Алмир, участие в любом проекте нашего Литературного клуба абсолютно добровольное. Мы не принуждаем авторов выставлять свои произведения на открытое рецензирование, не отбираем в эту рубрику работы по какому-то признаку и не заставляем следовать советам и замечаниям рецензентов. Все вместе учимся — и писать, и критиковать, и воспринимать критику. Обсуждаем всё, что сами авторы нам предлагают. Возможен как конкретный запрос — что пойдет, что нет, где поправить, где убрать (если автор хочет ограничить обсуждение определёнными рамками), так и общая, многосторонняя критика. На мой взгляд, всегда полезно для пишущего человека получить обратную связь от коллег, от читателей, а уж от профессионалов, которые тоже иногда присоединяются к дискуссии, — вдвойне. С вашим творчеством мы не знакомы, поэтому странно «напоминать» о нём. Но уже очевидно, что если автор считает, что "У меня нет плохих стихов", то, действительно, участие в этом проекте для него бессмысленно.
А я думаю, Маркус, что тут уместнее вспомнить следующие строки поэта Добронравова, взятые эпиграфом к конкурсу: «Ничто на земле не проходит бесследно...». Молодость как состояние души; как время разбрасывать камни; ну и так далее, куда заведёт воображение.
Я бы так ответила вам, Маркус. Заявленный жанр философской лирики (ФЛ) предполагает не простую описательность каких-то событий в стиле «когда я был маленьким, не любил манную кашу». ФЛ — это в первую очередь рассуждения автора о смысле жизни (почему дети должны есть манную кашу), устройстве вселенной (манная каша как основа стабильности моего детского мира), чувствах (вкус манной каши напоминает мне о любимой бабушке) и природе (чем была манная каша до того, как попала ко мне в тарелку) и человеке, как ее части. Для ФЛ характерны принципы психологизма, самопознания, установки на аллегорию и метафоричность. А вот форма, в которой они будут выражены, может быть любой, на усмотрение автора. Философские идеи и размышления могут лежать на поверхности, а могут быть завуалированы, заставляя читателя размышлять самостоятельно. Иногда достаточно пары строк, чтобы превратить обычное повествование в философское рассуждение. Пы.Сы. Надеюсь, никто не воспримет пример с манной кашей как обязательный алгоритм.
Наш автор Владимир Мурзин приглашает посмотреть военно-морской парад в честь Дня Военно-Морского флота России в Балтийске 26 июля 2020 года = yadi.sk/i/8q_3NdJEQacc-A
Татьяна, вверху над полем, в котором вы пишете комментарий, иконки — одна из них (красная) предназначена для прикрепления видео с ютуба, надо вставить ссылку.
Алмир. мы рады всем авторам, не только корифеям:) А начинающим, стремящимся к развитию — особенно. Мы все здесь вместе учимся. Думаю, вам будет интересно посмотреть наши поэтические практикумы — поищите их в соответствующем разделе на главной странице. Ну а Андрею — спасибо за рекомендацию.
Дзинь-дзинь-дзинь… Что за надоедливый звук и тряска? Ах, это моя стеклянная пробка, которая раньше плотно закрывала горлышко, позвякивает о его тонкие стенки. Кто-то настойчиво потрясывает коробку, в которой я давно уже сплю, весь покрытый слоем пыли, на бархатном ложе, местами попорченном молью. Меня всегда занимал вопрос, как моль умудряется попадать в закрытые коробки… Крышку снимают, в моё убежище проникает солнечный свет, и я вспоминаю, как он играл на гранях моих округлых боков. Чьи-то маленькие пальчики достают меня, крутят в разные стороны, стряхивая пылинки. Они летят и искрятся, как цветочная пыльца. – Какая красота! – восклицает звонкий голосок. – Маман, можно я возьму этот флакон себе? Поставлю на туалетный столик, как у взрослых леди? – Бери, дорогуша, только смотри не разбей, – отвечает строгий и безразличный голос. – Хотя я не понимаю, зачем ты тащишь всякое старьё с чердака… Но обладательница звонкого голоска уже не слушает матушку и спешит в свою комнату, где торжественно водружает меня на трюмо. Заботливо протёртый мягкой тряпочкой, я весь сияю от гордости и немного свысока поглядываю на соседей – черепаховый гребень, разноцветные шёлковые ленты и коробочку со шпильками и заколками. Зеркало отражает мой достойный вид – гранёный хрусталь, золотые «соты» и золотые пчёлы – символ императора, шарообразная крышечка, скрывающая пробку. Я выгляжу, как настоящий дворянин, и не устаю любоваться собой. Темнеет, девочка ложится спать, оставив гореть ночник у кровати. В полумраке мои соседи тихо перешёптываются, стесняясь заговорить со мной. Что ж, придётся брать всё в свои руки, тут явно никто не обучен хорошим манерам. Но я так долго скучал в одиночестве, что готов общаться с любой, даже не очень воспитанной, компанией… – Разрешите представиться, господа, ¬¬– мой голос слегка хрипит после многолетнего молчания, но, надеюсь, звучит солидно. – Я – флакон духов маэстро Пьера-Франсуа Паскаль Герлена, родом из Парижа. Копия того самого флакона, который был произведён на фабрике Pochet & du Courval и приподнесён лично месьё парфюмером невесте Наполеона III, будущей императрице Евгении. Должно быть, моя речь произвела впечатление, так как слушатели молчали. Затем одна любопытная Розовая ленточка пропищала: – Простите, сэр, а что такое «наполеон»? – Это последний император Франции, юная леди. – А у нас в Америке нет никаких императоров, – вступил в разговор Черепаховый гребень. – Это свободная страна. – В Америке? – пришёл мой черёд удивляться. – Так мы не в Европе? Боже, куда меня занесло! Если бы у меня были руки, я бы воздел их к небу, так велико было моё потрясение. Ленты и шпильки бросились меня успокаивать, а гребень довольно скалил свои длинные и редкие зубья, видя моё удивление и замешательство. Наконец, все притихли, а Розовая ленточка вновь полюбопытствовала: – Расскажите нас свою историю. Вы, наверное, многое повидали на своём веку. – Расскажите, расскажите, – заверещали её подружки. Мне ничего не оставалось, как приступить к рассказу. Начало своей жизни я провёл в чудесном особняке, недалеко от парижского парка Тюильри, ещё в те времена, когда его украшал дворец французских королей. Хозяин особняка, известный аристократ и преданный бонапартист, следуя примеру императора, заказал флакон духов для своей жены. Стоит заметить, что она была юна, свежа и намного моложе своего супруга. Думаю, он надеялся, что изысканный аромат персика, специй и розы в сочетании с нежностью фиалки заглушит прогорклый запах его стареющего тела. Молодая герцогиня обращалась со мной бережно. Часто сидела она перед зеркалом и задумчиво ласкала меня своими тонкими пальцами, повторяя узор золотистых сот. Потом снимала крышку, наносила пару капель на запястья, и комнату наполняли нотки бергамота, кориандра, апельсина и ванили. Лёгкая улыбка сменяла грусть на её прелестном личике, и я был счастлив, что смог немного улучшить её настроение. Иногда герцог отлучался на несколько дней, и тогда моя хозяйка словно расцветала. Она наряжалась в красивые платья, тщательно укладывала волосы. Ко мне в эти дни она обращалась чаще, чем обычно. Моя стеклянная пробка нежно касалась её шеи, мочек ушей и тревожно подрагивающей ложбинки между ключиц. Велев заложить экипаж, она уезжала и возвращалась далеко за полночь, а то и под утро. Несмотря на усталость и тени под глазами, выглядела она счастливой… Всё чаще становился я свидетелем ссор между супругами, во время которых подвергался риску быть разбитым – так решительно маленький кулачок моей хозяйки постукивал по столику. Всё заканчивалось одинаково – она с плачем бросалась на кровать, он, с трудом опустившись на колени, утешал её и просил прощения за свои глупые подозрения и придирки. В семье вновь воцарялся мир, в шкафу мадам появлялись новые туалеты, а в кармане верной горничной – несколько серебряных франков. Однажды молодая герцогиня вернулась бледная и в слезах. Из разговора с горничной, принёсшей нюхательные соли, я понял, что начинается война и кто-то, кем очень дорожит моя хозяйка, покидает Париж. Хозяин тоже ходил мрачный и, кажется, даже перестал обращать внимание на поведение и настроение своей жены. Война с Германией стала главной темой разговоров. Я, позабытый, запылившийся, грустил у зеркала. Иногда горничная украдкой передавала моей хозяйке письма, и тогда та снова начинала улыбаться, брала меня в руки, сдув пылинки, и, напевая, наслаждалась нежным ароматом. Мне было приятно разделить её радость. Но пришлось разделить и горе – последнее письмо принесло дурные вести. Хозяйка заперлась в комнате, даже горничную не впускала, лежала в темноте, сжимая в руках смятый листок и рыдая. Как больно мне было смотреть на её страдания. Война закончилась, но, видимо, совсем не так, как ожидал герцог. От волнения он слёг, разбитый инсультом, и скончался через год, как раз в тот день, когда в окнах его особняка отражалось зарево – это горел подожжённый коммунарами дворец Тюильри. С хозяйкой осталась только её горничная. Спешно собирали они вещи, драгоценности, в последний момент и меня положили в коробку с бархатной обивкой и сунули в один из сундуков. Что происходило дальше, я не знаю, так как до сегодняшнего дня томился в заточении. Могу лишь предположить, что герцогиня покинула Францию и бежала со своей горничной за океан… – Какая трогательная история, – всхлипнула Розовая ленточка. – Как много вам пришлось пережить, уважаемый Флакон. – Позволю себе предположить, чем закончилась ваша история, – проговорил Черепаховый гребень. – Не раз я слышал, как матушка, расчёсывая волосы нашей юной леди, рассказывала, что её прабабка была француженкой и настоящей аристократкой. В гостиной даже висит её портрет, сделанный уже тут, в Америке. Она действительно бежала из Европы, вышла здесь замуж, родила дочь… Вот всё и встало на свои места. Далеко же я оказался от родных мест, и как много лет прошло… Все затихли, задремали, лишь я продолжал размышлять над своей судьбой, пока первые рассветные лучи не проникли в спальню… Прошло несколько дней, в доме поднялась какая-то суета, шум, гам. – Снова гости приехали, – ворчал Черепаховый гребень. В комнату, с криком «Маман, я покажу Салли старинный флакон» вбежала моя новая хозяйка. Вместе с ней я очутился в гостиной, полной народа. Какие странные на них наряды! Девочка с гордостью демонстрировала меня своей подружке, её мать, с некоторой надменностью, рассказывала: – Элли откопала его на чердаке, в сундуке, который принадлежал ещё моей бабушке. Она была герцогиней и бежала из Франции после войны с немцами и падением империи. Элли, детка, покажи Салли её портрет. Держа флакон в руке, девочка подошла к одному из портретов, висящих на стене. Из красивой резной рамы на меня смотрело лицо постаревшей горничной моей дорогой герцогини…
Алмир, вы у нас человек новый, и с вашим творчеством мы, увы, пока не знакомы. Тем не менее, очень приятно ваше пристальное внимание к рубрике «Рецензии» (правда, в основном вы выбираете дискуссии годичной давности, но, возможно, авторы вас и услышат). Но сначала хотелось бы предложить вам почитать вот это обсуждение: pisateli-za-dobro.com/articles/798-kak-pravilno-kritikovat-i-prinimat-kritiku-literaturnaja-besedka-priglashaet-k-diskussii.html — о принципах и правилах критики в нашем Литературном клубе. Думаю, оно поможет выбрать правильный тон для комментариев.
На мой взгляд, всегда полезно для пишущего человека получить обратную связь от коллег, от читателей, а уж от профессионалов, которые тоже иногда присоединяются к дискуссии, — вдвойне.
С вашим творчеством мы не знакомы, поэтому странно «напоминать» о нём. Но уже очевидно, что если автор считает, что "У меня нет плохих стихов", то, действительно, участие в этом проекте для него бессмысленно.
Для ФЛ характерны принципы психологизма, самопознания, установки на аллегорию и метафоричность. А вот форма, в которой они будут выражены, может быть любой, на усмотрение автора. Философские идеи и размышления могут лежать на поверхности, а могут быть завуалированы, заставляя читателя размышлять самостоятельно. Иногда достаточно пары строк, чтобы превратить обычное повествование в философское рассуждение.
Пы.Сы. Надеюсь, никто не воспримет пример с манной кашей как обязательный алгоритм.
Дзинь-дзинь-дзинь…
Что за надоедливый звук и тряска? Ах, это моя стеклянная пробка, которая раньше плотно закрывала горлышко, позвякивает о его тонкие стенки. Кто-то настойчиво потрясывает коробку, в которой я давно уже сплю, весь покрытый слоем пыли, на бархатном ложе, местами попорченном молью. Меня всегда занимал вопрос, как моль умудряется попадать в закрытые коробки…
Крышку снимают, в моё убежище проникает солнечный свет, и я вспоминаю, как он играл на гранях моих округлых боков.
Чьи-то маленькие пальчики достают меня, крутят в разные стороны, стряхивая пылинки. Они летят и искрятся, как цветочная пыльца.
– Какая красота! – восклицает звонкий голосок. – Маман, можно я возьму этот флакон себе? Поставлю на туалетный столик, как у взрослых леди?
– Бери, дорогуша, только смотри не разбей, – отвечает строгий и безразличный голос. – Хотя я не понимаю, зачем ты тащишь всякое старьё с чердака…
Но обладательница звонкого голоска уже не слушает матушку и спешит в свою комнату, где торжественно водружает меня на трюмо. Заботливо протёртый мягкой тряпочкой, я весь сияю от гордости и немного свысока поглядываю на соседей – черепаховый гребень, разноцветные шёлковые ленты и коробочку со шпильками и заколками. Зеркало отражает мой достойный вид – гранёный хрусталь, золотые «соты» и золотые пчёлы – символ императора, шарообразная крышечка, скрывающая пробку. Я выгляжу, как настоящий дворянин, и не устаю любоваться собой.
Темнеет, девочка ложится спать, оставив гореть ночник у кровати. В полумраке мои соседи тихо перешёптываются, стесняясь заговорить со мной. Что ж, придётся брать всё в свои руки, тут явно никто не обучен хорошим манерам. Но я так долго скучал в одиночестве, что готов общаться с любой, даже не очень воспитанной, компанией…
– Разрешите представиться, господа, ¬¬– мой голос слегка хрипит после многолетнего молчания, но, надеюсь, звучит солидно. – Я – флакон духов маэстро Пьера-Франсуа Паскаль Герлена, родом из Парижа. Копия того самого флакона, который был произведён на фабрике Pochet & du Courval и приподнесён лично месьё парфюмером невесте Наполеона III, будущей императрице Евгении.
Должно быть, моя речь произвела впечатление, так как слушатели молчали. Затем одна любопытная Розовая ленточка пропищала:
– Простите, сэр, а что такое «наполеон»?
– Это последний император Франции, юная леди.
– А у нас в Америке нет никаких императоров, – вступил в разговор Черепаховый гребень. – Это свободная страна.
– В Америке? – пришёл мой черёд удивляться. – Так мы не в Европе? Боже, куда меня занесло!
Если бы у меня были руки, я бы воздел их к небу, так велико было моё потрясение.
Ленты и шпильки бросились меня успокаивать, а гребень довольно скалил свои длинные и редкие зубья, видя моё удивление и замешательство.
Наконец, все притихли, а Розовая ленточка вновь полюбопытствовала:
– Расскажите нас свою историю. Вы, наверное, многое повидали на своём веку.
– Расскажите, расскажите, – заверещали её подружки.
Мне ничего не оставалось, как приступить к рассказу.
Начало своей жизни я провёл в чудесном особняке, недалеко от парижского парка Тюильри, ещё в те времена, когда его украшал дворец французских королей. Хозяин особняка, известный аристократ и преданный бонапартист, следуя примеру императора, заказал флакон духов для своей жены. Стоит заметить, что она была юна, свежа и намного моложе своего супруга. Думаю, он надеялся, что изысканный аромат персика, специй и розы в сочетании с нежностью фиалки заглушит прогорклый запах его стареющего тела.
Молодая герцогиня обращалась со мной бережно. Часто сидела она перед зеркалом и задумчиво ласкала меня своими тонкими пальцами, повторяя узор золотистых сот. Потом снимала крышку, наносила пару капель на запястья, и комнату наполняли нотки бергамота, кориандра, апельсина и ванили. Лёгкая улыбка сменяла грусть на её прелестном личике, и я был счастлив, что смог немного улучшить её настроение.
Иногда герцог отлучался на несколько дней, и тогда моя хозяйка словно расцветала. Она наряжалась в красивые платья, тщательно укладывала волосы. Ко мне в эти дни она обращалась чаще, чем обычно. Моя стеклянная пробка нежно касалась её шеи, мочек ушей и тревожно подрагивающей ложбинки между ключиц. Велев заложить экипаж, она уезжала и возвращалась далеко за полночь, а то и под утро. Несмотря на усталость и тени под глазами, выглядела она счастливой…
Всё чаще становился я свидетелем ссор между супругами, во время которых подвергался риску быть разбитым – так решительно маленький кулачок моей хозяйки постукивал по столику. Всё заканчивалось одинаково – она с плачем бросалась на кровать, он, с трудом опустившись на колени, утешал её и просил прощения за свои глупые подозрения и придирки. В семье вновь воцарялся мир, в шкафу мадам появлялись новые туалеты, а в кармане верной горничной – несколько серебряных франков.
Однажды молодая герцогиня вернулась бледная и в слезах. Из разговора с горничной, принёсшей нюхательные соли, я понял, что начинается война и кто-то, кем очень дорожит моя хозяйка, покидает Париж. Хозяин тоже ходил мрачный и, кажется, даже перестал обращать внимание на поведение и настроение своей жены.
Война с Германией стала главной темой разговоров. Я, позабытый, запылившийся, грустил у зеркала. Иногда горничная украдкой передавала моей хозяйке письма, и тогда та снова начинала улыбаться, брала меня в руки, сдув пылинки, и, напевая, наслаждалась нежным ароматом. Мне было приятно разделить её радость.
Но пришлось разделить и горе – последнее письмо принесло дурные вести. Хозяйка заперлась в комнате, даже горничную не впускала, лежала в темноте, сжимая в руках смятый листок и рыдая. Как больно мне было смотреть на её страдания.
Война закончилась, но, видимо, совсем не так, как ожидал герцог. От волнения он слёг, разбитый инсультом, и скончался через год, как раз в тот день, когда в окнах его особняка отражалось зарево – это горел подожжённый коммунарами дворец Тюильри.
С хозяйкой осталась только её горничная. Спешно собирали они вещи, драгоценности, в последний момент и меня положили в коробку с бархатной обивкой и сунули в один из сундуков. Что происходило дальше, я не знаю, так как до сегодняшнего дня томился в заточении. Могу лишь предположить, что герцогиня покинула Францию и бежала со своей горничной за океан…
– Какая трогательная история, – всхлипнула Розовая ленточка. – Как много вам пришлось пережить, уважаемый Флакон.
– Позволю себе предположить, чем закончилась ваша история, – проговорил Черепаховый гребень. – Не раз я слышал, как матушка, расчёсывая волосы нашей юной леди, рассказывала, что её прабабка была француженкой и настоящей аристократкой. В гостиной даже висит её портрет, сделанный уже тут, в Америке. Она действительно бежала из Европы, вышла здесь замуж, родила дочь…
Вот всё и встало на свои места. Далеко же я оказался от родных мест, и как много лет прошло… Все затихли, задремали, лишь я продолжал размышлять над своей судьбой, пока первые рассветные лучи не проникли в спальню…
Прошло несколько дней, в доме поднялась какая-то суета, шум, гам.
– Снова гости приехали, – ворчал Черепаховый гребень.
В комнату, с криком «Маман, я покажу Салли старинный флакон» вбежала моя новая хозяйка. Вместе с ней я очутился в гостиной, полной народа. Какие странные на них наряды! Девочка с гордостью демонстрировала меня своей подружке, её мать, с некоторой надменностью, рассказывала:
– Элли откопала его на чердаке, в сундуке, который принадлежал ещё моей бабушке. Она была герцогиней и бежала из Франции после войны с немцами и падением империи. Элли, детка, покажи Салли её портрет.
Держа флакон в руке, девочка подошла к одному из портретов, висящих на стене. Из красивой резной рамы на меня смотрело лицо постаревшей горничной моей дорогой герцогини…
Но сначала хотелось бы предложить вам почитать вот это обсуждение: pisateli-za-dobro.com/articles/798-kak-pravilno-kritikovat-i-prinimat-kritiku-literaturnaja-besedka-priglashaet-k-diskussii.html — о принципах и правилах критики в нашем Литературном клубе. Думаю, оно поможет выбрать правильный тон для комментариев.
Максимальная оценка от одного судьи — 10 баллов, всего судей трое. Дальше — простая арифметика.