вы личку. Надеюсь. что все срастется. И мне удастся в полном объеме выполнить свое обещание. Но прошу Вас великодушно извинить меня за задержку…
Спасибо Надежда! У меня еще полно фанфиков, но они, как и этот, не на заявленную тему. Мне очень нравится переписывать классиков, помещать их персонажей в новые современные условия и обстоятельства. Ну, это, типа мое следование моде постмодерна.
Да, кстати, у Вас были замечательные стихи — иллюстрации к моим фотоживописным работам. Пришлите мне в личку Ваш почтовый адрес. Я таки надеюсь, что карантин когда-нибудь кончится и у меня будет возможность вернуться в Москву и напечатать картины и разослать их своим друзьям по Клубу.
Многоуважаемый, Ивайло Петров, сердечно поздравляю Вас с Днем Рождения! Трудные времена для литературы — они же и самые благоприятные для неё. Время отсеивает временщиков, и остаются только самые преданные служители Словесности. Именно в это время и возникла (по крайней мере для меня лично) рука дружеской поддержки в лице Клуба Писатели за Добро. И я всегда чувствовал, что это в первую очередь ваша рука, дорогой Ивайло.
Здравствуйте, Ирина! Отвечаю на Ваш вопрос. Вот относительно полная цитата из поэмы Гоголя «Мертвые души» Выделенное место — знаменитое, чуть ли ни нарицательное. Я полагал, что всякий более-менее образованный человек эту цитату знает и помнит.
В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, – словом, все те, которых называют господами средней руки. В бричке сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод. Въезд его не произвел в городе совершенно никакого шума и не был сопровожден ничем особенным; только два русские мужика, стоявшие у дверей кабака против гостиницы, сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем, более к экипажу, чем к сидевшему в нем. «Вишь ты, – сказал один другому, – вон какое колесо! что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?» – «Доедет», – отвечал другой. «А в Казань-то, я думаю, не доедет?» – «В Казань не доедет», – отвечал другой. Этим разговор и кончился
А насчет предложения специально написать фанфик — мне, чес слово, нет никакого резона: только пустая трата времени… Я просто хотел сказать, что я этим делом занимался уже достаточно профессионально. А то, что Вы предлагаете — это учеба. Она безусловно нужна, но для тех, кто находится на стадии ученичества и фанфиков никогда не писал… Но впрочем, если не попал, как пример фанфика, то могу удалить свое сообщение.
Для меня написание фанфиков дело обычное. Правда, я никогда не знал, что они так называются. Но, впрочем, это может быть и не фанфики вовсе. Вот один из них
ФИНОША И ДВА ГОГОЛЕВСКИХ МУЖИКА
Финоша специально разболтал колесо на телеге, чтобы оно ехало, страшно скрипя и выделывая восьмерки. Но взял с собой необходимый инструмент, чтобы можно было отремонтировать колесо в дороге. Запряг лошадь и поехал почтовой дорогой мимо старой завалинки, на которой издавна заприметил двух мужиков, любящих точить лясы.
Ласковое солнце цвета луговой ромашки стояло в зените. В чистом синем небе над селом висели белоснежные пышные кучевые облака. Слегка парило. Мерно, но не надоедливо звенела мошкара. Дорожные лужи наполовину высохли, а в тех, которые не высыхали никогда, даже засушливым летом – нежились два крупных хряка с круглыми, поразительно умными глазами. Иначе говоря, погода стояла превосходная, а атмосфера была благостной.
Проезжая мимо мужиков на завалинке, Финоша подстегнул лошадь, чтобы оглушающим скрипом колеса привлечь к себе их внимание. Но, право, делать это не следовали бы. Мужики заприметили скрипящую телегу еще вначале улицы и прикипели к ней неотрывными любопытными взглядами. Пока телега ехала по почтовому тракту, картина оставалась неизменной: мужики, как завороженные смотрели на скрипящее колесо праздными глазами, а два хряка так же неотрывно смотрели на мужиков, разве что в их умных круглых глазах появились искорки насмешливости и безоговорочного превосходства. Но это же хряки: им на роду написано демонстрировать кому ни попадя чувство собственного превосходства…
Когда телега подъехала к мужикам, один из них, тот, что в дранной зимней шапке-ушанке громко сказал заученную фразу: «Как ты думаешь, до Москвы с таким колесом можно доехать?» Он задавал этот вопрос лет, наверное, двести, а то и больше. Ему самому до смерти надоело задавать его. Но знал, что этот вопрос – проклятье для него, а заодно и для всего русского люда. И каждый божий день (по крайней мере, последние полтораста лет) выходил на завалинку вовсе не для того, чтобы задавать его. А чтобы, наконец, нашелся на Руси мил человек, и расколдовал бы его от задавания праздных вопросов. Пока же все иные русские люди только и делали, что над ним потешались, а чтобы проникнуться сочувствием и расколдовать — никому и на ум ни разу не пришло. «Ну, конечно же. — С готовностью отвечает ему другой мужик в драном зипуне. Он тоже давно выходит на завалинку, как на каторжную работу, чтобы отвечать на одни и те же глупые вопросы, а потому у него нет совсем свободного времени, чтобы залатать зипун. Когда он лет двести назад с небольшим вышел первый раз посидеть на завалинке, зипун был новеньким. – Нууу, до Москвы доедет.» «А в Казань, Казань, я думаю, не доедет. – С небольшой ехидцей в голосе, чтобы хоть как-то разнообразить въевшиеся в печенки вопросы, спросил мужик в драной зимней шапке-ушанке, из-под которой на его бедный лоб выкатились капельки пота. «До Казани не доедет…» — Смачно зевнув во весь свой неопрятно заросший густыми черными волосами рот, сказал второй, впрочем, не имея ни сил, ни желания отрывать от скрипучей телеги своего праздного взгляда.
— Тпррру! – Громко, оглушающе громко на фоне благостной тишины улицы, если не брать в расчет надоедливо скрипевшее колесо, воскликнул Финоша и резко осадил лошадь. Спрыгнул на покрывшуюся тонкой коркой дорогу, размял, приседая, будто бы отекшие от долгой дороги ноги. Приказным, но в тоже время уважительно-участливым голосом крикнул сидевшим на завалинке мужичкам: «Ей вы, чем лясы точить, подсобили бы колесо выправить». Мужики аж вздрогнули. Не веря своим ушам, переглянулись: неужели дождались таки, неужели это он, тот самый, давно ожидаемый русский человек, кто их, наконец, расколдует. И навеки вечные высвободит от изнурительного ярма — сидеть днями напролет на завалинке. Вскочили, с готовностью подбежали, по дороге неосмотрительно вляпались в уличную грязь по щиколотку, чем вызвали пренебрежительную ухмылку у нежащихся в луже хряков.
Финоша снабдил мужичков нужным инструментом. Они втроем споро выправили колесо. «Ну, а теперь до Москвы доедет?» — Благодарно улыбаясь во все своё довольное лицо доброжелательной улыбкой, спросил Финоша. «Доедет! Доедет! – С готовностью хором ответили счастливые мужики. – Теперь и до Рио-де-Жанейро доедет. И даже до Марса долетит. Чего же не долететь-то с таким колесом…» Мужики были счастливы как малые дети. Как же совсем просто оказалось то их расколдовать… Нужно было всего лишь обратиться к ним за помощью… Опомнились, когда Финоша достаточно далеко отъехал от них: а колесо-то, колесо-то ни разу не скрипнуло…
-Как тебя зовут, милый человек? – Крикнули они вслед таинственному вознице.
— С утра звали Финошей! – Ответил тот.
— Спасибо тебе, Афиноген, большое спасибо за избавление от проклятых чар. Век будем тебя помнить. Потомки в десятом поколении будут помнить тебя…
Напоминаю о своем обещании — подарить картины с автографом, по мотивом которых были написаны стихотворения участников Клуба. К сожалению, ситуация меня безвылазно держит в моем, скажем так, дачном удалении от Москвы. Я уже минимум полгода не был в столице. Весной — коронавирус. Летом изо всех сил боролся с фитофторой на помидорах. Нельзя было оставлять их без присмотра даже на день. Спас. И теперь, не смотря на начало октября, у меня до сих пор зреют помидоры на ветках. А я к огородным делам отношусь так же, как и к написанию стихов — вкладываю всю душу. Думал, что осенью ситуация меня отпустит. Ан, нет. Собянин приказал опять сидеть дома (на даче) до конца октября. Что будет потом — не знаю. А мне нужно в Москве отпечатать слайды, и потом разослать.
Но, надеюсь, что все-таки мне удастся это сделать. Пишите мне в личку: высылайте адреса. Полагаю, что это можно будет сделать лучше всего почтой России.
Татьяна, так прелесть в установке себе планов и сроков именно в ТОМ, что можно (а я полагаю, что и нужно) эти сроки нарушать. Это представляете, какой кайф: назначил себе жесткие сроки и сам же их нарушил. и чувствуешь себя птицей вылетевшей из клетки. А без планов и сроков это (я полагаю самое сладостное ощущение внутренней СВОБОДЫ творческого человека) не ощутить. А без планов творческая жизнь протекает серо и буднично…
Для меня самый главным творческим девизом является: у каждого овоща (произведения) — свой срок созревания. Его невозможно ни ускорить, ни замедлить.
Но (и это тоже принципиально) нужно устанавливать для себя правила, а я бы сказал большее — РЕЖИМ ОГОРОДНИКА, чтобы вовремя поливать, пропалывать, удобрять огородные культуры. То есть — чтобы создать им самые благоприятные условия.
«Ни дня без строчки!» — Было сказано в свое время. И лучше этого не скажешь. А что складывается из этих ежедневных строчек: стихотворение в одну строфу, или цикл романов на одну тему — это уже как Самому Богу будет угодно.
Марина, 14-й сонет вполне может быть о месяце, в котором Вы родились. А 15-й — в котором произошло самое важное для Вас событие. А сам венок сонетов вполне может быть как признание в любви ко всем временам года… Ну, типа Вы выбираете из месяцев самого лучшего, но в конце концов отдаете предпочтение тому, кто был рожден в 15-м сонете.
Так в том то и дело, Иосиф, что Поэт в отличии от проповедника, а тем более пропагандиста с каждым своим читателем говорит тет-а-тет. Даже если говорит с трибуны, даже если читателей у Поэта больше, чем прихожан у проповедника. И потому, скажем так, истина, которую говорит Поэт, она становится моей истиной, если я с ней согласен, а не остается чужой, которую я услышал от проповедника.
Поэт для читателя, это чуть ли ни всегда второе Я читателя.
Да, конечно, Иосиф. Поэт в первую очередь говорит о своих правилах, о своем личностном манифесте. Но у поэзии есть уникальный феномен: когда я читаю, скажем, Ваши стихи, написанных от первого лица, то в этот момент (момент прочтения) я становлюсь Вами, и думаю, и чувствую, как Вы. И только потом — соглашаюсь, или не соглашаюсь с прочитанным. Но первоначально, я может быть даже на уровне инстинктов (рефлексов) отождествляю себя с Вами. В данный момент я полностью с Вами согласился. И такое согласие (опять же на мой взгляд) на порядок ценнее и действеннее, чем если бы Вы это же самое высказали в какой либо другой (не поэтической) форме.
" и пиши, удила закусив, не о теле и времени, о невидимых гранях распада, а о том, что растёт, расцветает, несёт семена, проникает корнями, бетонные треплет заборы, выпрямляет сердца и дыхание женского сна."
И это ведь манифест Клуба. А я бы даже рискнул сказать: первостепенный долг Поэта. Разве нет?
Ну это почему же непререкаемое занудство? Я захожу к Вам, ведомый искренним любопытством и исследовательским азартом. Вы же сами написали, что ваши ЛГ — дети бутырки. И мне чрезвычайно интересно узнать, когда и почему у этих детей были изуродованы души, и как эта изначальная (если так можно выразиться) уродливость протекает. А потому и задаю Вам соответствующие вопросы. А то что Вы избегаете прямых ответов, для меня тоже ответ… Может быть даже более красноречивый.
Ну а то, что я пишу в другой (качественно отличной от Вашей) тональности, так я и близко не отношу себя к детям бутырок: детство у меня было счастливым.
А заглядывать к Вам я буду — поскольку Ваша страница открыта для общего пользования, а следовательно и для меня тоже.
А вот насчет этики — у нас действительно качественно разное понимание этических норм. Но при этом я признаю Ваше понимание этики.
Согласен, Анатолий. Роман «Как закалялась сталь» — это единственная (уникальная) в своем роде повесть О НАСТОЯЩЕМ ЧЕЛОВЕКЕ. В первую (да и в последнюю) очередь именно о ЧЕЛОВЕКЕ. А то, что это по сути вещь документальная — многократно придает ей значимости.
Татьяна. я Вам отвечу, почему они посчитали нереальными персонажей. Они большевики, шли в «светлому будущему» через разрушение (весь мир насилья мы разрушим).А тогда по их мнению мир еще не был разрушен до основания. И потому любое отклонение от тотального разрушения, граничащего с тотальными зверствами по отношению собственному народу для них НЕ БЫЛО ТИПИЧНЫМ. А Островский может быть самый первый из них пошел к «светлому будущему» через СОЗИДАНИЕ. Но каких сил, какого душевного и духовного мужества ему это стоило. Воистину такого личностного примера нет, да и в принципе не может быть в отечественной, да и, пожалуй, в мировой литературе.
Ну а потом, (это я уже вступаю в полемику с Вами) Семейное насилие бывает ни только физическим, но и психологическим, которое по мне еще хуже, поскольку именно психологическое насилие и наносит травмы на всю жизнь. А в данном случае именно — психологическое насилие, хотя его вполне могло бы и не быть. Просто нужно было мгновенно нейтрализовать возникающую у сына обиду, а не культивировать её, как описано в стихотворении.
Мне хотелось бы, чтобы автор прояснила свою позиции по отношению к семейному насилию: есть ли оно по мнению автора в данном случае?
Поэтому беру на себя дерзость сказать ТО, что Вы не сказали напрямую, но вплотную подвели к этому. Это – ПРОФЕССИОНАЛИЗМ. Профессионал – это далеко не тот, кто может правильно слагать слова в предложения, или подбирать грамотные рифмы. Это всего лишь подмастерье. Профессионал начинается, когда вся его жизнь превращается в служение Искусству. Когда без преувеличения каждый вдох художника подчинен искусству и только искусству. Когда у художника нет ни минуты времени для праздного время провождения. Когда, в конце концов, один вид творчества плавно перетекает в другой вид, потом в третий, четвертый. А у профессионала все, к чему он прикасается, превращается в творчество по определению. И так – все 24 часа в сутки. Когда даже сон – работает на творчество. К такой жизни художник идет долго. И это на несколько порядков труднее, чем овладеть сугубо литературным или каким-либо другим художественным мастерством. Но только когда художнику это удается, он и превращается в Художника. А там уж – как выведет его СУДЬБА. Ван Гог, который за свою жизнь продал только одну картину, и Сезан, который разрезал свои холсты, чтобы каждое выписанное им яблоко продавать по отдельности, и Сальвадор Дали, картины которого продавались при жизни – все они стоят в одном ряду художников-профессионалов. Они жили, служа искусству. И искусство расположило их в вечности…
Но прошу Вас великодушно извинить меня за задержку…
Да, кстати, у Вас были замечательные стихи — иллюстрации к моим фотоживописным работам. Пришлите мне в личку Ваш почтовый адрес. Я таки надеюсь, что карантин когда-нибудь кончится и у меня будет возможность вернуться в Москву и напечатать картины и разослать их своим друзьям по Клубу.
В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, – словом, все те, которых называют господами средней руки. В бричке сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод. Въезд его не произвел в городе совершенно никакого шума и не был сопровожден ничем особенным; только два русские мужика, стоявшие у дверей кабака против гостиницы, сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем, более к экипажу, чем к сидевшему в нем. «Вишь ты, – сказал один другому, – вон какое колесо! что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?» – «Доедет», – отвечал другой. «А в Казань-то, я думаю, не доедет?» – «В Казань не доедет», – отвечал другой. Этим разговор и кончился
А насчет предложения специально написать фанфик — мне, чес слово, нет никакого резона: только пустая трата времени… Я просто хотел сказать, что я этим делом занимался уже достаточно профессионально. А то, что Вы предлагаете — это учеба. Она безусловно нужна, но для тех, кто находится на стадии ученичества и фанфиков никогда не писал… Но впрочем, если не попал, как пример фанфика, то могу удалить свое сообщение.
ФИНОША И ДВА ГОГОЛЕВСКИХ МУЖИКА
Финоша специально разболтал колесо на телеге, чтобы оно ехало, страшно скрипя и выделывая восьмерки. Но взял с собой необходимый инструмент, чтобы можно было отремонтировать колесо в дороге. Запряг лошадь и поехал почтовой дорогой мимо старой завалинки, на которой издавна заприметил двух мужиков, любящих точить лясы.
Ласковое солнце цвета луговой ромашки стояло в зените. В чистом синем небе над селом висели белоснежные пышные кучевые облака. Слегка парило. Мерно, но не надоедливо звенела мошкара. Дорожные лужи наполовину высохли, а в тех, которые не высыхали никогда, даже засушливым летом – нежились два крупных хряка с круглыми, поразительно умными глазами. Иначе говоря, погода стояла превосходная, а атмосфера была благостной.
Проезжая мимо мужиков на завалинке, Финоша подстегнул лошадь, чтобы оглушающим скрипом колеса привлечь к себе их внимание. Но, право, делать это не следовали бы. Мужики заприметили скрипящую телегу еще вначале улицы и прикипели к ней неотрывными любопытными взглядами. Пока телега ехала по почтовому тракту, картина оставалась неизменной: мужики, как завороженные смотрели на скрипящее колесо праздными глазами, а два хряка так же неотрывно смотрели на мужиков, разве что в их умных круглых глазах появились искорки насмешливости и безоговорочного превосходства. Но это же хряки: им на роду написано демонстрировать кому ни попадя чувство собственного превосходства…
Когда телега подъехала к мужикам, один из них, тот, что в дранной зимней шапке-ушанке громко сказал заученную фразу: «Как ты думаешь, до Москвы с таким колесом можно доехать?» Он задавал этот вопрос лет, наверное, двести, а то и больше. Ему самому до смерти надоело задавать его. Но знал, что этот вопрос – проклятье для него, а заодно и для всего русского люда. И каждый божий день (по крайней мере, последние полтораста лет) выходил на завалинку вовсе не для того, чтобы задавать его. А чтобы, наконец, нашелся на Руси мил человек, и расколдовал бы его от задавания праздных вопросов. Пока же все иные русские люди только и делали, что над ним потешались, а чтобы проникнуться сочувствием и расколдовать — никому и на ум ни разу не пришло. «Ну, конечно же. — С готовностью отвечает ему другой мужик в драном зипуне. Он тоже давно выходит на завалинку, как на каторжную работу, чтобы отвечать на одни и те же глупые вопросы, а потому у него нет совсем свободного времени, чтобы залатать зипун. Когда он лет двести назад с небольшим вышел первый раз посидеть на завалинке, зипун был новеньким. – Нууу, до Москвы доедет.» «А в Казань, Казань, я думаю, не доедет. – С небольшой ехидцей в голосе, чтобы хоть как-то разнообразить въевшиеся в печенки вопросы, спросил мужик в драной зимней шапке-ушанке, из-под которой на его бедный лоб выкатились капельки пота. «До Казани не доедет…» — Смачно зевнув во весь свой неопрятно заросший густыми черными волосами рот, сказал второй, впрочем, не имея ни сил, ни желания отрывать от скрипучей телеги своего праздного взгляда.
— Тпррру! – Громко, оглушающе громко на фоне благостной тишины улицы, если не брать в расчет надоедливо скрипевшее колесо, воскликнул Финоша и резко осадил лошадь. Спрыгнул на покрывшуюся тонкой коркой дорогу, размял, приседая, будто бы отекшие от долгой дороги ноги. Приказным, но в тоже время уважительно-участливым голосом крикнул сидевшим на завалинке мужичкам: «Ей вы, чем лясы точить, подсобили бы колесо выправить». Мужики аж вздрогнули. Не веря своим ушам, переглянулись: неужели дождались таки, неужели это он, тот самый, давно ожидаемый русский человек, кто их, наконец, расколдует. И навеки вечные высвободит от изнурительного ярма — сидеть днями напролет на завалинке. Вскочили, с готовностью подбежали, по дороге неосмотрительно вляпались в уличную грязь по щиколотку, чем вызвали пренебрежительную ухмылку у нежащихся в луже хряков.
Финоша снабдил мужичков нужным инструментом. Они втроем споро выправили колесо. «Ну, а теперь до Москвы доедет?» — Благодарно улыбаясь во все своё довольное лицо доброжелательной улыбкой, спросил Финоша. «Доедет! Доедет! – С готовностью хором ответили счастливые мужики. – Теперь и до Рио-де-Жанейро доедет. И даже до Марса долетит. Чего же не долететь-то с таким колесом…» Мужики были счастливы как малые дети. Как же совсем просто оказалось то их расколдовать… Нужно было всего лишь обратиться к ним за помощью… Опомнились, когда Финоша достаточно далеко отъехал от них: а колесо-то, колесо-то ни разу не скрипнуло…
-Как тебя зовут, милый человек? – Крикнули они вслед таинственному вознице.
— С утра звали Финошей! – Ответил тот.
— Спасибо тебе, Афиноген, большое спасибо за избавление от проклятых чар. Век будем тебя помнить. Потомки в десятом поколении будут помнить тебя…
Но, надеюсь, что все-таки мне удастся это сделать. Пишите мне в личку: высылайте адреса. Полагаю, что это можно будет сделать лучше всего почтой России.
Для меня самый главным творческим девизом является: у каждого овоща (произведения) — свой срок созревания. Его невозможно ни ускорить, ни замедлить.
Но (и это тоже принципиально) нужно устанавливать для себя правила, а я бы сказал большее — РЕЖИМ ОГОРОДНИКА, чтобы вовремя поливать, пропалывать, удобрять огородные культуры. То есть — чтобы создать им самые благоприятные условия.
«Ни дня без строчки!» — Было сказано в свое время. И лучше этого не скажешь. А что складывается из этих ежедневных строчек: стихотворение в одну строфу, или цикл романов на одну тему — это уже как Самому Богу будет угодно.
pisateli-za-dobro.com/articles/1020-skit-georgija.html
Ежели он совпадает с Вашим, то у меня есть некие идеи, которые могут сделать проект на мой взгляд интересным. А может быть даже и увлекательным.
Поэт для читателя, это чуть ли ни всегда второе Я читателя.
" и пиши, удила закусив,
не о теле и времени, о невидимых гранях распада,
а о том, что растёт, расцветает, несёт семена,
проникает корнями, бетонные треплет заборы,
выпрямляет сердца
и дыхание женского сна."
И это ведь манифест Клуба. А я бы даже рискнул сказать: первостепенный долг Поэта.
Разве нет?
Ну а то, что я пишу в другой (качественно отличной от Вашей) тональности, так я и близко не отношу себя к детям бутырок: детство у меня было счастливым.
А заглядывать к Вам я буду — поскольку Ваша страница открыта для общего пользования, а следовательно и для меня тоже.
А вот насчет этики — у нас действительно качественно разное понимание этических норм. Но при этом я признаю Ваше понимание этики.