Как прошёл Всемирный день поэзии в Москве?
ХХI век — «бархатная» эпоха «дымящихся с е к с о в»?
/● ● ● Внимание, опрос в конце! ● ● ●/
21 марта в московском Доме архитектора прошло торжественное празднование Всемирного дня поэзии, учреждённого ЮНЕСКО в 1999 г. по обращению поэтов Константина Кедрова и Андрея Вознесенского. Организатор — издательство «Русский литературный центр» под руководством заслуженного работника культуры Н.С. Митрохина. Почётные гости — Константин Кедров (!), Владимир Вишневский, Владимир Пресняков-старший.
Стихи Владимира Вишневского:
С огромным удовольствием пообщалась с поэтом и филологом (а значит, коллегой вдвойне!) Алексеем Лызиным, посмеялась над остротами пульсирующего остроумием Никиты Митрохина, но не хватало на праздновании коллеги по Союзу писателей им. святых Кирилла и Мефодия Хельги Владимировой-Сиговой, с которой удалось встретиться на празднике в 2023 году и чьи стихи тогда услышала в авторском исполнении.
Почётным гостем торжественной части стал 82-летний поэт и профессор Литинститута Константин Кедров: автор статей, монографий и манифестов по теории литературы. Кедров — поэт настолько же, насколько и филолог. Когда к человеку приходит старость вместе с мудростью, от человека остаётся только важное. С е к с уальность, эпатаж, китч, модность, нарядность — ничему этому нет места, когда в жизни осталось времени лишь на поэзию, филологию и истину.
“Ржёт похабнейшая эпоха” (Вознесенский)
Заслуженный работник культуры РФ Никита Митрохин не раз задавался вопросом: почему отечественные СМИ обходят стороной литературные форумы? По той самой причине, почему эти же СМИ хищно охотятся за новостями о “голых вечеринках”, на которых не было проронено ни единого умного слова ни о поэзии, ни о филологии. Да слов там вообще не роняли: трусишки — роняли, бельишко в стразах — роняли, было дело, а вот слов — нет. Чего не имели, того и уронить не могли. К чести и достоинству это тоже, кстати, относится.
Видите ли, для отечественных СМИ гости московского Дома архитектора, 21 марта 2025 года пришедшие на празднование 26-го Всемирного дня поэзии и 65-го альманаха День поэзии, были чересчур… скучны? одеты? не с е к с уальны? может быть, чересчур образованны? или, может, староваты? Вспомнились слова Гоголя:
“Здоровье, казалось, так и прыскало с лица его...”.
Прыскай от гостей Дня поэзии с е к с уальностью, эпатажем, китчем, модностью и пустоголовой нарядностью — СМИ налетели бы как мухи на… то есть как пчёлы на мёд.
Но ни 82-летний профессор Кедров, ни 72-летний поэт Вишневский, ни 78-летний Владимир Пресняков (старший) не прыскали со сцены дерзкой с е к с уальностью и не демонстрировали откровенных нарядов. И я скажу — к счастью! К счастью, что не прыскали и не демонстрировали. Ведь со сцены прыскало красивой и грамотной русской речью, поэзией, филологией, размышлениями о прошлом, настоящем и будущем русской литературы. Шла “демонстрация языка”. И что ж им, собакам, то есть СМИ, ещё надо?..
“А поэт — это только страстная демонстрация языка” (Вознесенский)
Константин Кедров, внешне хрупкий, одряхлевший, внутренне удивительно состоятелен, собран и адекватен. Прямо как Чацкий у Грибоедова: “умён, остёр, красноречив, в друзьях особенно счастлив”. Кедров много читал по памяти, не сбиваясь ни на слове. Он начал форум стихами: “Я заброшен туда из другого, свободного века.” “Свободный” и “светлый” для Кедрова — синонимы. Вольнолюбивая, в общем-то, лирика. Только написанная на злобу дня в 1963 году. Константин Александрович, обратившись к гостям, сам признался, что нам в XXI веке повезло писать кому угодно и о чём угодно, не встречая жёстких запретов власти. Выходит, стихи про необходимость “разрушить каменный дом” уже устарелы, неактуальны? Зачем же они тогда прозвучали, если у нас уже настало “эстетическое царство свободы”, как у древних эллинов? Затем, чтобы мы ценили свободу, которой не имели Пастернак, Кедров и Вознесенский? А вдруг, резвясь свободно, мы случайно оскорбим чувства верующих?..
Выступает Алексей Лызин
Кедров рассказывал о творческой дружбе с поэтом Андреем Вознесенским, о том, как на Вознесенского наорал Хрущёв, пригрозив изгнать поэта к “его американским хозяевам”, и после этих криков вокруг Вознесенского образовалась пустота — люди боялись “опального” поэта, берегли шкуры. К нему подошёл лишь Владимир Солоухин (”егэшный”, кстати, писатель, тексты к-рого на ЕГЭ и по русскому, и по литературе встречаются чаще других), за что Вознесенский был благодарен Солоухину всю жизнь. Но, уехав, Вознесенский вернулся из Америки. Кедров вспоминал, как Вознесенский спросил его, правильный ли это выбор — вернуться. И Кедров ответил: самый правильный!
В 93-ем друзья-поэты организовали телемост, на к-ром Вознесенский прочёл:
“Раз, и два, и три, и четыре — с Костей мы сидим в эфире”.
А затем:
“Мы помирим эту истину и ту. Станем мыслящим эфиром, пролетая темноту.”
Помирились ли истины сегодня?
“Бархатный век” поэзии: кто угодно, позволяющий себе что угодно*
(*сноска: кроме оскорбления чувств верующих?)
Наконец, Кедров прочёл стихи Вознесенского, которые те посвятил ему вместо предисловия к его полному собранию поэзии: “Демонстрация языка”. Эти резкие стихи как раз таки изображают общество оголтелых Собакевичей, Петушковых и Пустяковых — кого угодно, позволяющего себе что угодно, — как будто сошедших со страниц “Евгения Онегина”:
“Лай мосек, чмоканье девиц,
Шум, хохот, давка у порога...”
Ей-богу, Вознесенскому после Пушкина можно было и не писать. Но он написал:
“Бог поэту сказал: “Мужик,
покажите язык!”Покажите язык свой, нежить!
Но не бомбу, не штык —
в волдырях, обожжённый, нежный —
покажите язык!Ржёт похабнейшая эпоха.
У неё медицинский бзик.
Ей с наивностью скомороха
покажите язык.Монстры ходят на демонстрации.
Демонстрирует шваль шелка.
А поэт — это только страстная
демонстрация языка.”
В университете мне Вознесенского не преподавали. Наверно, эти стихи уже проанализированы филологами вдоль и поперёк, но я тех анализов не читала. Отмечу лишь, что Вознесенский резко противопоставляет с е к с уальности и — с е к суализации бытия, подмене глубинного внутреннего пустым внешним, “похабным”, — поэзию и филологию. Поэт — это носитель как раз таки небесного, и поэтин “с е к с” заключён в его просветительском и мыслительном труде, недаром кедровский “дымящийся к небу с е к с” у Вознесенского напоминает то ли жертвенный костёр, то ли горящий маяк, то ли ещё что-то… огненное. Александровский дымящийся столп, в общем. Кедровский.
“Похотливый, как ксендз тишайший,
Кедров врёт, что консенсус есть.
Он за всех на небо ишачит,
взвив дымящийся к небу с е к с”.
А образ присевшей помочиться в кустах луны (”Приседает луна в аллеях”) — это явная калька с “Адища города” (1913) Маяковского, причём как на уровне образности (луна, Маяковский, город), так и на уровне лексики (похабный):
“И тогда уже — скомкав фонарей одеяла —
ночь излюбилась, похабна и пьяна,
а за солнцами улиц где-то ковыляла
никому не нужная, дряблая луна.”
Финал стихов Вознесенского о Кедрове:
“Мыши хвостатое кредо
оживает в компьютерной мыши.
Мысль — это константа Кедрова.
Кедров — это константа мысли.”
Поэт — ни мулен-ружи, ни цирки, ни кабаре
Видите, Вознесенский в 2002 году “наивно, как скоморох”, повторяет Маяковского 1913-го года разлива. 89 лет между “Адищем города” и “Демонстрацией языка”, а стихи — братья-близнецы. Хорошо для Вознесенского (не хуже великих), ещё лучше для Маяковского (хорош, как всегда). Лестно для Кедрова, но — с пожилого профессора, мэтра (шутливо предложившего звать себя “метром”) любая лесть осыпается, как шелуха. Ни мулен-ружи, ни цирки, ни кабаре Кедрову ни к лицу. А что к лицу? Демонстрация языка. И другим поэтам того же желаю!
А в финале выступления Константин Александрович заявил:
“Поэзия есть только в России!”
Что имел в виду доктор философских наук? Постмодернизм. Кедров отказывает постмодернизму в праве зваться поэзией. Но и Маяковскому, вскормившему Вознесенского своим модернистским молоком “похабной поэзии в чулке кружевном у кофеен”, тоже отказывали в праве на поэзию. Когда-нибудь придут новые филологи и назовут постмодернистский нарратив поэзией.
у меня был с е к с сказала она
но я не знаю
как ощущаешь себя
занимаясь любовью
(Рупи Каур, сборник «Молоко и мёд», 2014 г.)
Слева направо: Алексей Лызин, Надежда Бугаёва, Парвез Кумар
Другой вопрос: способны ли люди заниматься своим делом без борьбы? В теории — да, но вот на практике…
Причина, как мне думает одна: я перестал понимать ЗАЧЕМ ныне вообще писать стихи. Вот тут озвучен один из ответов – «демонстрация языка». Но тогда непонятно ЗАЧЕМ нужно язык демонстрировать? Язык, в моем понимании никогда, даже в момент своего зарождения, не был самоцельным. Он всегда отображал (фиксировал) некое духовное пространство. Каково это пространство – таков и язык. Ныне этого пространство нет. А коли нет пространства – нет и языка. Можно, конечно, это пространство вымучивать, чтобы показать оригинальность поэтического языка. Но такой язык, как мне опять же видится – язык мертворожденный. Он не вызывает никакого отклика, по крайней мере, в моей душе, потому как не указывает на высокое духовное пространство, наполненное высокими образами. И такое творчество для меня сродни умственному составлению кроссвордов. А если использовать образ, приведенный в статье («сексуальность») то это – своего рода словесное рукоблудие. Типа, хочется облегчиться, а оплодотворять некого.
Лично для себя я эту глобальную проблему решил так. Сначала нужно сотворить, по крайней мере для себя, в своем воображении — это новое духовное пространство. Лучше всего это делать в прозе, чтобы максимально приближенно выразить Мысль и Образ его. А не маскировать и без того расплывчатое (неопределенное) пространство рифмами, ритмом, поэтическими тропами. То есть делать вид: КАК БУДТО БЫ Я ЭТО ПРОСТРАНСТВО ЗНАЮ И ВИЖУ. Иными словами, в переводе на постмодернистский язык – поэзия ныне превратилась в сплошной симулякр, имитацию… И если перефразировать Маяковского, то «дымящиеся сексы» для меня пострашнее фантазии Гете. В них хотя бы есть жизненный вопль от того, что «улица корчится безъязыкая»…
У Вознесенского не лучше картинка — луна мочится на аллейке. А перед кем чиниться? Никто ничем не лучше. И этому страшному миру Вознесенский противопоставляет «язык», чистый от пошлости. Всё стихотворение его — это возмущение против пошлости. Вот почему оно само такое пошлое. Как говорил Гоголь: над кем смеёмся? — над собой смеёмся. Это ирония Вознесенского. Причём ирония аристотелевская: согласно Аристотелю, ирония есть насмешка над теми, кто так действительно думает. Вознесенский, назвав Кедрова «похотливым» и «сексуальным», потешается над теми, кто похоть и секс гламура возвёл на незаслуженный пьедестал и теперь поклоняется им, как тельцу. И он им: поклоняетесь? ну, Кедров — филолог и профессор, это сексуально. Раз обожаете всё сексуальное — так поклоняйтесь ему! Доценты кафедр по-настоящему сексуальны, а не эти ваши дешёвки!.. Так я вижу призыв Вознесенского. Через образ «словесного рукоблудства» он выставляет напоказ всю духовную несостоятельность «духовно рукоблудствующих». И — да, их имитацию, симулякр искусства.
Но это — лишь одна сторона жизни. Не вся жизнь так пошла, грязна и убога. Жизнь вообще очень раздробленна, какие-то осколки разбитого зеркала. Очень много субкультур, отдельных групп, в упор не видящих остальных. Поэт (согласно стихотворению «Пророк» Пушкина) должен быть более зорким и более чутким, нежели те, кого не успел изуродовать мечом крылатый серафим.))) Поэт охватывает взглядом всё общество, со всеми его субкультурами, а тем и невдомёк, что поэт есть.
Но первое, что приходит мне в голову в отношении стихотворчества, того, которое рождается в душе внезапно, а не по заказу: человек пишет для себя, выражая словом свою внутреннюю боль или радость, врачуя самого себя и через себя — окружающий мир. И не ради «демонстрации языка», а ради демонстрации своего восприятия действительности и отношения к ней. И в этом случае неважно, следует ли он классическим канонам поэзии Серебряного века или новшествам постмодернизма. Главное, чтобы его поэтическое слово было честным.
Это, конечно, не означает, что настоящий стихотворец не должен своё слово совершенствовать. Хотя, скорее, совершенствовать надо самого себя))
Практика же показывает, что обычному читателю/слушателю наших стихов сложные экзерсисы с формой и другими техническими составляющими менее понятны, что то, что написано просто, но «за душу берёт». А вот с критиками и жюри различных конкурсов — с точностью до наоборот.
Да, у разных поэтов разные цели созидания поэзии. Вознесенский, вероятно, имел в виду именно поэтов профессиональных, которые создают поэзию как часть искусства и отдают её людям. Как, например, Вивальди или Мендельсон создавали свою музыку не только внезапно, но и по заказу. Как даже величайшие художники писали свои лучшие картины вполне даже по заказу. Одна из моих любимых композиций Моцарта — концерт для флейты и арфы — была создана именно по заказу.
Скорее всего искусство (и слова, и звука, и холста) так сложно, что в нём соединилось многое: и демонстрация своего восприятия действительности, и отношение к ней, и демонстрация возможностей определённых инструментов — человеческого голоса, или языка, или цвета, или инструмента, или целой поэтической системы. Например, знаменитая Токката Баха — это демонстрация возможностей органа? или органиста? или самого жанра церковной музыки? или внутренней боли и радости органиста, врачующего самого себя и через себя — окружающий мир?
Можно, кстати, забавно перефразировать Вознесенского: органисту явился Бог и сказал: мужик, покажи оргáн.
Да, и здесь уместно сказать: главное, чтобы музыкальное слово органиста было честным. Честность, задушевность — это лиризм, который представляет собой отдельную эстетическую категорию в искусстве. Но только ли честным? — ведь необходимо, чтобы оно было и гармоничным, и талантливым, и вдохновенным, и технически совершенным, и композиционно выверенным, и проч.
В общем, да, токката — это демонстрация органа, безусловно, но не только его.)) Ещё и честности и гениальности органных дел мастера.))
Забыла написать по этому поводу. Так ведь дело в том, что «обычный читатель/слушатель» — это народ, а народ больше всего берёт за душу именно фольклор. Не даром народ себе фольклор и создаёт. Следовательно, больше всего за душу берёт именно литература, имитирующая народную поэтику или формой/содержанием приближенная к народной. Но это уже ставит вопрос иначе: значит ли это, что «обычному читателю/слушателю» литература, сильно отличающаяся от фольклора, не нужна? Значит ли это, что у литературы книжной иной потребитель (более узкий)? Шекспир (в чистом виде, без «попсы») тоже непонятен «обычному читателю/слушателю», но ставит ли это под сомнение нужность Шекспира… В общем, выбор, — всегда перед литератором стоит непростой выбор.
Мне очень интересно, как бы в данной ситуации высокая судейская коллегия оценила стихотворение «не Иван Иваныча»?
Вот почему история просто нуждается время от времени в том, чтобы забывать что-то, предавать забвению. Иначе всё прекрасное, но похожее на уже написанное, будет обречено на вторичность.