У меня «таинственных» фотографий больше тысячи, из них огромное количество переснятых через зеркальную пленку (через «кривое зеркало»). Можно даже сказать, что я специализируюсь на «таинственности». Ибо таинственность – это обратная сторона многозначительной красоты. Красота — всегда многослойна, а потому и таинственна. Но выбрал я эту фотографию, потому что она как бы указывает на ИСТОК красоты и таинственности. А он, этот исток – буквально под ногами. Нужно только внимательно смотреть по сторонам и себе под ноги. На эту фотографию можно смотреть сколько угодно долго и каждый зритель непременно увидит в ней что-то своё. Это как гадание на кофейной гуще: развивает вИдение и воображение. Но самое главное – в ней отчетливо видна ПЛАСТИКА. Для меня художественное фото начинается именно с пластики. Есть пластика – есть художественность, нет пластики – обычная фиксация, может быть даже чрезвычайно значимого события. Но это уже документальное фото, которое безусловно (подчеркиваю, безусловно) имеет право быть и иметь свою собственную ценность. Но все-таки художественность – это многослойность, когда за чем-то одним скрыто другое, может быть даже воображенное, а за этим, вторым, слоем – третий, четвертый, пятый. Художественное фото – это как хорошее многозначительное стихотворение. Изначальное название фотографии — ИЗМОРОЗЬ. Но поскольку конкурс называется «31 июня или Таинственное лето», то и фотографию можно назвать — «Седьмое небо. Лето на облаке». Типа обычная поэтическая метафора.
Спасибо, Владимир. И я тоже, когда увидел Ваши фото-работы, определил — это рука и взгляд Мастера. Хотел познакомиться поближе и подробнее с Вашим творчеством, но ссылка на Ваш сайт для меня почему-то не открывается. Может быть поможете открыть…
Для меня условия конкурса невыполнимы. У меня в архиве где-то может быть 100 000 фото. И выбрать из них три – невозможно. Поэтому не обессудьте: сделаю микро-фото репортаж с одного мероприятия. Это праздник Земли, который проходил в деревне Коняево Владимировской области в 2004 году. Солнечная Катенька Моление солнцу Фольклорной ансамбль
Для меня Пушкин больше, чем Поэт. Для меня он – Пророк: Сам Господь Бог устами Пушкина явил миру СОВЕРШЕННОЕ СЛОВО. Русское Совершенное Слово. В восточной культуре, чтобы достичь совершенства, проникнуться им, читают мантры. Я же (было время) вместо мантр использовал стихи Пушкина: их фонетическое звучание оказалось эффективнее любых мантр, эффективнее любых заклинаний и шаманских песнопений. Пушкин в моей поэтической крови. Привожу свои стихи из цикла «Пушкин и теперь живее всех живых»
+ + +
Солнце… Спицы… Колесница катится по сочным травам. Запах – сладкая отрава. Невозможно не влюбиться! На траве лежим мы, трое: Пушкин, я и моя муза. Мне не стыдно, здесь я лузер. я свой дух на лад настроил. Муза, бледная кокетка, Пушкину стихи читает. Он огрехи отмечает, плечи трогая ей веткой. Он в неё влюблен; я – лишний. Но ведь муза-то – моя. Мы, как шведская семья, познаем вкус спелой вишни, в небо косточки плюём. запах благости вдыхаем. Ничего про жизнь не знаем: мы давно живем втроем: Пушкин, я и муза, Маша. Горний свет слепит глаза. Лупоглазо стрекоза замерла над счастьем нашим.
+ + +
Я видел мост, на нем перила в воде зеркальной отражались. Вода спокойная дарила покой, переходящий в благость. Мошка роилась ореолом и пела тонким детским хором. А над мостом кружился ворон глубокомысленным укором. А на мосте, как греза – Пушкин стоял и мне махал рукою, и радовался, как герою романа будущего; сушки показывал для чая с медом, как друга звал меня на чай…
Но ворон словно невзначай укор с небес тут бросил в воду: и зеркало пошло кругами, и Пушкин в бликах преломился… И вспомнил я, что он мне снился глубокодонными ночами, как свет, как импульс возрожденья. И вот – прекрасное мгновенье: передо мной явился он, чтоб сделать вещим чудный сон.
Укор я понял… Чтоб сон сбылся, мой, ворон тотчас превратился в жар-птицу, на перила сел, потом вдруг в сердце мне влетел, и повелел, чтоб я влюбился: любить – живой воды напиться. А с Пушкиным уже девица стоит, зовет (явь сладко снится), и надо лишь взойти на мост, чтоб распрямиться в полный рост, и быть таким, каким был Пушкин, хрустя подаренной им сушкой…
+ + +
Чума бежит в мой дом со всех сторон, бежит вприпрыжку, ножкой бьет о ножку. Бес на крылечке курит «козью ножку», и дым притягивает полчища ворон. Те каркают: в бреду бедой беду блудит блевотно бесов дым табачный… А в доме – горе: дева горько плачет – её любимый мечется в бреду… Его лечу я духом, как молитву, читаю Пушкина, поскольку в дуновеньи чумы таится сладость упоенья перед угрозой гибели. «Мгновенье прекрасное» я превратил в микстуру… Как дирижер глядится в партитуру, я вглядываюсь в смерть – глаза в глаза. А Пушкин за столом рецепты пишет. Он весь в себе, он ничего не слышит. Хотя в окне за взрывом взрыв – гроза. То бесы яростно в стекло рогами бьются… Но я уверен, что бессмертия залог в беде – бессмертный гармоничный слог, слог Пушкина… Дрожит от грома блюдце, а дева плачет, и не верит мне… Но, чу, больной затих и улыбнулся. Теперь к нему и Пушкин повернулся, и руку в руку взял, и как во сне умчал его на голубом коне в неизъяснимые умом высоты духа. И там яйцо снесла ему жар-птица, потом дала живой воды напиться согбенная, но добрая старуха. И он очнулся! Бесы заскрипели зубами, словно по стеклу железом. И как крестом животворящим, жезлом судьба смерть отогнала, и запели в избушке ангелы… Чума теперь вприпрыжку помчалась прочь от Пушкина, от Света. Сильнее смерти свет стихов Поэта. …И я закрыл зачитанную книжку.
+ + +
Я бегал, как дворовый мальчик. Но вместо Жучки – пес Каштан. Язык шершавый по щекам моим елозил, а я пальчик в собачью пасть совал, смеясь. И скрежетал зубами князь тьмы оттого, что был я счастлив, что пес Каштан меня увел туда, где дух игрою цвел, и сотворил Сам Бог там ясли, как филиал былого рая. И я, с Каштаном, псом, играя, жил в Богом созданном раю. И до сих пор я благость пью из детства, что любви источник… Мой Пушкин сердцем ведал точно: коль детство Словом проросло во взрослый мир, быть вдохновенью владычицей стихии слов… Игра – как жизнью упоенье! И счастлив тот, кто от рожденья играть в яслях у Бога мог, и в пушкинском стихотворенье изысканный зреть Бога Слог.
+ + +
Бес с воза слез, за ухом почесал, копытами, как шут, отбил чечетку, заплакал, пукнул, попросил на водку дать три рубля, упал на пьедестал, и лежа (точь-в-точь женщина с веслом), он попу оголил а-ля Содом, и назидательную речь, смердя, промолвил: «Женись сейчас же на царице молний: похабней ведьмы нет, а сладкий стон её сиреною утянет в вечный сон. Её раз двести замуж выдавали, а девственность, как воз, и ныне там, лишь похоть, словно смог, по городам висит: ей, ведьме, узы нипочем – знай, мастурбирует шершавым кирпичом, сок сладострастья изливая на скрижали…
Иль, помнишь, домового хоронили, плясали, выли, жрали снег колючий… Как лошади, испуганные тучи, неслись, учуяв смрад нечистой силы. И – невидимкою луна… В степи – кибитка. В ней Пушкин лоб впечатал свой в окошко: ему, как и тебе сейчас, ажн тошно. А нам вот — весело! В хмелю мы от напитка бесовского: ведь в пляске исступленья — изысканная сладость наслажденья: сбивать, дурачась, путников с пути, особенно пророков и поэтов. И лучше вьюги бесам не найти, чем вьюга русская на целом белом свете…»
Проснулся. Леденит пот, и спина, как примогильный камень, омертвела. Судьба моя, ты бесов зреть хотела?.. — В ответ стих Пушкина, как продолженье сна, мне в сердце влился юрким самотеком: Вечор, ты помнишь, вьюга в небе злилась; да и мерещилось лукавым ненароком — Отцу и Сыну будто впал в немилость… А вспомнил стих и вскинул взгляд в окно – там Пушкин знаки подает, повеса, чтобы извлечь меня из тлена снов, и в жизнь вернуть: «живым янтарным блеском изба озарена, веселым треском трещит натопленная печь…» И вдохновенье кобылкой захотелось мне запрячь, чтоб навестить чудесные мгновенья, где снег искрится – хоть от счастья плачь. Стих Пушкина — есть жизнью упоенье! …Кобылка бурая в снегах несется вскачь.
+ + +
Мы под невидимой пятой коронавируса алкаем: хотя б еще глоточек рая, незримо посланный судьбой. Ведь жизнь прекрасна как всегда – ей невозможно надышаться. И коль всё в жизни может статься – гори, сияй моя звезда. Пусть рая чудное мгновенье, пусть привкус ада на губах – какой божественный замах, какое дивное волненье: пред бездной крылья распахнув, перелететь в восторге бездну… И Пушкин взбадривает нежно: стих вещий пробует на слух, жизнь гармоничную творя… И я который раз подряд на скрипке слов судьбой играя, перелетаю через ад. С недоумением глядят те, кто гармонию не знает… А Пушкин, мой словесный бог, мне жить достойно вновь помог.
Маленькая ремарка. Похоже, что мало кто из дискутирующих видел воочию сброшенную змеей кожу. Змея во время линьки заползает в кусты, и, царапаясь о них, сбрасывает шкурку. Та остается в кустах: тонкая, сухая и шебаршит на ветру. Очень похожа на эфемерную душу. По мне сравнение душевной человеческой линьки со змеиной — очень точное и многозначительное. Человек изменился в себе, а его прежняя душа еще остается быть вне его — чуть слышно шебаршит, издавая мистические шорохи, которые только способно уловить чуткое ухо поэта.
А у Виктории, как я понял, речь идет не о реальных змеях, а о «змеях» метафорических, которые сложились в человеческом представлении. («потому как холодны и злы») Эти «змеи» не сбрасывают кожу. Они, как были змеями (эфами, очковыми кобрами) так и остаются ими. За редчайшим исключением. А Гумилев пишет о реальных змеях и реальных людях. И их объединяет ЛИНЬКА, как таинственный, и повторюсь, мистический процесс самообновления…
Нет, Мария, Вы меня не обидели. Наоборот, благодаря Вашим разъяснениям, я понял, какую художественную задачу Вы поставили себе. Все, что Вы разъяснили в комментариях — мне самому очень близко. И я считаю, что такая тема нуждается в поэтическом осмыслении, несмотря на её чрезвычайную сложность. И от меня Вам искреннее спасибо, что Вы решились на это. Но вот какие мои личные рекомендации. Я считаю, что это стихотворение Вам нужно оставить как есть. А продолжать писать в таком ключе, то есть написать цикл стихотворений. И те детали, в фокусом, скажем (и у Вас в объяснении действительно интересный феномен и интересная, по крайней мере незаурядная поэтическая интерпретация) — нужно описать подробно. Ну и самое главное — все-таки помните о читателе: нужно стараться писать так, чтобы было ему ПОНЯТНО. А для этого максимально точно подбирать слова. Желаю Вам удачи, и если таки Вы решитесь замахнуться на цикл — я лично с удовольствием буду его читать…
Но тогда у меня к Вам следующий вопрос: а почему Вы начали свое стихотворение с настоящего времени «Я, словно парус на волнах, блаженно Плыву вперёд, в неведомую даль»? Ведь можно было бы это написать в прошедшем времени. Типа (навскидку): И на волнах судьбы я плыл блаженно, стремясь вперед в неведомую даль, как в мираже блуждал я по вселенной..." Ну и дальше типа, блуждал, набил шишек, но веры не потерял…
Ведь в Вашем варианте читатель (по крайней мере, я) воспринимает «блаженство» как свершившийся факт и воспринимает последующие строчки, оглядываясь на него. А тем боле у Вас «блаженство» — не точно подобранное слово, в Вашем контексте было бы уместнее употребить — «воодушевленное безоглядство»… Резюме: мне думается, что если бы Вы написали это стихотворение в прозе (стихотворение в прозе), мысль была бы выражена четче и была интересней для воспринимающего. А когда стали рифмовать и подгонять под размер — то только запутали (по крайней мере меня). И весь эффект от философии пропал. А оно же ведь философское стихотворение… ну или я чего-то все-таки не понимаю… Если так, простите великодушно…
Прочитал несколько раз, а цельной картины не сложилось. Надеюсь, автор прояснит свою главную мысль и картина для меня сложится. Что мне непонятно? Автор заявил, что его ЛГ плывет блаженно в неведомую даль. Блаженство, насколько я знаком с духовными практиками — высшее состояние духа — Просветление, Нирвана. Конечная цель всех духовных исканий. Автор заявляет. что он достиг её. Что безусловно — похвально и достойно восхищения. Но почему тогда он говорит, что плутает, и тем более ждет реванша? Реванша у чего? — у Блаженства, у Просветления? Да и плутать, насколько я понимаю, можно до Просветления, до достижения состояния блаженства… И почему он чуть ниже говорит «Моя звезда найдётся непременно»? Так, само состояние блаженства, состояние нирваны — и возникает только тогда, когда «звезда уже нашлась».
Из технических огрехов бросились в глаза два. «Не затеряюсь в фокусе зеркал» Оптический фокус — это точка. В точке затеряться невозможно, в точке можно только быть или не быть… Хотя сам образ сильный, я бы подал его в такой редакции: Не затеряться бы среди зеркал..." Ну и потом последняя строчка — по мысли она сильна, но выполнена неуклюже. Хотя должна быть ударной.
Зато у Вас есть самое главное качество (как потенция большого художника) — УБЕЖДЕННОСТЬ. Нужно только научиться укладывать её в литературные формы. А для этого — работать, работать, работать…
Здравствуйте! Где это я говорил, что литература должна быть оторвана от реальной жизни? Я утверждаю, что литература осуществляется по своим собственным внутренним законам, а реальная жизнь — по своим. Ну, как к примеру, явь отличается от сновидения. Относиться к тому и другому одинаково, не видеть между ними различий — мягко говоря, не культурно.
Писать можно о чем угодно! Но тут весь вопрос — КАК писать. Далеко ходить не буду: в Ваших, написанных выше, комментариях под вашим текстом — больше жизни (а следовательно больше и литературы) чем в самом тексте. В комментариях есть самое главное, чем ценна литература — ЖИВОЙ НЕРВ. Чувствуется: Вы пишете то, что задевает Вас за живое, и с жаром отстаиваете Ваши убеждения. Более того, Вы уже абсолютно по литературному приписываете Вашим оппонентам ТО, что у них и в помине не было в мыслях, и делаете так, чтобы оспорить это не существующее «ТО». То есть Ваши комментарии — по литературному живые, чего и близко нет в Вашем основном тексте. Вы берете коллизию (извините за сленг) от балды. И предлагаете читателю с этим «от балды» бездумно согласиться только потому, что тема по вашему — актуальна. Впрочем, Ваше право убеждать читателя в чем угодно ( и в этом тоже): ну тогда и нужно его убеждать, хотя бы так, как Вы это делаете в комментариях.
Так, Бога ради, говорите! Кто же Вас заставляет молчать. Говорите на митингах, говорите во всю мощь Вашего гражданского голоса (а она, эта мощь, у Вас есть). Пишите письма, гневные, праведные, во все инстанции, в том числе в гаагский суд и ООН. То есть, говорите — в реальной жизни. Там, где ценится пафос и напор. Но бога ради, поймите, литература — не митинг: у литературы качественная иная внутренняя организация. И когда человек путает литературу с жизнью (неважно в какую сторону) — ничего хорошего из этого получиться не может.
А если Вы подумали, что я каким-то образом попытался Вас унизить — ради бога извините. Как личность я Вас уважаю. Мне импонируют люди с гражданским напором, неравнодушные к несправедливостям. Я вообще люблю живых людей (а Вы — безусловно — человек живой). У меня претензии не к Вам, как к личности, у меня претензии к конкретному вашему литературному тексту. Если бы Вам хватило мастерства хотя бы десятую долю Вашей личности вместить в слова — тогда бы и расклад был другой. Как личность Вы человек богатый и одаренный, но в вашей литературе — это богатство, на мой взгляд, не проявилось… Но мастерство — дело наживное.
А по мне Вы ведете нечестную дискуссию, подменяя понятия. Галич был талантливым литератором: и его Слово било не в бровь, а в глаз. Если бы и ваше Слово было бы таким, то я кроме восхищения ничего бы Вам не сказал. А Ваше Слово (в данном случае, и это мое личное мнение) — таково, что лучше было бы промолчать. Литературно промолчать. Чтобы не дискредитировать важную и необходимую (подчеркиваю это — необходимую) правозащитную деятельность.
Резюмирую очевидное для мало-мальского литератора: говорить (или, по крайней мере, стремиться говорить) нужно только талантливо, а если не получается талантливо, то лучше — МОЛЧАТЬ. Талант невозможно заменить Смыслом, даже самым значимым и насущным. В любом ином случае — будет плачевный итог — дискредитация самого смысла.
А по мне это вообще не литература. Поскольку мысль, на которой держится сюжет — избита и замызгана до невозможности. Её даже не вторичность, а десятиречность — ничего кроме раздражения вызвать не может, то есть ведет к обратному эффекту. Есть вещи (в том числе и защита невинно осужденных), которые преступно замыливать (забалтывать). И нужно скорбно молчать — если ничего свежего (талантливого) на ум не приходит. А вот реально правозащитной деятельностью заниматься необходимо. Но об этом деле лучше из-за скромности лишний раз промолчать, чтобы опять же не превращать это безусловно благое дело в заурядную пропаганду.
Лично я в этом прозаическом тексте увидел именно некачественно сделанную агитку.
Вопрос к Еленам (мудрым и прекрасным): никак не могу понять, почему Вы не замечаете (или, хуже того, игнорируете) самое главное (фундаментальное) составляющее творческого процесса? А именно — МУКИ ТВОРЧЕСТВА. Поскольку именно муки творчества, а не самоорганизация (пусть даже максимально умелая) — и творит из жизни художника — СУДЬБУ. То есть — делает его состоявшимся художником несмотря ни на что, а чаще всего — вопреки…
Любовь – когда дух льется через край души моей, мне Богом данной чаши, и друг мой недругу рукой от счастья машет – от чувств избыточных зовет с собою в рай. А рай – везде: воспрянь и оглянись и восприми влюбленными глазами всё, чем заполнено пространство между нами, как струйки зноя, устремились ввысь; всё включено на восхожденье к Богу, всё в суматохе праздничного счастья: над бездной – высь, и нечего бояться паденья в бездну: вверх ведет дорога любви такой, что море по колено…
Ты – мой источник счастья и побед, и вдохновенно варишь не обед, а – снадобье бессчетного колена, чтоб райскую судьбу приворожить. Хозяйка рая и земное божество! Ты гонишь прочь обыденность из быта. И сколько раз была судьбою бита, но не убитой лишь была любовь: Она в мир льется днем, а ночью снится, журча уютно, словно ключ в раю. И я склоняю голову свою перед тобой, моя императрица.
Желаю всем женщинам (и не только на 8-е марта), чтобы любимые мужчины каждой из вас по отдельности писали пламенные признания в ЛЮБВИ…
Изначальное название фотографии — ИЗМОРОЗЬ.
Но поскольку конкурс называется «31 июня или Таинственное лето», то и фотографию можно назвать — «Седьмое небо. Лето на облаке». Типа обычная поэтическая метафора.
Я не могу понять умом
откуда в сердце синь и стынь.
Россия, ты мой Отчий Дом,
а я твой вечный блудный сын.
Солнечная Катенька
Моление солнцу
Фольклорной ансамбль
+ + +
Солнце… Спицы… Колесница
катится по сочным травам.
Запах – сладкая отрава.
Невозможно не влюбиться!
На траве лежим мы, трое:
Пушкин, я и моя муза.
Мне не стыдно, здесь я лузер.
я свой дух на лад настроил.
Муза, бледная кокетка,
Пушкину стихи читает.
Он огрехи отмечает,
плечи трогая ей веткой.
Он в неё влюблен; я – лишний.
Но ведь муза-то – моя.
Мы, как шведская семья,
познаем вкус спелой вишни,
в небо косточки плюём.
запах благости вдыхаем.
Ничего про жизнь не знаем:
мы давно живем втроем:
Пушкин, я и муза, Маша.
Горний свет слепит глаза.
Лупоглазо стрекоза
замерла над счастьем нашим.
+ + +
Я видел мост, на нем перила
в воде зеркальной отражались.
Вода спокойная дарила
покой, переходящий в благость.
Мошка роилась ореолом
и пела тонким детским хором.
А над мостом кружился ворон
глубокомысленным укором.
А на мосте, как греза – Пушкин
стоял и мне махал рукою,
и радовался, как герою
романа будущего; сушки
показывал для чая с медом,
как друга звал меня на чай…
Но ворон словно невзначай
укор с небес тут бросил в воду:
и зеркало пошло кругами,
и Пушкин в бликах преломился…
И вспомнил я, что он мне снился
глубокодонными ночами,
как свет, как импульс возрожденья.
И вот – прекрасное мгновенье:
передо мной явился он,
чтоб сделать вещим чудный сон.
Укор я понял… Чтоб сон сбылся,
мой, ворон тотчас превратился
в жар-птицу, на перила сел,
потом вдруг в сердце мне влетел,
и повелел, чтоб я влюбился:
любить – живой воды напиться.
А с Пушкиным уже девица
стоит, зовет (явь сладко снится),
и надо лишь взойти на мост,
чтоб распрямиться в полный рост,
и быть таким, каким был Пушкин,
хрустя подаренной им сушкой…
+ + +
Чума бежит в мой дом со всех сторон,
бежит вприпрыжку, ножкой бьет о ножку.
Бес на крылечке курит «козью ножку»,
и дым притягивает полчища ворон.
Те каркают: в бреду бедой беду
блудит блевотно бесов дым табачный…
А в доме – горе: дева горько плачет –
её любимый мечется в бреду…
Его лечу я духом, как молитву,
читаю Пушкина, поскольку в дуновеньи
чумы таится сладость упоенья
перед угрозой гибели. «Мгновенье
прекрасное» я превратил в микстуру…
Как дирижер глядится в партитуру,
я вглядываюсь в смерть – глаза в глаза.
А Пушкин за столом рецепты пишет.
Он весь в себе, он ничего не слышит.
Хотя в окне за взрывом взрыв – гроза.
То бесы яростно в стекло рогами бьются…
Но я уверен, что бессмертия залог
в беде – бессмертный гармоничный слог,
слог Пушкина… Дрожит от грома блюдце,
а дева плачет, и не верит мне…
Но, чу, больной затих и улыбнулся.
Теперь к нему и Пушкин повернулся,
и руку в руку взял, и как во сне
умчал его на голубом коне
в неизъяснимые умом высоты духа.
И там яйцо снесла ему жар-птица,
потом дала живой воды напиться
согбенная, но добрая старуха.
И он очнулся! Бесы заскрипели
зубами, словно по стеклу железом.
И как крестом животворящим, жезлом
судьба смерть отогнала, и запели
в избушке ангелы… Чума теперь вприпрыжку
помчалась прочь от Пушкина, от Света.
Сильнее смерти свет стихов Поэта.
…И я закрыл зачитанную книжку.
+ + +
Я бегал, как дворовый мальчик.
Но вместо Жучки – пес Каштан.
Язык шершавый по щекам
моим елозил, а я пальчик
в собачью пасть совал, смеясь.
И скрежетал зубами князь
тьмы оттого, что был я счастлив,
что пес Каштан меня увел
туда, где дух игрою цвел,
и сотворил Сам Бог там ясли,
как филиал былого рая.
И я, с Каштаном, псом, играя,
жил в Богом созданном раю.
И до сих пор я благость пью
из детства, что любви источник…
Мой Пушкин сердцем ведал точно:
коль детство Словом проросло
во взрослый мир, быть вдохновенью
владычицей стихии слов…
Игра – как жизнью упоенье!
И счастлив тот, кто от рожденья
играть в яслях у Бога мог,
и в пушкинском стихотворенье
изысканный зреть Бога Слог.
+ + +
Бес с воза слез, за ухом почесал,
копытами, как шут, отбил чечетку,
заплакал, пукнул, попросил на водку
дать три рубля, упал на пьедестал,
и лежа (точь-в-точь женщина с веслом),
он попу оголил а-ля Содом,
и назидательную речь, смердя, промолвил:
«Женись сейчас же на царице молний:
похабней ведьмы нет, а сладкий стон
её сиреною утянет в вечный сон.
Её раз двести замуж выдавали,
а девственность, как воз, и ныне там,
лишь похоть, словно смог, по городам
висит: ей, ведьме, узы нипочем –
знай, мастурбирует шершавым кирпичом,
сок сладострастья изливая на скрижали…
Иль, помнишь, домового хоронили,
плясали, выли, жрали снег колючий…
Как лошади, испуганные тучи,
неслись, учуяв смрад нечистой силы.
И – невидимкою луна… В степи – кибитка.
В ней Пушкин лоб впечатал свой в окошко:
ему, как и тебе сейчас, ажн тошно.
А нам вот — весело! В хмелю мы от напитка
бесовского: ведь в пляске исступленья — изысканная сладость наслажденья:
сбивать, дурачась, путников с пути,
особенно пророков и поэтов.
И лучше вьюги бесам не найти,
чем вьюга русская на целом белом свете…»
Проснулся. Леденит пот, и спина,
как примогильный камень, омертвела.
Судьба моя, ты бесов зреть хотела?..
— В ответ стих Пушкина, как продолженье сна,
мне в сердце влился юрким самотеком:
Вечор, ты помнишь, вьюга в небе злилась;
да и мерещилось лукавым ненароком — Отцу и Сыну будто впал в немилость…
А вспомнил стих и вскинул взгляд в окно –
там Пушкин знаки подает, повеса,
чтобы извлечь меня из тлена снов,
и в жизнь вернуть: «живым янтарным блеском
изба озарена, веселым треском
трещит натопленная печь…» И вдохновенье
кобылкой захотелось мне запрячь,
чтоб навестить чудесные мгновенья,
где снег искрится – хоть от счастья плачь.
Стих Пушкина — есть жизнью упоенье!
…Кобылка бурая в снегах несется вскачь.
+ + +
Мы под невидимой пятой
коронавируса алкаем:
хотя б еще глоточек рая,
незримо посланный судьбой.
Ведь жизнь прекрасна как всегда –
ей невозможно надышаться.
И коль всё в жизни может статься –
гори, сияй моя звезда.
Пусть рая чудное мгновенье,
пусть привкус ада на губах –
какой божественный замах,
какое дивное волненье:
пред бездной крылья распахнув,
перелететь в восторге бездну…
И Пушкин взбадривает нежно:
стих вещий пробует на слух,
жизнь гармоничную творя…
И я который раз подряд
на скрипке слов судьбой играя,
перелетаю через ад.
С недоумением глядят
те, кто гармонию не знает…
А Пушкин, мой словесный бог,
мне жить достойно вновь помог.
А у Виктории, как я понял, речь идет не о реальных змеях, а о «змеях» метафорических, которые сложились в человеческом представлении. («потому как холодны и злы») Эти «змеи» не сбрасывают кожу. Они, как были змеями (эфами, очковыми кобрами) так и остаются ими. За редчайшим исключением. А Гумилев пишет о реальных змеях и реальных людях. И их объединяет ЛИНЬКА, как таинственный, и повторюсь, мистический процесс самообновления…
Но вот какие мои личные рекомендации. Я считаю, что это стихотворение Вам нужно оставить как есть. А продолжать писать в таком ключе, то есть написать цикл стихотворений. И те детали, в фокусом, скажем (и у Вас в объяснении действительно интересный феномен и интересная, по крайней мере незаурядная поэтическая интерпретация) — нужно описать подробно. Ну и самое главное — все-таки помните о читателе: нужно стараться писать так, чтобы было ему ПОНЯТНО. А для этого максимально точно подбирать слова.
Желаю Вам удачи, и если таки Вы решитесь замахнуться на цикл — я лично с удовольствием буду его читать…
Ведь в Вашем варианте читатель (по крайней мере, я) воспринимает «блаженство» как свершившийся факт и воспринимает последующие строчки, оглядываясь на него. А тем боле у Вас «блаженство» — не точно подобранное слово, в Вашем контексте было бы уместнее употребить — «воодушевленное безоглядство»…
Резюме: мне думается, что если бы Вы написали это стихотворение в прозе (стихотворение в прозе), мысль была бы выражена четче и была интересней для воспринимающего. А когда стали рифмовать и подгонять под размер — то только запутали (по крайней мере меня). И весь эффект от философии пропал. А оно же ведь философское стихотворение… ну или я чего-то все-таки не понимаю… Если так, простите великодушно…
Из технических огрехов бросились в глаза два. «Не затеряюсь в фокусе зеркал» Оптический фокус — это точка. В точке затеряться невозможно, в точке можно только быть или не быть… Хотя сам образ сильный, я бы подал его в такой редакции: Не затеряться бы среди зеркал..."
Ну и потом последняя строчка — по мысли она сильна, но выполнена неуклюже. Хотя должна быть ударной.
Вне конкурса. СВЕТ ИСХОДЯЩИЙ. Новый Иерусалим 2005 г.
Писать можно о чем угодно! Но тут весь вопрос — КАК писать. Далеко ходить не буду: в Ваших, написанных выше, комментариях под вашим текстом — больше жизни (а следовательно больше и литературы) чем в самом тексте. В комментариях есть самое главное, чем ценна литература — ЖИВОЙ НЕРВ. Чувствуется: Вы пишете то, что задевает Вас за живое, и с жаром отстаиваете Ваши убеждения. Более того, Вы уже абсолютно по литературному приписываете Вашим оппонентам ТО, что у них и в помине не было в мыслях, и делаете так, чтобы оспорить это не существующее «ТО». То есть Ваши комментарии — по литературному живые, чего и близко нет в Вашем основном тексте. Вы берете коллизию (извините за сленг) от балды. И предлагаете читателю с этим «от балды» бездумно согласиться только потому, что тема по вашему — актуальна. Впрочем, Ваше право убеждать читателя в чем угодно ( и в этом тоже): ну тогда и нужно его убеждать, хотя бы так, как Вы это делаете в комментариях.
А если Вы подумали, что я каким-то образом попытался Вас унизить — ради бога извините. Как личность я Вас уважаю. Мне импонируют люди с гражданским напором, неравнодушные к несправедливостям. Я вообще люблю живых людей (а Вы — безусловно — человек живой). У меня претензии не к Вам, как к личности, у меня претензии к конкретному вашему литературному тексту. Если бы Вам хватило мастерства хотя бы десятую долю Вашей личности вместить в слова — тогда бы и расклад был другой. Как личность Вы человек богатый и одаренный, но в вашей литературе — это богатство, на мой взгляд, не проявилось… Но мастерство — дело наживное.
Резюмирую очевидное для мало-мальского литератора: говорить (или, по крайней мере, стремиться говорить) нужно только талантливо, а если не получается талантливо, то лучше — МОЛЧАТЬ. Талант невозможно заменить Смыслом, даже самым значимым и насущным. В любом ином случае — будет плачевный итог — дискредитация самого смысла.
Лично я в этом прозаическом тексте увидел именно некачественно сделанную агитку.
Любовь – когда дух льется через край
души моей, мне Богом данной чаши,
и друг мой недругу рукой от счастья машет –
от чувств избыточных зовет с собою в рай.
А рай – везде: воспрянь и оглянись
и восприми влюбленными глазами
всё, чем заполнено пространство между нами,
как струйки зноя, устремились ввысь;
всё включено на восхожденье к Богу,
всё в суматохе праздничного счастья:
над бездной – высь, и нечего бояться
паденья в бездну: вверх ведет дорога
любви такой, что море по колено…
Ты – мой источник счастья и побед,
и вдохновенно варишь не обед,
а – снадобье бессчетного колена,
чтоб райскую судьбу приворожить.
Хозяйка рая и земное божество!
Ты гонишь прочь обыденность из быта.
И сколько раз была судьбою бита,
но не убитой лишь была любовь:
Она в мир льется днем, а ночью снится,
журча уютно, словно ключ в раю.
И я склоняю голову свою
перед тобой, моя императрица.
Желаю всем женщинам (и не только на 8-е марта), чтобы любимые мужчины каждой из вас по отдельности писали пламенные признания в ЛЮБВИ…