Маркиньянс, Маркиньянс – остров спит среди волн. Он на Ладоге встал, там почти никого. Только двое людей, Закадычных врагов; на том острове, где кроме них никого. А когда? А когда? Лет пятнадцать назад… Будто было всегда! Кто был в том виноват? Нет посёлка давно. Только жив кровный враг. Вновь один о другом: Он во всём виноват! За волною волна… Скрип уключин тягуч… Переправа была… Лица пасмурней туч! На одном мысе финн, на другом белорус в постсоветской стране под названием Русь. За годами года, как мгновенья летят… Не простят никогда; никогда не простят… Нет приветливых слов; только злоба всегда — не прощённое зло здесь проводит года…
Маркисьянс, Маркесьянс – остров сетью в воде; как две рыбы в сетях, бьются душеньки две. Коль лесничим финн стал, то другой – браконьер. Клетка злобы тесна: остров мал, чтоб на всех. Коль не снова, то вновь спорят с ночами дни; двое в мире большом, как взаправду, одни. Красным стал бы финн, то… Белорус – белофинн! Не помирит никто; двое — каждый один. Сотней больше, иль меньше; сонмы ждут островов тех мужчин, и тех женщин у которых любовь. Во всём свете на свете остров малый всего, где вам двое ответят, что вокруг никого. В снег ли, в зелень одеты вкруг врагов дерева; зацветает ли лето, или жухнет трава; Их сердца заковала, будто в вечность, зима. Здесь любовь не дневала…Только странность одна…
Марнисьянс, Марнисьянс… Дело к ночи идёт…Почему-то финн спать не торопится, ждёт… Где-то стук топора! Слава Богу, живёт; можно спать до утра…И домой побредёт. Манкисьянс, Манкисьянс…В тишине поздних уз… Уж, пора бы и спать, но не спит белорус… У соседа искрой свет в окне промелькнул. Слава Богу, живой! Словно с сердца спал груз. Марконьянс, Максисьянс… Или как-то не так. Я забыл или знал, только скрыл сей пустяк. Не в названии суть, не ходите искать; мирно ночь вместе пусть будут вновь коротать. Маркиньянс, Маркиньянс. Остров спит среди волн. Он на Ладоге встал, там почти никого. Только двое людей, закадычных врагов. Остров мал, но не всем, — двое врозь там всего.
Случайность и судьба… Где грань проходит у сеченья золотого? И вновь высчитывать пытаешься, и снова За гранью понимания слова. Прочувствовать, и снова повторить В бесчувственной дискретности мышленья: Случайность и судьба… А где спасенье? Игольное ушко В том бесконечном: Быть… Ничтожное, пустое для других! В том ничего незначащем избранье… Утешенный и удивлённый крайне Той близостью далёкого! Испить… И от воды и Духа пригубить, И повторить в воротах мирозданья: Случайность и судьба… И можно дальше жить.
И помалу, помалу, по-тихому По межпальцевой коже батистом С перетянутой паузой артиста Выплеснуться слова. И чудной говорни оттенки Припирают поэта к стенке; Светом Грядого и кровью Стеньки Загораются терема. Упираются в грудь слова: Если тебя ставят к стенке, Что тебе, что она из золота? Что тебе до того, что колота Пулями, серпом и молотом, А у ног зелена трава?
Молча, неспешно он выходил в манеж, Пряча улыбку за грустной маской – Русский проказник, греческий Ганимед Мома умом возмечтал умаслить.
Рухнул в опилки – и… раскатился смех – Мячик смешинки – из кресла в кресло… Бог улыбнулся: смертный “дурак” сумел Каждому дать по кусочку сердца!
Век непотребства – царственный Валтасар Час отреченья встречал не часто. В день отчужденья с маски сползла слеза – Капля… безмерно большого счастья. . *Ганимед — дословно с древне-греч. «затевающий веселье»; Мом – древн-греч. бог смеха.
Всё начиналось просто, как у всех, пелёнки, соски, каши с молоком, Десяток погремушек для утех. На улице трамваев звонкий гомон, Которому я вторил что есть сил – надрывный вопль разносился далеко… А за окном дождь лил – не моросил и вторил вдохновенно небу громом.
Прослушав песни водосточных труб, решил взрослеть, спеша как на пожар. Я каламбурил, словно Сологуб, и складывать слова учился в рифму. Читал запоем, прикупил рюкзак, энтузиазмом ближних заражал… Шла непоседа юность-егоза дорогой, вечно приводящей к Риму.
Невечный город зрелости старел, копил не годы, а мгновенья встреч. Бродягой – говорить поднаторел, немало песен слышала гитара. То солнца юг, то севера ветров прикладывал ко мне земли Творец, Там тело билось веткой о бетон, ломалось, гнулось, а душа… летала.
Где-то там, высоко в небесах Отцветают погожие дни, А деревья в осенних лесах На прощанье включают огни. На вселенских, на невидимых часах Редких капель непрерывный бой. От людей до желторотых птах Знают все: скомандован «Отбой!». _______ Не один я вижу лоботряс. _______ Потянулся, гомоня, на юг _______ Клиновидный, птичий перепляс _______ От грозящих наказаньем вьюг. _______ Сырость жаждет людского тепла, _______ Как собака глодает порог, – _______ В голенище сапог затекла, _______ И, зачмокав, свернулась у ног. Зарядил, затопал по листве, Прошвырнулся без дороги, напрямик. Явлен был в могучем естестве Времени дождя плакучий лик. Он приспущенною черною каймой Стиснул, и приблизил горизонт, И раскрыл любезно надо мной Темно-серых туч дырявый зонт. _______ И не буду плакать, и вздыхать _______ На случайность и всесильный рок. _______ Просто Бог дарует мне понять, _______ Что я плохо выучил урок. _______ Задевая ветви, напролом, _______ Принимая отрезвленья душ, _______ Плелся к дому я – малютка гном _______ В бурном море безразмерных луж. Вылезши из мокрого белья, На полу стою: раздет и бос. С уровня лесного муравья Человека обретаю рост. И подальше от нужды и от труда, Как Емеля нежусь на печи, А в ковше синюшная вода Поглощает свет моей свечи. _______ Растворившись в вечной синеве _______ Прозреваю краткой жизни миг: _______ В детство, отраженное в Неве, _______ Пристально глядит седой старик. _______ Незнакомый вихрь закружил _______ И плеснул в лицо живой водой; _______ Зашипели угли, жизнь отжил… _______ Чур, меня, я жив и молодой! Пробудившись рано поутру, Побросав в рюкзак нехитрый скарб, Продуваем ветром на юру, Ждал машину непокорный раб… И избушку кинув меж полей, Торможу автобус на шоссе. В чадный мир гниющих тополей Искру чистоты везу в душе.
Ночи доброй открывай ворота! Ой, Коляда, ай, Коляда! Эй, хозяин, дверь отвори, Дай гостям погреться внутри. Ты, родимый, дубом не стой, Видишь кошелек наш пустой! Ты, хозяйка, нас одари – По монетке всем подари! Дорогая, ты не права – Денег хватит лишь на дрова; Дров нам хватит печь натопить, А чем будешь пришлых кормить?
Ой, Коляда, ай, Коляда! В котелок налита вода. Видишь Заяц наш не весел, не рад, У него для каши ухват. В доме есть фасоль и горох? Так и быть возьмем мы их в долг. Но на каше год не прожить, Мяса надо шмат положить; И капусты нам поищи, Чтобы были кислыми щи. Хочет печь Лиса пироги – Ты с мукою ей помоги. Видишь, наш Козёл занемог, Квасу жбан ему бы помог.
Ты, хозяин, расставаясь, не плачь, Дай в дорогу чёрствый калач; Хлеба ломтик, к хлебу сальца, Смазать дверь и доски крыльца. А еще печенья, конфет, Передать соседям привет. Чтобы Бога нам не гневить, Дай нам крошек птиц покормить. А за то, что испекли пироги, Подари Свинье сапоги. До ворот пляши, – провожай, Чтобы был богат урожай! Через год мы снова придём, Речь по новой для тебя поведём. А пока что, запирай ворота! Ай, Коляда, ой, Коляда…
Ой, летит-катит солнце красное, И медведь шатун яро празднует; У «стены» орлы парят, – звери рыкают; Добры молодцы стоят, – кони брыкают; Удалой баян не ломается, – Свистом-посвистом измывается. Бьёт родник в труды дела ратного – Руд горячих ключ слова бранного.
Сказов-судеб, как бисер, рассыпано. Закатилась в грязь копеечка. Зашвырнул алтын в воду мысленно. Ночь идёт, плывёт — черна девочка. Отыскать, взыскать, что утеряно, Привесть в храм, ввести в славу Господа, Из зерна взрастить росток дерева Словословьем о водах Кожозера:
На Кожозере был Никодим, В дальней пустыни пожил один Год за годиком тридцать лет; И Козьюки реки больше нет. Но зато есть река Никодимка; Век за веком живёт побратимка… Он-то о том и не думал поди! Как чудны дела Твои, Господи!
На Кожозеро вышел монах Ксангарович — царевич Турсас. Разве думал, когда-то в Казани, Что крещён будет, Сергием станет; Полагал ли пред царским престолом, Станет иноком Серапионом. Монастырский строитель, гляди! Как чудны дела Твои, Господи!
На Кожозере иеромонах От учителя старца в бегах… Из пустынников вышел в игумены! Ай, да, Никон, ну, кто бы подумал бы! Лишь три года — архимандрит, Лишь три года — митрополит… Патриарх в раскольничьем омуте. Как чудны дела Твои, Господи!
В кожозёрском монастыре, Как в палатах царя на Москве; Родовитых и знатных людей… Пара иноков — ссыльных князей: Филарет — в миру Иван Сицкий, Боголеп (тоже князь) здесь селился. Не игумены правили — иноки. Господи! Да, дела Твои дивные!
На Кожозере Питирим Поднимал, надзирал, возводил… Вечно с посохом, словно с братом, В монастырь, к строительству, к граду… Он о деле радел, что-то деял… Жил, молился, и ведать не ведал; Быть в музее обычному посоху! Как чудны дела Твои, Господи!
Ты, Кожозеро, диво дивное! В одном месте ты стольких видело! Не красотами, хоть красивое, Не церквями — они-то простые. Ты людьми величаво — Духовно. Значит воды твои от Бога. За всех живших замолвлю в Господе… Восхвалю дела Твои, Господи!
Монастырь на далёком Кожозере Ненадолго, поверьте, забросили. Ведь не зря тебя спроектировал Петербургский зодчий Васильев. Не умолчится, не затмится. Русский север — Руси жар-птица. Жар сердец во краю холодном, Жизнь в пути — на Пути Господнем!
От ужасной острожной тюрьмы многотрудно к заливу Анива Сахалинской «дорогой» брели в буреломах судьбы и тайги Топотали кандальные тьмы — застить звоном красоты залива, Растревожив рассветный покой комарья и другой мелюзги. Обагрился туман над рекой там, где было не видно ни зги Восходящего солнца… Взошло б, но ______________________________ иное светило светило… Восходящее солнце страны жгла страна восходящего солнца! Обезумев от дыма пожарищ, самураи вошли в поговорки: Раз с мечом, от меча и должны… Закатилось светило японца. Тишина засыпала листвой ствол уснувшей в чащобе двустволки; Ствол у сливы-японки засох – слёз не стало ни сладких, ни горьких. Отороченный садом закат умирает, но ________________________________ верит – вернётся.
Оценил чей-то чеховский взгляд на глазок безнадёжные вишни; Сочиняя не-новую пьесу, сотворил бизнес-план второпях. То ли синие глазки горят, то ли балует газом Всевышний Растянулась труба, а тайга — будто старый кандальник в цепях: Омывают дожди четверга, ну а после — хотя бы опят. Выживать вопреки нелегко, но ___________________________ известное дело привычки. Ветер треплет загривки у волн, тени берега тянутся к ночи; Отделённый дождливой завесой, материк затерялся до завтра; Рог взлохмаченных сопок-валторн завыванием бурю пророчит; Топит в пене взбешённый залив волновые удары набата Сатанеет Татарский пролив по молитве ушедших с Микадо. Остров с бурей один на один… Но, _____________________________ как русский характер, он прочен.
Река чёрного дракона
____ «В давние времена чёрный дракон, обитавший в реке ____и олицетворявший добро, победил злого белого дракона. ____Победитель остался жить на дне реки.» __________________________________ Из легенды
Небо, полное печали, Горизонту брови хмурит. Дождь от ливня отличаю По мурашкам на Амуре.
Это хищное сплетенье Черноты и белой пены Оттеняет тень от тени. Нетерпимость нетерпенья!
Странно видеть в белом злое, Доброту – у тёмной бездны; Нет оттенков: голубое И седое бесполезны.
Запад и восток в драконе – Пьёт в Охотском море диво; Чёрный с белым спеленован. Буря. Страшно. Но красиво!
* Китайцы называли Амур «Хэйхэ» (кит. 黑河, «Чёрная река») — «чёрная река», затем «Хэйлунцзян» — (кит. 黑龙江, «Река чёрного дракона»). Согласно легенде, в давние времена чёрный дракон, обитавший в реке и олицетворявший добро, победил злого, белого, дракона, который топил лодки на реке, мешал людям рыбачить и вообще нападал на любое живое существо. Победитель остался жить на дне реки в районе Хинганских щёк, что на границе Амурской и Еврейской автономной областей. С тех пор эта река и называется рекой Чёрного Дракона. «Хвост» Чёрного Дракона находится в степях Монголии и Даурии, «туловище» лежит в четырёх российских регионах и в одной китайской провинции. Две левые «лапы» дотягиваются до самого Станового хребта, где берут начало притоки Амура — Зея и Бурея, а две правые «лапы» — притоки Сунгари и Уссури — в Китае и в Приморье. «Голова» Дракона упирается в Охотское море, и он «пьёт воду» Татарского пролива. Длина «тела» Чёрного Дракона от «хвоста» до «головы» — более 4 500 км.
_____«Над горой Тосон клубится пыль, ______Не сидится на месте мне, ______Над горным хребтом гуляют ветра, ______Душа не находит покоя»
Одарит степного волка, одождит молоко небесных кобылиц, С переливами затянет хипстераль, прикрывая отблески зарниц. Пылью ливня выткет травный габардин с тонкорунной шерсти мериносов, Принесёт вода спокойствие в кораль, выплеснет из сердца ополоски. Голос, зов, напев взывает к небесам перекатом слов уртын дуу… Глубины колодца трубный глас! Кобылицу подою, и подаю – Пение её отправлю к праотцам, дабы до живущих доносилось: Слово, соло… Чтоб от слов не отреклась и явила, вниз упавшим, силу! Где-то резво скачет ветер по хребтам и надрывно плачет моринхур… Всё на свете тлен и суета… Всё ж люблю его живой паркур.
Часто частно в часть соучастья, Час за часом времени мчаться. Честь и честность – не наносное Частной частью – частицей Ноя: И она – одиночество.
Время вечным намётом мчится. С меткой мести судьбы-волчицы. Мёртвой хваткой на горле жизни Из ниоткуда – в ничто Отчизны – В безразличие отчима.
Пендаль в небо, любя, по-отечески На кресты и на маковки церковки, В запределье военного полымя… Это время. И ты в нём не вовремя; У двух дат только время точное.
Один остров на всех (быль)
Маркиньянс, Маркиньянс – остров спит среди волн. Он на Ладоге встал, там почти никого.
Только двое людей, Закадычных врагов; на том острове, где кроме них никого.
А когда? А когда? Лет пятнадцать назад… Будто было всегда! Кто был в том виноват?
Нет посёлка давно. Только жив кровный враг. Вновь один о другом: Он во всём виноват!
За волною волна… Скрип уключин тягуч… Переправа была… Лица пасмурней туч!
На одном мысе финн, на другом белорус в постсоветской стране под названием Русь.
За годами года, как мгновенья летят… Не простят никогда; никогда не простят…
Нет приветливых слов; только злоба всегда — не прощённое зло здесь проводит года…
Маркисьянс, Маркесьянс – остров сетью в воде; как две рыбы в сетях, бьются душеньки две.
Коль лесничим финн стал, то другой – браконьер. Клетка злобы тесна: остров мал, чтоб на всех.
Коль не снова, то вновь спорят с ночами дни; двое в мире большом, как взаправду, одни.
Красным стал бы финн, то… Белорус – белофинн! Не помирит никто; двое — каждый один.
Сотней больше, иль меньше; сонмы ждут островов тех мужчин, и тех женщин у которых любовь.
Во всём свете на свете остров малый всего, где вам двое ответят, что вокруг никого.
В снег ли, в зелень одеты вкруг врагов дерева; зацветает ли лето, или жухнет трава;
Их сердца заковала, будто в вечность, зима. Здесь любовь не дневала…Только странность одна…
Марнисьянс, Марнисьянс… Дело к ночи идёт…Почему-то финн спать не торопится, ждёт…
Где-то стук топора! Слава Богу, живёт; можно спать до утра…И домой побредёт.
Манкисьянс, Манкисьянс…В тишине поздних уз… Уж, пора бы и спать, но не спит белорус…
У соседа искрой свет в окне промелькнул. Слава Богу, живой! Словно с сердца спал груз.
Марконьянс, Максисьянс… Или как-то не так. Я забыл или знал, только скрыл сей пустяк.
Не в названии суть, не ходите искать; мирно ночь вместе пусть будут вновь коротать.
Маркиньянс, Маркиньянс. Остров спит среди волн. Он на Ладоге встал, там почти никого.
Только двое людей, закадычных врагов. Остров мал, но не всем, — двое врозь там всего.
Свидь
Голубая дорога на Каргополь.
Вологодские, белоозёрские
Караваны судов вместе с баржами:
Солью жить-богатеть – дело твёрдое.
Вот Село – не селом – деревенькою;
Ведь не церковь стоит, а часовенка;
А Село – «селитва» — поселение.
Девятнадцатый век – слишком молодо.
А в селе, что на Свиди (в Астафьево)
Век семнадцатый. Только утрачено!
Помним свято? Так, что ж не залатана!
Беспорточно? Уж лучше б с заплатами.
Золотое сечение
Случайность и судьба…
Где грань проходит у сеченья золотого?
И вновь высчитывать пытаешься, и снова
За гранью понимания слова.
Прочувствовать, и снова повторить
В бесчувственной дискретности мышленья:
Случайность и судьба…
А где спасенье? Игольное ушко
В том бесконечном: Быть…
Ничтожное, пустое для других!
В том ничего незначащем избранье…
Утешенный и удивлённый крайне
Той близостью далёкого! Испить…
И от воды и Духа пригубить,
И повторить в воротах мирозданья:
Случайность и судьба…
И можно дальше жить.
Парочка вопросов
И помалу, помалу, по-тихому
По межпальцевой коже батистом
С перетянутой паузой артиста
Выплеснуться слова.
И чудной говорни оттенки
Припирают поэта к стенке;
Светом Грядого и кровью Стеньки
Загораются терема.
Упираются в грудь слова:
Если тебя ставят к стенке,
Что тебе, что она из золота?
Что тебе до того, что колота
Пулями, серпом и молотом,
А у ног зелена трава?
Паяц
Молча, неспешно он выходил в манеж,
Пряча улыбку за грустной маской –
Русский проказник, греческий Ганимед
Мома умом возмечтал умаслить.
Рухнул в опилки – и…
раскатился смех –
Мячик смешинки – из кресла в кресло…
Бог улыбнулся: смертный “дурак” сумел
Каждому дать по кусочку сердца!
Век непотребства – царственный Валтасар
Час отреченья встречал не часто.
В день отчужденья с маски сползла слеза –
Капля…
безмерно большого счастья.
.
*Ганимед — дословно с древне-греч. «затевающий веселье»;
Мом – древн-греч. бог смеха.
Когда я пришёл на эту землю ©
Всё начиналось просто, как у всех, пелёнки, соски, каши с молоком,
Десяток погремушек для утех. На улице трамваев звонкий гомон,
Которому я вторил что есть сил – надрывный вопль разносился далеко…
А за окном дождь лил – не моросил и вторил вдохновенно небу громом.
Прослушав песни водосточных труб, решил взрослеть, спеша как на пожар.
Я каламбурил, словно Сологуб, и складывать слова учился в рифму.
Читал запоем, прикупил рюкзак, энтузиазмом ближних заражал…
Шла непоседа юность-егоза дорогой, вечно приводящей к Риму.
Невечный город зрелости старел, копил не годы, а мгновенья встреч.
Бродягой – говорить поднаторел, немало песен слышала гитара.
То солнца юг, то севера ветров прикладывал ко мне земли Творец,
Там тело билось веткой о бетон, ломалось, гнулось, а душа…
летала.
Кенозеро
Непроглядны глубины Кенозера,
А леса непролазны дремучие;
Разливался закат – бледно-розовый
Над застывшею скальною кручею…
Разбросалось, раскинулось плёсами;
С деревнями сжилось по распадкам, и…
И гребут, и табанят гладь вёслами
Рыбари с молодецкой ухваткою.
По заливу – за рыбою рябушкой…
Поседевшею песней былинною
Спят дома на “горбушках “– корявые,
Но хранящие прелесть старинную.
От холодных ветров отворочены,
Вширь по всей деревеньке размазаны…
Покосились, черны, заколочены;
Но ещё хороши, богомазные!
Где-то там, высоко в небесах
Отцветают погожие дни,
А деревья в осенних лесах
На прощанье включают огни.
На вселенских, на невидимых часах
Редких капель непрерывный бой.
От людей до желторотых птах
Знают все: скомандован «Отбой!».
_______ Не один я вижу лоботряс.
_______ Потянулся, гомоня, на юг
_______ Клиновидный, птичий перепляс
_______ От грозящих наказаньем вьюг.
_______ Сырость жаждет людского тепла,
_______ Как собака глодает порог, –
_______ В голенище сапог затекла,
_______ И, зачмокав, свернулась у ног.
Зарядил, затопал по листве,
Прошвырнулся без дороги, напрямик.
Явлен был в могучем естестве
Времени дождя плакучий лик.
Он приспущенною черною каймой
Стиснул, и приблизил горизонт,
И раскрыл любезно надо мной
Темно-серых туч дырявый зонт.
_______ И не буду плакать, и вздыхать
_______ На случайность и всесильный рок.
_______ Просто Бог дарует мне понять,
_______ Что я плохо выучил урок.
_______ Задевая ветви, напролом,
_______ Принимая отрезвленья душ,
_______ Плелся к дому я – малютка гном
_______ В бурном море безразмерных луж.
Вылезши из мокрого белья,
На полу стою: раздет и бос.
С уровня лесного муравья
Человека обретаю рост.
И подальше от нужды и от труда,
Как Емеля нежусь на печи,
А в ковше синюшная вода
Поглощает свет моей свечи.
_______ Растворившись в вечной синеве
_______ Прозреваю краткой жизни миг:
_______ В детство, отраженное в Неве,
_______ Пристально глядит седой старик.
_______ Незнакомый вихрь закружил
_______ И плеснул в лицо живой водой;
_______ Зашипели угли, жизнь отжил…
_______ Чур, меня, я жив и молодой!
Пробудившись рано поутру,
Побросав в рюкзак нехитрый скарб,
Продуваем ветром на юру,
Ждал машину непокорный раб…
И избушку кинув меж полей,
Торможу автобус на шоссе.
В чадный мир гниющих тополей
Искру чистоты везу в душе.
Ночи доброй открывай ворота!
Ой, Коляда, ай, Коляда!
Эй, хозяин, дверь отвори,
Дай гостям погреться внутри.
Ты, родимый, дубом не стой,
Видишь кошелек наш пустой!
Ты, хозяйка, нас одари –
По монетке всем подари!
Дорогая, ты не права –
Денег хватит лишь на дрова;
Дров нам хватит печь натопить,
А чем будешь пришлых кормить?
Ой, Коляда, ай, Коляда!
В котелок налита вода.
Видишь Заяц наш не весел, не рад,
У него для каши ухват.
В доме есть фасоль и горох?
Так и быть возьмем мы их в долг.
Но на каше год не прожить,
Мяса надо шмат положить;
И капусты нам поищи,
Чтобы были кислыми щи.
Хочет печь Лиса пироги –
Ты с мукою ей помоги.
Видишь, наш Козёл занемог,
Квасу жбан ему бы помог.
Ты, хозяин, расставаясь, не плачь,
Дай в дорогу чёрствый калач;
Хлеба ломтик, к хлебу сальца,
Смазать дверь и доски крыльца.
А еще печенья, конфет,
Передать соседям привет.
Чтобы Бога нам не гневить,
Дай нам крошек птиц покормить.
А за то, что испекли пироги,
Подари Свинье сапоги.
До ворот пляши, – провожай,
Чтобы был богат урожай!
Через год мы снова придём,
Речь по новой для тебя поведём.
А пока что, запирай ворота!
Ай, Коляда, ой, Коляда…
Ой, летит-катит солнце красное,
И медведь шатун яро празднует;
У «стены» орлы парят, – звери рыкают;
Добры молодцы стоят, – кони брыкают;
Удалой баян не ломается, –
Свистом-посвистом измывается.
Бьёт родник в труды дела ратного –
Руд горячих ключ слова бранного.
Волшба Воложбе
Водяная, скрытная ты душа,
Как под камень ёрш, в землю речи льёшь –
речка Рагуша.
Гномам – в радость, солнцу – в печаль,
Где твоё начало начал?
Не кричит сова, но рычит медведь…
Остров-твердь и протоки две.
Ночь. Легла не мягко трава.
Но ведь надобно ночевать?!
Заскрипит сосна – под рукой топор,
Замахнись со сна и тогда – пропал
Сном упоротый.
Солнцу – в радость, гномам – в печаль
Утро раннее повстречал.
Ни медведя след, ни ночи следа…
Может не было никогда?
День. Лучи-ворсинки от спелой ржи –
Днёвка-Рагуша ворожит…
…
воложбит ворожея судьбы –
Рагоша.
* Рагоша – старинное наименование Рагуши. Она впадает в Воложбу.
Кожозеро
Сказов-судеб, как бисер, рассыпано.
Закатилась в грязь копеечка.
Зашвырнул алтын в воду мысленно.
Ночь идёт, плывёт — черна девочка.
Отыскать, взыскать, что утеряно,
Привесть в храм, ввести в славу Господа,
Из зерна взрастить росток дерева
Словословьем о водах Кожозера:
На Кожозере был Никодим,
В дальней пустыни пожил один
Год за годиком тридцать лет;
И Козьюки реки больше нет.
Но зато есть река Никодимка;
Век за веком живёт побратимка…
Он-то о том и не думал поди!
Как чудны дела Твои, Господи!
На Кожозеро вышел монах
Ксангарович — царевич Турсас.
Разве думал, когда-то в Казани,
Что крещён будет, Сергием станет;
Полагал ли пред царским престолом,
Станет иноком Серапионом.
Монастырский строитель, гляди!
Как чудны дела Твои, Господи!
На Кожозере иеромонах
От учителя старца в бегах…
Из пустынников вышел в игумены!
Ай, да, Никон, ну, кто бы подумал бы!
Лишь три года — архимандрит,
Лишь три года — митрополит…
Патриарх в раскольничьем омуте.
Как чудны дела Твои, Господи!
В кожозёрском монастыре,
Как в палатах царя на Москве;
Родовитых и знатных людей…
Пара иноков — ссыльных князей:
Филарет — в миру Иван Сицкий,
Боголеп (тоже князь) здесь селился.
Не игумены правили — иноки.
Господи! Да, дела Твои дивные!
На Кожозере Питирим
Поднимал, надзирал, возводил…
Вечно с посохом, словно с братом,
В монастырь, к строительству, к граду…
Он о деле радел, что-то деял…
Жил, молился, и ведать не ведал;
Быть в музее обычному посоху!
Как чудны дела Твои, Господи!
Ты, Кожозеро, диво дивное!
В одном месте ты стольких видело!
Не красотами, хоть красивое,
Не церквями — они-то простые.
Ты людьми величаво — Духовно.
Значит воды твои от Бога.
За всех живших замолвлю в Господе…
Восхвалю дела Твои, Господи!
Монастырь на далёком Кожозере
Ненадолго, поверьте, забросили.
Ведь не зря тебя спроектировал
Петербургский зодчий Васильев.
Не умолчится, не затмится.
Русский север — Руси жар-птица.
Жар сердец во краю холодном,
Жизнь в пути — на Пути Господнем!
Из триптиха «Чёрный Восток»
ОСТРОВ(акро)
___________«Чёрная жемчужина России»
_________________________ Пикуль «Каторга»
От ужасной острожной тюрьмы многотрудно к заливу Анива
Сахалинской «дорогой» брели в буреломах судьбы и тайги
Топотали кандальные тьмы — застить звоном красоты залива,
Растревожив рассветный покой комарья и другой мелюзги.
Обагрился туман над рекой там, где было не видно ни зги
Восходящего солнца… Взошло б, но
______________________________ иное светило светило…
Восходящее солнце страны жгла страна восходящего солнца!
Обезумев от дыма пожарищ, самураи вошли в поговорки:
Раз с мечом, от меча и должны… Закатилось светило японца.
Тишина засыпала листвой ствол уснувшей в чащобе двустволки;
Ствол у сливы-японки засох – слёз не стало ни сладких, ни горьких.
Отороченный садом закат умирает, но
________________________________ верит – вернётся.
Оценил чей-то чеховский взгляд на глазок безнадёжные вишни;
Сочиняя не-новую пьесу, сотворил бизнес-план второпях.
То ли синие глазки горят, то ли балует газом Всевышний
Растянулась труба, а тайга — будто старый кандальник в цепях:
Омывают дожди четверга, ну а после — хотя бы опят.
Выживать вопреки нелегко, но
___________________________ известное дело привычки.
Ветер треплет загривки у волн, тени берега тянутся к ночи;
Отделённый дождливой завесой, материк затерялся до завтра;
Рог взлохмаченных сопок-валторн завыванием бурю пророчит;
Топит в пене взбешённый залив волновые удары набата
Сатанеет Татарский пролив по молитве ушедших с Микадо.
Остров с бурей один на один… Но,
_____________________________ как русский характер, он прочен.
Река чёрного дракона
____ «В давние времена чёрный дракон, обитавший в реке
____и олицетворявший добро, победил злого белого дракона.
____Победитель остался жить на дне реки.»
__________________________________ Из легенды
Небо, полное печали,
Горизонту брови хмурит.
Дождь от ливня отличаю
По мурашкам на Амуре.
Это хищное сплетенье
Черноты и белой пены
Оттеняет тень от тени.
Нетерпимость нетерпенья!
Странно видеть в белом злое,
Доброту – у тёмной бездны;
Нет оттенков: голубое
И седое бесполезны.
Запад и восток в драконе –
Пьёт в Охотском море диво;
Чёрный с белым спеленован.
Буря. Страшно. Но красиво!
* Китайцы называли Амур «Хэйхэ» (кит. 黑河, «Чёрная река») — «чёрная река», затем «Хэйлунцзян» — (кит. 黑龙江, «Река чёрного дракона»). Согласно легенде, в давние времена чёрный дракон, обитавший в реке и олицетворявший добро, победил злого, белого, дракона, который топил лодки на реке, мешал людям рыбачить и вообще нападал на любое живое существо. Победитель остался жить на дне реки в районе Хинганских щёк, что на границе Амурской и Еврейской автономной областей. С тех пор эта река и называется рекой Чёрного Дракона. «Хвост» Чёрного Дракона находится в степях Монголии и Даурии, «туловище» лежит в четырёх российских регионах и в одной китайской провинции. Две левые «лапы» дотягиваются до самого Станового хребта, где берут начало притоки Амура — Зея и Бурея, а две правые «лапы» — притоки Сунгари и Уссури — в Китае и в Приморье. «Голова» Дракона упирается в Охотское море, и он «пьёт воду» Татарского пролива. Длина «тела» Чёрного Дракона от «хвоста» до «головы» — более 4 500 км.
_____«Над горой Тосон клубится пыль,
______Не сидится на месте мне,
______Над горным хребтом гуляют ветра,
______Душа не находит покоя»
Одарит степного волка, одождит молоко небесных кобылиц,
С переливами затянет хипстераль, прикрывая отблески зарниц.
Пылью ливня выткет травный габардин с тонкорунной шерсти мериносов,
Принесёт вода спокойствие в кораль, выплеснет из сердца ополоски.
Голос, зов, напев взывает к небесам перекатом слов уртын дуу…
Глубины колодца трубный глас! Кобылицу подою, и подаю –
Пение её отправлю к праотцам, дабы до живущих доносилось:
Слово, соло… Чтоб от слов не отреклась и явила, вниз упавшим, силу!
Где-то резво скачет ветер по хребтам и надрывно плачет моринхур…
Всё на свете тлен и суета…
Всё ж люблю его живой паркур.
Часто частно в часть соучастья,
Час за часом времени мчаться.
Честь и честность – не наносное
Частной частью – частицей Ноя:
И она – одиночество.
Время вечным намётом мчится.
С меткой мести судьбы-волчицы.
Мёртвой хваткой на горле жизни
Из ниоткуда – в ничто Отчизны –
В безразличие отчима.
Пендаль в небо, любя, по-отечески
На кресты и на маковки церковки,
В запределье военного полымя…
Это время.
И ты в нём не вовремя;
У двух дат только время точное.
Между ними безвременно творчество.