Надежда, спасибо Вам за обстоятельный репортаж и обстоятельный ответ, надеюсь, когда-нибудь мы сможем поговорить поподробнее — и о Маяковском, и о Вознесенском (кстати, моей курсовой была работа о его метафорах, году в 71-м...). Тут переписка не поможет, произойдет обмен трактатами. так что попробуйте-ка приехать на «Славянское слово» в Варну!
Спасибо за ответ, Георгий! У Вознесенского вообще картина мира, написованная в этих стихах, очень напоминает картину мира Маяковского — это страшный мир. Страшный, жестокий, вычурный, развращённый, при этом мертвенный, равнодушный к природе, истине и красоте. И — к поэту и его поэзии, конечно. У обоих мир и «людишки» так заняты своими «дымящимися сексами», что не замечают никого и ничто. У Маяковского испохабившаяся, излюбившаяся луна, некогда чистое светило, поутру встаёт со смятых простыней города и плетётся прятаться от света дня. Ей, излюбленной и дряблой, перед днём стыдно. Какая-то Сонечка Мармеладова, ей-богу, которую затянуло в омут. Ей бы утопиться — но как утопиться бедной луне? Страшный и горький образ, даже душераздирающий. Вот Маяковский и не выдержал в конце концов — выстрелил себе прямо в сердце, чтобы так сильно не болело. У Вознесенского не лучше картинка — луна мочится на аллейке. А перед кем чиниться? Никто ничем не лучше. И этому страшному миру Вознесенский противопоставляет «язык», чистый от пошлости. Всё стихотворение его — это возмущение против пошлости. Вот почему оно само такое пошлое. Как говорил Гоголь: над кем смеёмся? — над собой смеёмся. Это ирония Вознесенского. Причём ирония аристотелевская: согласно Аристотелю, ирония есть насмешка над теми, кто так действительно думает. Вознесенский, назвав Кедрова «похотливым» и «сексуальным», потешается над теми, кто похоть и секс гламура возвёл на незаслуженный пьедестал и теперь поклоняется им, как тельцу. И он им: поклоняетесь? ну, Кедров — филолог и профессор, это сексуально. Раз обожаете всё сексуальное — так поклоняйтесь ему! Доценты кафедр по-настоящему сексуальны, а не эти ваши дешёвки!.. Так я вижу призыв Вознесенского. Через образ «словесного рукоблудства» он выставляет напоказ всю духовную несостоятельность «духовно рукоблудствующих». И — да, их имитацию, симулякр искусства. Но это — лишь одна сторона жизни. Не вся жизнь так пошла, грязна и убога. Жизнь вообще очень раздробленна, какие-то осколки разбитого зеркала. Очень много субкультур, отдельных групп, в упор не видящих остальных. Поэт (согласно стихотворению «Пророк» Пушкина) должен быть более зорким и более чутким, нежели те, кого не успел изуродовать мечом крылатый серафим.))) Поэт охватывает взглядом всё общество, со всеми его субкультурами, а тем и невдомёк, что поэт есть.
Благодарю Вас за высказанные мысли, Иосиф Давидович! Тоже считаю, что язык — это средство, а не единственная цель. Идея, мысль, «духовная жажда» руководит поиском тех средств языка, которые необходимы поэту на его пути. Вознесенский, на мой взгляд, всего лишь противопоставил поэзию как словесность поэзии как внешней эффектности. Маяковский, конечно, тоже этой «эффектностью» грешил. Скажу насчёт него, что эта внешняя сила — громогласный пафос «грубого гунна» — выступала ширмой для внутреннего болезненного лиризма Маяковского, с его «бабочкой поэтиного сердца», и в лиризме, лирическом восприятии действительности и заключалась истинная ценность его поэзии («Несколько слов о моей жене», «Адище города»). И у Маяковского часто встречается та пресловутая «демонстрация языка» (его натужную «демонстрацию успехов коммунизма» я в расчёт не беру): богатство образного ряда, развёрнутых метафор, поэтического текста в целом. Другой вопрос: способны ли люди заниматься своим делом без борьбы? В теории — да, но вот на практике…
Спасибо за отклик, Елена! Думаю, Вознесенский имел в виду, что поэт должен демонстрировать не оригинальность внешности или «продающего» имиджа, а именно язык как средство создания поэзии — словесности. Видимо, в этой броской цитате проявился чисто филологический взгляд на лирику как на словесность, отсюда и призыв. Всё-таки литература — это искусство слова, и слово лежит в его основе, а слово — это единица языка. Отсюда и «демонстрация языка».
Да, у разных поэтов разные цели созидания поэзии. Вознесенский, вероятно, имел в виду именно поэтов профессиональных, которые создают поэзию как часть искусства и отдают её людям. Как, например, Вивальди или Мендельсон создавали свою музыку не только внезапно, но и по заказу. Как даже величайшие художники писали свои лучшие картины вполне даже по заказу. Одна из моих любимых композиций Моцарта — концерт для флейты и арфы — была создана именно по заказу.
Скорее всего искусство (и слова, и звука, и холста) так сложно, что в нём соединилось многое: и демонстрация своего восприятия действительности, и отношение к ней, и демонстрация возможностей определённых инструментов — человеческого голоса, или языка, или цвета, или инструмента, или целой поэтической системы. Например, знаменитая Токката Баха — это демонстрация возможностей органа? или органиста? или самого жанра церковной музыки? или внутренней боли и радости органиста, врачующего самого себя и через себя — окружающий мир? Можно, кстати, забавно перефразировать Вознесенского: органисту явился Бог и сказал: мужик, покажи оргáн.
Да, и здесь уместно сказать: главное, чтобы музыкальное слово органиста было честным. Честность, задушевность — это лиризм, который представляет собой отдельную эстетическую категорию в искусстве. Но только ли честным? — ведь необходимо, чтобы оно было и гармоничным, и талантливым, и вдохновенным, и технически совершенным, и композиционно выверенным, и проч. В общем, да, токката — это демонстрация органа, безусловно, но не только его.)) Ещё и честности и гениальности органных дел мастера.))
Надежда, спасибо за познавательный и наводящий на размышления репортаж. Наверное, основной смысл таких мероприятий — в том, чтобы заставить нас задуматься зачем и что мы пишем. Но первое, что приходит мне в голову в отношении стихотворчества, того, которое рождается в душе внезапно, а не по заказу: человек пишет для себя, выражая словом свою внутреннюю боль или радость, врачуя самого себя и через себя — окружающий мир. И не ради «демонстрации языка», а ради демонстрации своего восприятия действительности и отношения к ней. И в этом случае неважно, следует ли он классическим канонам поэзии Серебряного века или новшествам постмодернизма. Главное, чтобы его поэтическое слово было честным. Это, конечно, не означает, что настоящий стихотворец не должен своё слово совершенствовать. Хотя, скорее, совершенствовать надо самого себя))
Практика же показывает, что обычному читателю/слушателю наших стихов сложные экзерсисы с формой и другими техническими составляющими менее понятны, что то, что написано просто, но «за душу берёт». А вот с критиками и жюри различных конкурсов — с точностью до наоборот.
Начну со своего наболевшего. После того, как во мне стала затухать фотоживопись, я вдруг стал писать стихи. Вот тогда и пришел на этот сайт, чтобы соотнести свое творчество с поэтическим творчеством других поэтов. Тем более, что главным критерием общения на сайте – доброжелательное отношение к другому поэту, поддержка его. В результате сайт напрочь отбил у меня желание писать стихи. За что я ему благодарен, ибо я – действительно не поэт. Но сайт медленно стал отбивать у меня и желание читать чужие стихи. В душе моей стало медленно формироваться отвращение к поэзии. За исключением классики: те стихи, которые читал прежде, скажем, до ухода на пенсию, люблю и обожаю до сих пор.
Причина, как мне думает одна: я перестал понимать ЗАЧЕМ ныне вообще писать стихи. Вот тут озвучен один из ответов – «демонстрация языка». Но тогда непонятно ЗАЧЕМ нужно язык демонстрировать? Язык, в моем понимании никогда, даже в момент своего зарождения, не был самоцельным. Он всегда отображал (фиксировал) некое духовное пространство. Каково это пространство – таков и язык. Ныне этого пространство нет. А коли нет пространства – нет и языка. Можно, конечно, это пространство вымучивать, чтобы показать оригинальность поэтического языка. Но такой язык, как мне опять же видится – язык мертворожденный. Он не вызывает никакого отклика, по крайней мере, в моей душе, потому как не указывает на высокое духовное пространство, наполненное высокими образами. И такое творчество для меня сродни умственному составлению кроссвордов. А если использовать образ, приведенный в статье («сексуальность») то это – своего рода словесное рукоблудие. Типа, хочется облегчиться, а оплодотворять некого.
Лично для себя я эту глобальную проблему решил так. Сначала нужно сотворить, по крайней мере для себя, в своем воображении — это новое духовное пространство. Лучше всего это делать в прозе, чтобы максимально приближенно выразить Мысль и Образ его. А не маскировать и без того расплывчатое (неопределенное) пространство рифмами, ритмом, поэтическими тропами. То есть делать вид: КАК БУДТО БЫ Я ЭТО ПРОСТРАНСТВО ЗНАЮ И ВИЖУ. Иными словами, в переводе на постмодернистский язык – поэзия ныне превратилась в сплошной симулякр, имитацию… И если перефразировать Маяковского, то «дымящиеся сексы» для меня пострашнее фантазии Гете. В них хотя бы есть жизненный вопль от того, что «улица корчится безъязыкая»…
По моему скромному мнению, не надо ничего противопоставлять, заниматься литературной борьбой и устройством собственных загонов. Хотя тоже не люблю постмодерн, но это не значит, что в нем не может быть сказано нечто ценное. Поэзия может быть любой, если она открывает хоть что-то новое: образ, интонацию, мысль, надежду. Любовь, ненависть. Маяковский не самый объемный поэт, демонстратор комплексов, приникал к внешней силе, но это не умаляет его энергию. То же — и мы все остальные. Стараться надо идти вглубь — от языка к новым вызовам.
Большое спасибо всем, Кто принял участие этом Практикуме. Далее — поэты и стихи, строки из которых были предложены в задании Практикума.
Мария Сергеевна Петровых (1908 — 1979) – русская поэтесса, переводчик. В 1970 году получила звание Заслуженного деятеля Армянской ССР. Ее любили Мандельштам и Пастернак, она на протяжении тридцати лет дружила с Анной Ахматовой. Мария Петровых – поэтесса, которая даже не пыталась печатать свои стихи при жизни. Она прекрасно понимала, что живет и пишет «не в том ключе», хотя ее женская поэзия способна вывернуть душу, дотронуться до самых потаенных ее уголков. Искренние и обнаженные строки, в которых ни тени кокетства и лукавства. Ее поэзия – это сочетание прямодушия, аскетизма и серьезности, впрочем, как и она сама. Мария Петровых привыкла всегда говорить начистоту…
Слова пустые лежат, не дышат… Слова пустые лежат, не дышат, Слова не знают — зачем их пишут, Слова без смысла, слова без цели, Они озябших не отогрели, Они голодных не накормили,— Слова бездушья, слова бессилья! Они робеют, они не смеют, Они не светят, они не греют И лишь немеют в тоске сиротства, Не сознавая свое уродство.
Вероника Михайловна Тушнова (1911 — 1965) — русская, советская поэтесса, переводчик. Родилась в семье учёного, профессора Казанского ветеринарного института Михаила Павловича Тушнова (1879—1935). Мать — Александра Георгиевна Тушнова (Постникова) (1890—1945), выпускница Высших женских Бестужевских курсов. В Казани семья жила в доме на Большой Казанской улице (ныне — Большая Красная), затем на улице Миславского. Летом — на Волге, в Шеланге. Память о родных волжских просторах всю жизнь питала творчество Вероники. Психические расстройства сопровождали её всю жизнь. В 1928 году окончила в Казани одну из лучших школ города — № 14 им. А. Н. Радищева с углублённым изучением языков. Первым заметил литературную одарённость Тушновой её школьный учитель литературы Борис Николаевич Скворцов, нередко читавший её сочинения вслух как образцовые. После школы, по настоянию отца, видевшего в ней будущего врача, поступила на медицинский факультет Казанского университета. Биографы особо отмечают властный и деспотичный характер отца Вероники, в семье всё подчинялось его желаниям и воле, вплоть до распорядка дня, подачи на стол обеда или ужина. В 1931 году в связи с переводом отца во Всесоюзный институт экспериментальной медицины (ВИЭМ) семья переехала из Казани в Ленинград, где Тушнова продолжила учиться в мединституте… Вскоре семья переезжает в Москву, где отец как известный учёный получает квартиру на Новинском бульваре. Поступила в аспирантуру при кафедре гистологии ВИЭМ. В столице занялась живописью, тогда же началось серьёзное увлечение поэзией. В 1938 вышла замуж за врача-психиатра Юрия Розинского. В этом же году были опубликованы первые стихи…
Воздух пьяный — нет спасения, с ног сбивают два глотка. Облака уже весенние, кучевые облака. Влажный лес синеет щеткою, склон топорщится ольхой. Все проявленное, четкое, до всего подать рукой. В колеях с навозной жижею, кувыркаясь и смеясь, до заката солнце рыжее месит мартовскую грязь. Сколько счастья наобещано сумасшедшим этим днем! Но идет поодаль женщина в полушалочке своем, не девчонка и не старая, плотно сжав румяный рот, равнодушная, усталая, несчастливая идет. Март, январь, какая разница, коль случилось, что она на земное это празднество никем не позвана. Ну пускай, пускай он явится здесь, немедленно, сейчас, скажет ей: «Моя красавица!», обоймет, как в первый раз. Ахнет сердце, заколотится, боль отхлынет, как вода. Неужели не воротится? Неужели никогда? Я боюсь взглянуть в лицо ее, отстаю на три шага, и холодная, свинцовая тень ложится на снега.
С Днем рождения, дорогая! Пусть все сдвигается и сбывается в сторону творчества, позитива, весны, удачи, успеха и любви!!! Здоровья во все органы и денежек во все карманы!!! Друзей верных на всех дорогах, открывающихся правильно дверей и волны вдохновения!!!
Здравствуйте. Вопрос, ради интереса, а если слова песни оригинальные, но музыка и озвучка подобрана компьютерной программой? Такое принимается? Или должна быть и музыка и исполнение оригинальные?
Уважаемые авторы проекта «Книга памяти»! Проверяйте папку «Рассылки» и «Спам», так как наши письма могут попасть в них из-за большого количества отправлений.
У Вознесенского не лучше картинка — луна мочится на аллейке. А перед кем чиниться? Никто ничем не лучше. И этому страшному миру Вознесенский противопоставляет «язык», чистый от пошлости. Всё стихотворение его — это возмущение против пошлости. Вот почему оно само такое пошлое. Как говорил Гоголь: над кем смеёмся? — над собой смеёмся. Это ирония Вознесенского. Причём ирония аристотелевская: согласно Аристотелю, ирония есть насмешка над теми, кто так действительно думает. Вознесенский, назвав Кедрова «похотливым» и «сексуальным», потешается над теми, кто похоть и секс гламура возвёл на незаслуженный пьедестал и теперь поклоняется им, как тельцу. И он им: поклоняетесь? ну, Кедров — филолог и профессор, это сексуально. Раз обожаете всё сексуальное — так поклоняйтесь ему! Доценты кафедр по-настоящему сексуальны, а не эти ваши дешёвки!.. Так я вижу призыв Вознесенского. Через образ «словесного рукоблудства» он выставляет напоказ всю духовную несостоятельность «духовно рукоблудствующих». И — да, их имитацию, симулякр искусства.
Но это — лишь одна сторона жизни. Не вся жизнь так пошла, грязна и убога. Жизнь вообще очень раздробленна, какие-то осколки разбитого зеркала. Очень много субкультур, отдельных групп, в упор не видящих остальных. Поэт (согласно стихотворению «Пророк» Пушкина) должен быть более зорким и более чутким, нежели те, кого не успел изуродовать мечом крылатый серафим.))) Поэт охватывает взглядом всё общество, со всеми его субкультурами, а тем и невдомёк, что поэт есть.
Другой вопрос: способны ли люди заниматься своим делом без борьбы? В теории — да, но вот на практике…
Да, у разных поэтов разные цели созидания поэзии. Вознесенский, вероятно, имел в виду именно поэтов профессиональных, которые создают поэзию как часть искусства и отдают её людям. Как, например, Вивальди или Мендельсон создавали свою музыку не только внезапно, но и по заказу. Как даже величайшие художники писали свои лучшие картины вполне даже по заказу. Одна из моих любимых композиций Моцарта — концерт для флейты и арфы — была создана именно по заказу.
Скорее всего искусство (и слова, и звука, и холста) так сложно, что в нём соединилось многое: и демонстрация своего восприятия действительности, и отношение к ней, и демонстрация возможностей определённых инструментов — человеческого голоса, или языка, или цвета, или инструмента, или целой поэтической системы. Например, знаменитая Токката Баха — это демонстрация возможностей органа? или органиста? или самого жанра церковной музыки? или внутренней боли и радости органиста, врачующего самого себя и через себя — окружающий мир?
Можно, кстати, забавно перефразировать Вознесенского: органисту явился Бог и сказал: мужик, покажи оргáн.
Да, и здесь уместно сказать: главное, чтобы музыкальное слово органиста было честным. Честность, задушевность — это лиризм, который представляет собой отдельную эстетическую категорию в искусстве. Но только ли честным? — ведь необходимо, чтобы оно было и гармоничным, и талантливым, и вдохновенным, и технически совершенным, и композиционно выверенным, и проч.
В общем, да, токката — это демонстрация органа, безусловно, но не только его.)) Ещё и честности и гениальности органных дел мастера.))
Но первое, что приходит мне в голову в отношении стихотворчества, того, которое рождается в душе внезапно, а не по заказу: человек пишет для себя, выражая словом свою внутреннюю боль или радость, врачуя самого себя и через себя — окружающий мир. И не ради «демонстрации языка», а ради демонстрации своего восприятия действительности и отношения к ней. И в этом случае неважно, следует ли он классическим канонам поэзии Серебряного века или новшествам постмодернизма. Главное, чтобы его поэтическое слово было честным.
Это, конечно, не означает, что настоящий стихотворец не должен своё слово совершенствовать. Хотя, скорее, совершенствовать надо самого себя))
Практика же показывает, что обычному читателю/слушателю наших стихов сложные экзерсисы с формой и другими техническими составляющими менее понятны, что то, что написано просто, но «за душу берёт». А вот с критиками и жюри различных конкурсов — с точностью до наоборот.
Причина, как мне думает одна: я перестал понимать ЗАЧЕМ ныне вообще писать стихи. Вот тут озвучен один из ответов – «демонстрация языка». Но тогда непонятно ЗАЧЕМ нужно язык демонстрировать? Язык, в моем понимании никогда, даже в момент своего зарождения, не был самоцельным. Он всегда отображал (фиксировал) некое духовное пространство. Каково это пространство – таков и язык. Ныне этого пространство нет. А коли нет пространства – нет и языка. Можно, конечно, это пространство вымучивать, чтобы показать оригинальность поэтического языка. Но такой язык, как мне опять же видится – язык мертворожденный. Он не вызывает никакого отклика, по крайней мере, в моей душе, потому как не указывает на высокое духовное пространство, наполненное высокими образами. И такое творчество для меня сродни умственному составлению кроссвордов. А если использовать образ, приведенный в статье («сексуальность») то это – своего рода словесное рукоблудие. Типа, хочется облегчиться, а оплодотворять некого.
Лично для себя я эту глобальную проблему решил так. Сначала нужно сотворить, по крайней мере для себя, в своем воображении — это новое духовное пространство. Лучше всего это делать в прозе, чтобы максимально приближенно выразить Мысль и Образ его. А не маскировать и без того расплывчатое (неопределенное) пространство рифмами, ритмом, поэтическими тропами. То есть делать вид: КАК БУДТО БЫ Я ЭТО ПРОСТРАНСТВО ЗНАЮ И ВИЖУ. Иными словами, в переводе на постмодернистский язык – поэзия ныне превратилась в сплошной симулякр, имитацию… И если перефразировать Маяковского, то «дымящиеся сексы» для меня пострашнее фантазии Гете. В них хотя бы есть жизненный вопль от того, что «улица корчится безъязыкая»…
Мария Сергеевна Петровых (1908 — 1979) – русская поэтесса, переводчик. В 1970 году получила звание Заслуженного деятеля Армянской ССР. Ее любили Мандельштам и Пастернак, она на протяжении тридцати лет дружила с Анной Ахматовой. Мария Петровых – поэтесса, которая даже не пыталась печатать свои стихи при жизни. Она прекрасно понимала, что живет и пишет «не в том ключе», хотя ее женская поэзия способна вывернуть душу, дотронуться до самых потаенных ее уголков. Искренние и обнаженные строки, в которых ни тени кокетства и лукавства. Ее поэзия – это сочетание прямодушия, аскетизма и серьезности, впрочем, как и она сама. Мария Петровых привыкла всегда говорить начистоту…
Слова пустые лежат, не дышат…
Слова пустые лежат, не дышат,
Слова не знают — зачем их пишут,
Слова без смысла, слова без цели,
Они озябших не отогрели,
Они голодных не накормили,—
Слова бездушья, слова бессилья!
Они робеют, они не смеют,
Они не светят, они не греют
И лишь немеют в тоске сиротства,
Не сознавая свое уродство.
Вероника Михайловна Тушнова (1911 — 1965) — русская, советская поэтесса, переводчик.
Родилась в семье учёного, профессора Казанского ветеринарного института Михаила Павловича Тушнова (1879—1935). Мать — Александра Георгиевна Тушнова (Постникова) (1890—1945), выпускница Высших женских Бестужевских курсов. В Казани семья жила в доме на Большой Казанской улице (ныне — Большая Красная), затем на улице Миславского. Летом — на Волге, в Шеланге. Память о родных волжских просторах всю жизнь питала творчество Вероники. Психические расстройства сопровождали её всю жизнь.
В 1928 году окончила в Казани одну из лучших школ города — № 14 им. А. Н. Радищева с углублённым изучением языков. Первым заметил литературную одарённость Тушновой её школьный учитель литературы Борис Николаевич Скворцов, нередко читавший её сочинения вслух как образцовые. После школы, по настоянию отца, видевшего в ней будущего врача, поступила на медицинский факультет Казанского университета. Биографы особо отмечают властный и деспотичный характер отца Вероники, в семье всё подчинялось его желаниям и воле, вплоть до распорядка дня, подачи на стол обеда или ужина.
В 1931 году в связи с переводом отца во Всесоюзный институт экспериментальной медицины (ВИЭМ) семья переехала из Казани в Ленинград, где Тушнова продолжила учиться в мединституте… Вскоре семья переезжает в Москву, где отец как известный учёный получает квартиру на Новинском бульваре. Поступила в аспирантуру при кафедре гистологии ВИЭМ. В столице занялась живописью, тогда же началось серьёзное увлечение поэзией. В 1938 вышла замуж за врача-психиатра Юрия Розинского. В этом же году были опубликованы первые стихи…
Воздух пьяный — нет спасения,
с ног сбивают два глотка.
Облака уже весенние,
кучевые облака.
Влажный лес синеет щеткою,
склон топорщится ольхой.
Все проявленное, четкое,
до всего подать рукой.
В колеях с навозной жижею,
кувыркаясь и смеясь,
до заката солнце рыжее
месит мартовскую грязь.
Сколько счастья наобещано
сумасшедшим этим днем!
Но идет поодаль женщина
в полушалочке своем,
не девчонка и не старая,
плотно сжав румяный рот,
равнодушная, усталая,
несчастливая идет.
Март, январь, какая разница,
коль случилось, что она
на земное это празднество
никем не позвана.
Ну пускай, пускай он явится
здесь, немедленно, сейчас,
скажет ей:
«Моя красавица!»,
обоймет, как в первый раз.
Ахнет сердце, заколотится,
боль отхлынет, как вода.
Неужели не воротится?
Неужели никогда?
Я боюсь взглянуть в лицо ее,
отстаю на три шага,
и холодная, свинцовая
тень ложится на снега.
На конкурс не принимаются песни, музыка и исполнение которых созданы с помощью ИИ (нейросетей).