Павильон зелёно-белого фарфора В озеро упал на зелень вод; Мост нефрита прыгнул тигром споро, Опрокинулся взглянуть на небосвод. Там вверху беседовали, пели, Наклоняясь шапочками в такт В яшмовой одежде менестрели С яшмою поэта на устах.
Со спокойной глади покрывала К ним тянулись радостно друзья Поддержать беседу. Проплывала, Подпевая лунная змея… Павильон друзей – поэта ода Или отражённый в грёзах вод Гобелен зелёно-белого фарфора, Мост Луны – тигровый небосвод.
Были компьютерные сети «Рим» и «Компьютерный мир». Помнится писал эпиграмму: "Мир" рухнул! В «Рим» дорогой сей? И «Рим» и «Мир»… Гляжу отсель: Развалины, как Колизей!
«Древесина магнолии традиционно используется для изготовления ножен (Сая) и рукоятей (Цука) для японских мечей (Нихон то)» Хорев В. «Японский меч. Десять веков совершенства»
Век самогона стирает века саке. Время стреляет, забыв про удар меча. Наш император – в кильватер «Алиготе», — Франция хочет по дереву постучать:
Пушками сломит магнолии рукоять, Пулями в ножнах погубит былую честь. Что остаётся? Надежда?! Не устоять! Нейтон-американец, ты… Ты здесь зачем?
Это не твой народ и не твоя война. Дни перемен срывают у слив лепестки. Честь остаётся? Да, даже когда мертва, Да, даже если разрывами на куски!
Дух самурая, не ветер для перемен. Но лучшим лучше, когда обрывают жизнь. Ты отдаёшь, имея, но… Но что взамен?! Если осталось что-то, то… то что скажи!
*** Жизнь отцветающих сакур не коротка. Цвет лепестков на аллее, как чья-то жизнь. Тот, кто сверкал во тьме, перегорел в веках: Цвет самураев верно стране служил. Северный ветер поднял лепестков волну; Мир облетал, обретая иной восход. Мифы даруют оставшимся тишину Воспоминаний о лихе в бою лихом.
Как по аллее пройти, не помяв цветов – Розовой крови погибших в войне надежд? Взяв лепесток, вопрошаю судьбу: «Ты кто?» Ты отголосок чей-то слезы в воде… Кто-то утрётся, а кто-то смолчит. Умрёт Тот, кто в заложниках чести и бусидо. В вечность уходит опавший листок – зарёй: Заревом под ноги, веком огня ведом.
Пусть жизнь проходит, как под ткань игла, рождая немощь и сердечный холод… Проснулся день на острие зари, грядущими заботами проколот. Впрягаюсь в лямку волей бурлака, о воле размышлять, как в день вчерашний? Припомню вечер, то что говорил… Мечты, мечты, угасли в настоящем! От грёз скорлупки видят фонари, суровый ветер в небе звёзды слузгал; Снежинок разухабистый канкан сугробами судьбы забрызгал музу.
«Не засыпай!» – твержу, обняв часы, прислушиваясь к вечному напеву: Тик-так, так-тик… Туда-сюда, и вновь… Меняюсь снова веку на потребу! Всё суета сует и… недосып. Проснувшийся желудок просит каши. И как вчера, позавчера… винтом! Иголкою в стогу мой день вчерашний. А за окном несносный клёкот, стон, изгнав до ночи тишину из спален, Про белый парус птичий «Верасы» – крик о грядущем церемониален…
Опять не на коне, но белогрив. Пенять на бестолковость кривотолков? Белёсый скальп – прожитых дней трофей. Очередной – под тканью лет иголкой! Порубленных и рваных вечен дрифт, перед глазами мимом мельтешащих… Эгей, эгей! Когда же ждать, Тесей, лазурный берег вместо тёмной чащи? Не по камням, а в травах по росе – надеждой с колокольни звонаря… День вновь поплыл (кто б что не говорил), – коснуться краем завтра января.
Шли десять гномов на обед,
Я слышал шорох ихних кед.
Идти поесть – не ближний свет!
Наверно, нелегко…
Шли не разувшись вдоль пруда,
В их кедах хлюпала вода.
Зачем же понесло туда?
Пошли туда на кой?
Сушились девятнадцать кед…
А где же парный? Где он? Нет!
Хотел бы я найти ответ…
Был гном с одной ногой?
Сказал мне гном: «Кончай галдеть,
Один я кед забыл надеть.
Промокших – девятнадцать кед…
А этот кед – сухой!
Рыжая история
История случилась жарким летом.
Жила-была принцесса Виолетта –
Жилище было справа от Парижа,
А лето Виолетты было рыжим:
Был рыжим кот и солнце над рекой,
И рыжики в лесу! «Смотри какой!», –
Кричала Виолетта этим летом.
Учила рыжих кроликов балету.
И рыжею была в саду тропа,
Где кролики ей исполняли па.
Ещё была фиалка рыжей.
Ой!
Была фиалка – сине-голубой.
Решила Виолетта, что попросит
Цветок покрасить чуть попозже осень.
Пришла к ним осень, встала под Парижем,
Не справилась, и тоже стала рыжей!
Синяя история
Жила девчонка в солнечной Италии
Ей платье мама с бабушкой приталили.
Росла, не плакала, была не глупою.
Фиалку ласково звала – голубою…
Бывало, крикнет той голубе:
— Эй!
Не хочешь рыжей, ладно – голубей!
И стало голубеть с фиалкой озеро,
И голубое небо в нём елозило,
И ели голубели. В даль глубокую
Вплывали облака подобно окуню.
И осень с летом, словно два сома,
На дно ушли. Шла синяя зима.
Угри дымков над синими домищами
Плывущим облакам служили пищею.
Девчонка шла, синея гривой львиною…
И Буратино звал её Мальвиною.
Геленджик, Геленджик в белых “скалах” лежит;
Чёрным морем прижат: Тонкий с Толстым – межи;
Бухты ласковый кот Бородою Маркотх
Черноморской коснулся воды.
Облачная «борода» хребта Маркотх. Фото из инета
Павильон зелёно-белого фарфора
В озеро упал на зелень вод;
Мост нефрита прыгнул тигром споро,
Опрокинулся взглянуть на небосвод.
Там вверху беседовали, пели,
Наклоняясь шапочками в такт
В яшмовой одежде менестрели
С яшмою поэта на устах.
Со спокойной глади покрывала
К ним тянулись радостно друзья
Поддержать беседу. Проплывала,
Подпевая лунная змея…
Павильон друзей – поэта ода
Или отражённый в грёзах вод
Гобелен зелёно-белого фарфора,
Мост Луны – тигровый небосвод.
Ли Бо (вольное переложение на русский)
Ведь парочка раков, как нам пельмень.
"Мир" рухнул! В «Рим» дорогой сей?
И «Рим» и «Мир»… Гляжу отсель:
Развалины, как Колизей!
Последний самурай (диптих)
«Древесина магнолии традиционно используется для изготовления
ножен (Сая) и рукоятей (Цука) для японских мечей (Нихон то)»
Хорев В. «Японский меч. Десять веков совершенства»
Век самогона стирает века саке.
Время стреляет, забыв про удар меча.
Наш император – в кильватер «Алиготе», — Франция хочет по дереву постучать:
Пушками сломит магнолии рукоять,
Пулями в ножнах погубит былую честь.
Что остаётся? Надежда?! Не устоять!
Нейтон-американец, ты… Ты здесь зачем?
Это не твой народ и не твоя война.
Дни перемен срывают у слив лепестки.
Честь остаётся? Да, даже когда мертва,
Да, даже если разрывами на куски!
Дух самурая, не ветер для перемен.
Но лучшим лучше, когда обрывают жизнь.
Ты отдаёшь, имея, но… Но что взамен?!
Если осталось что-то, то…
то что скажи!
***
Жизнь отцветающих сакур не коротка.
Цвет лепестков на аллее, как чья-то жизнь.
Тот, кто сверкал во тьме, перегорел в веках:
Цвет самураев верно стране служил.
Северный ветер поднял лепестков волну;
Мир облетал, обретая иной восход.
Мифы даруют оставшимся тишину
Воспоминаний о лихе в бою лихом.
Как по аллее пройти, не помяв цветов –
Розовой крови погибших в войне надежд?
Взяв лепесток, вопрошаю судьбу: «Ты кто?»
Ты отголосок чей-то слезы в воде…
Кто-то утрётся, а кто-то смолчит. Умрёт
Тот, кто в заложниках чести и бусидо.
В вечность уходит опавший листок – зарёй:
Заревом под ноги, веком огня ведом.
Пусть жизнь проходит, как под ткань игла, рождая немощь и сердечный холод…
Проснулся день на острие зари, грядущими заботами проколот.
Впрягаюсь в лямку волей бурлака, о воле размышлять, как в день вчерашний?
Припомню вечер, то что говорил… Мечты, мечты, угасли в настоящем!
От грёз скорлупки видят фонари, суровый ветер в небе звёзды слузгал;
Снежинок разухабистый канкан сугробами судьбы забрызгал музу.
«Не засыпай!» – твержу, обняв часы, прислушиваясь к вечному напеву:
Тик-так, так-тик… Туда-сюда, и вновь… Меняюсь снова веку на потребу!
Всё суета сует и… недосып. Проснувшийся желудок просит каши.
И как вчера, позавчера… винтом! Иголкою в стогу мой день вчерашний.
А за окном несносный клёкот, стон, изгнав до ночи тишину из спален,
Про белый парус птичий «Верасы» – крик о грядущем церемониален…
Опять не на коне, но белогрив. Пенять на бестолковость кривотолков?
Белёсый скальп – прожитых дней трофей. Очередной – под тканью лет иголкой!
Порубленных и рваных вечен дрифт, перед глазами мимом мельтешащих…
Эгей, эгей! Когда же ждать, Тесей, лазурный берег вместо тёмной чащи?
Не по камням, а в травах по росе – надеждой с колокольни звонаря…
День вновь поплыл (кто б что не говорил), – коснуться краем завтра января.
На удачу: