Страстные сказки средневековья Глава 22.

Наконец, после невероятных усилий и в результате целой цепи головоломных интриг папскому посольству удалось усесться за стол переговоров и даже приступить к обсуждению каких-то предложений, но тут начался новый виток войны, и всё прочно застопорилось. Ланкастеры и Йорки вновь схлестнулись в смертельной схватке.

Епископ и дон Мигель обреченно наблюдали, как превращается в бумажный мусор всё, что они с таким трудом достигли после трех месяцев переговоров.

На дворе уже зазеленела молодой травой весна, и опять лили так раздражавшие де ла Верду дожди, когда страшным аккордом пробили события марта 1471 года. Наследный принц погиб в битве при Тьюксбери, а король Генрих был казнен в Тауэре, о чём громко шептались в Лондоне, несмотря на опровергающие реляции правительства Эдуарда Йорка.

Папским легатам по большому счету было всё равно, кто победит в этой дикой резне, главное, чтобы она наконец-то закончилась.

— Они оскорбляют цветок девы Марии, столь обильно поливая его кровью, — как-то огорченно высказался его преосвященство, и это было довольно емкое выражение отношения папского престола к происходящему, но в остальном...

Йорк был настроен против заключения мира, и за месяцы пребывания во враждебной Франции Бургундии его отношение к Людовику ещё более ухудшилось. Это означало, что работа посольства не только пошла насмарку, но ещё и дополнительно усложнилась.

Между тем от Гачека тоже не было утешительных известий.

Всё шло по-старому. Стефания вновь бесследно исчезла, а Рауль де Ла Рош по-прежнему много времени проводил в отъездах, слыл образцовым семьянином и преданным вассалом до тех пор, пока Францию не взбудоражил слух о внезапной кончине брата короля — Карла Французского.

— Какая странная смерть, — поразился дон Мигель, прочитав сообщение, — просто необъяснимая! Признаков отравления медики не обнаружили, но не может же быть, чтобы абсолютно здоровый молодой человек лёг спать и не проснулся?

— Всё в руках Божьих, сын мой, — философски заметил епископ, — сегодня мы живы, а завтра наши тела станут пищей для червей.

— Только Карл Французский стал этой пищей в самый подходящий для Людовика момент, когда вновь перешел на сторону Карла Смелого. Боюсь, что к его смерти приложил руку сам король!

Братичелли не любил прямых обвинений.

— Как бы то ни было,  король лично не подсыпал яд, — возразил он. — Кстати, ваш предполагаемый соперник, кажется, был вассалом погибшего герцога?

— Рауль сразу же перешел на службу к Людовику, и тот даже дал ему должность придворного устроителя охот и королевского смотрителя лесов. Так что от этих событий барон только выиграл. Зато теперь Гачеку стало гораздо тяжелее работать. Король большинство времени проводит в замках на Луаре, куда нашему шпиону вход заказан.

— О графине ничего не известно?

— Нет… Зато  Гачек попросил меня выслать ему все имеющиеся в моем распоряжении книги по демонологии, — дон Мигель удивленно качнул головой. — Знаете, с его стороны это странный поступок. Честно говоря, у меня сложилось впечатление, что он не особенно боится нечистой силы.

— Бывают такие безумцы, — тяжело вздохнул, перекрестившись, епископ. — Им не хватает чужой мудрости, и  пока они на собственной шкуре не испытают гибельность подобных заблуждений,  глупо упорствуют. Их особенно любит сатана. Из них иногда выходят талантливые ученые, медики, алхимики, астрологи, но в основном это — опасные еретики. Забираясь в запретные сферы они даже не подозревают, кем подталкиваются в спину.

— Гачек ещё не потерян для церкви, — живо возразил граф, — и его сомнения — обычные заблуждения неразумной юности.

ПАРИЖ.

На Центральном рынке Стефания и Тибо распрощались с попутчиками и принялись разыскивать  Латинский квартал. Надо сказать, это оказалось непростым делом.

Париж той эпохи был одним из самых больших городов Европы. После запустения, которое постигло город из-за гражданской войны между арманьяками и бургиньонами в начале века, он вновь начинал приобретать утерянное могущество и процветание.

Центральный рынок включал зерновые, хлебные и мучные ряды, а также лавки, где торговали птицей и молочными продуктами. В районе Живодерни жили мясники. На площади Сен-Жан-ан-Грев продавали сено, а на Веннери торговали овсом. Париж того времени уже славился производством предметов роскоши: в Таблетри делали изделия из слоновой кости, на улице Сен-Мартен жили обработчики бронзы, а улица Кенкампуа славилась мастерскими ювелиров. Продавали бриллианты и другие драгоценные камни также на улице Курари. Изготовители гвоздей и продавцы проволоки жили на улице Мариво, оружейники — на Омри, текстильщики — на улице Ломбардов, а кожевенники — на Кордонри, где также изготавливали башмаки. На улице Сен-Дени помещались бакалейщики, аптекари и шорники.

Можно только представить с каким трудом пробирались через огромный город Стефка и Тибо.  Путаясь в паутине улиц, они  беспомощно спрашивали прохожих, как попасть в район Университета. Нельзя сказать, чтобы чужеземцам отказывались помочь, но объяснения были настолько привязаны к понятным только местным жителям ориентирам, что в результате, описав новый круг по забитым народом улицам, наши странники вновь оказывались где-нибудь в районе рынка. Только потом уже на постоялом дворе Стефке пояснили, что район Университета находится в Новом городе. Они же блуждали по так называемому "Городу" — торговому сердцу Парижа, где в избытке было трактиров, складов, рынков и домов буржуа средней руки с неизменными лавками и конторами, а также неимоверной грязи вкупе с прокопченным воздухом, висящим серым маревом вдоль узких улочек.

— Выйдите на улицу Сен-Дени, и идите на юг, не сворачивая. Доберетесь через каменный мост до острова Сите. Там увидите наш величественный Нотр-Дам-де-Пари и продолжите путь уже по улице Сен-Жак через Малый мост на левый берег Сены. Вот там и будет Латинский квартал, — пояснила им хозяйка гостиницы. — Только будь осторожна, девонька, эти школяры такие безобразники!

Она остановила сожалеющий взгляд на понуром с посиневшим носом Тибо. Карлик продрог и очень устал от бесцельной беготни.

— И брата своего оставь здесь: задразнят его озорники,  а то и грязью закидают. И ведь нет никакой управы на латинских бездельников.  Терроризируют весь город, а только тронь — шуму не оберешься!

Так и оказалась графиня одной на улицах огромного незнакомого города, равных которому не видела никогда. В эпоху отсутствия тротуаров и дренажной системы на улицах Парижа царила такая грязь, что горожанки  натягивали поверх башмаков деревянные сабо на высокой платформе. Но у Стефки их не было, поэтому она с непривычки скользила по смешанному с грязью раскисшему снегу, приподнимая подол юбки, чтобы не испачкаться

К неловкой чужеземке сразу же пристали местные шалопаи.

— Эй, красотка, — распинался один из них, — подними повыше юбку, я хочу посмотреть на твои ножки!

— Посмотрите на эту маркизу, — кричал другой, — она боится запачкать платье!

Но Стефка мудро не обращала на них внимания: других проблем хватало. То и дело приходилось прижиматься к стене, сторонясь всадников и носильщиков с портшезами, и всё равно, те каждый раз обдавали её  потоком ледяной грязи.

Женщина устала настолько сильно, что даже громада Нотр-Дам-де-Пари, которым так гордились парижане, и то не произвела на неё сильного впечатления: утомленные шумом и мельтешением толпы глаза лишь равнодушно отметили каменные узоры кладки.

Но настоящие неприятности начались, когда она пересекла Малый мост через серую и неприветливую зимнюю Сену и попала на левый берег.

Здесь царили уже иные нравы.

На левом берегу в ту пору располагалась улица Брюно — здесь были открыты школы для преподавания канонического права. На улице Англичан жили хорошие ножовщики, а на улице Ферр находились учебные заведения при факультете искусств. Там школяры изучали латинский язык и грамматику, философию, риторику, а также литературные и научные дисциплины, освоение которых предшествовало изучению богословия, права или медицины.

Вот на улице Ферр и вцепился ей в локоть какой-то нахальный молодчик, когда она осведомилась у него как пройти к Медицинской школе

— Сколько ты хочешь, красотка? Много не дам, но десять денье у меня есть. Соглашайся, совсем не плохие деньги!

Стефка по наивности сначала подумала, что тот неправильно её понял.

— Мне не нужны деньги,  я прошу вас показать дорогу.

— Я покажу тебе дорогу: здесь есть гостиница, где хозяйка сдает комнаты на часок.

— Мне не надо в гостиницу, — попыталась она вырывать локоть из его цепких пальцев,- отпустите меня!

— Уверяю, тебе больше никто не даст, -  силой повлек её наглый парень в сторону  узкого переулка. — Пойдем, не пожалеешь, когда увидишь, что у меня в штанах!

— Да что же это такое! — обозлившаяся Стефка пнула его в то место, которым он так хвастался. — Пошёл вон, мерзавец!

— Ах ты, шлюха! — разъяренно взревел нахал и уже занес руку для удара, когда из собравшейся вокруг небольшой толпы появился худощавый мужчина средних лет в сером подбитом белкой плаще.

— Что здесь происходит? Почему  не даете проходу девушке? Мне  пожаловаться вашему декану? — с неожиданной силой ухватил он обидчика за запястье. — Безобразие какое! Совсем распустились!

— Не надо жаловаться декану, — моментально струхнул тот. — Она сама виновата… потаскуха, а нос дерёт!

Стефка задохнулась от возмущения .

— Я — честная девушка, — заверила она неожиданного заступника,- он все лжет! Я ищу своего брата, и хотела узнать, как найти Латинский квартал?

— Так ты не местная, крошка? — улыбаясь, заметил незнакомец. — Ты уже находишься в Латинском квартале, а этот безобразник — школяр!

Но парень  уже выбрался из толпы и исчез где-то в прилегающих улицах. Разочарованная таким неинтересным окончанием скабрезной истории толпа немедля рассосалась, и Стефка осталась только со своим заступником.

— Мой брат учится в Медицинской школе, — пояснила она этому доброму человеку. — Наш отец умер, и я приехала к нему!

— В Медицинской школе? — удивленно приподнял брови мужчина. -  Что же,  нам по дороге.  Я — профессор медицинской школы Метье де Монтрей, а как имя твоего брата?

— Его зовут Славек Гачек.

— Откуда вы?

— Из Моравии!

Профессор замолчал,  с недоумением поглядывая на спутницу.

— Мне жаль, красавица, что ты проделала такую дальнюю дорогу зря,  но  студента с таким именем в нашей школе нет, -  с искренним сожалением произнес он. – И всё же я попробую что-нибудь узнать.

Мужчина повел её по поднимающейся в гору улице мимо двухэтажных с эркерами и высокими дымоходами домов с красными черепичными крышами и синими ставнями.

В этом районе практически в каждом доме располагался небольшой трактирчик или лавка, двери которых почти не закрывались, впуская и выпуская школяров в мантиях или без мантий, но их легко было опознать по привязанным к поясам чернильницам и особым четырехугольным шапочкам.

— Каждый студент, появляющийся в коллеже, обязательно состоит в каком-нибудь землячестве, — пояснил расстроенной Стефке её спутник. – В этих организациях земляка поддерживают на первых порах, помогают обустроиться и защищают его интересы в дальнейшем. Выходцы из Моравии, насколько я знаю, входят в чешское землячество. И если ваш брат появлялся здесь, он обязательно должен был там зарегистрироваться.

Де Монтрей шёл быстро, и женщина едва поспевала за ним.

— Подожди меня здесь, девушка, — усадил он её в зале одного из маленьких трактирчиков неподалеку от здания Медицинской школы. — Я наведу справки. А вы пока поешь: здесь неплохо кормят.

Что-то шепнув трактирщику, мужчина исчез за дверью, а Стефка осталась одна среди толпы шумно галдящих школяров. Впрочем, здесь её спутника видимо хорошо знали: несмотря на бушующее вокруг веселье, к ней никто не приставал.

— Чего тебе подать, девушка? Есть тушеная капуста.

— Хорошо бы, — признательно сглотнула она голодную слюну.

Вернулся её спаситель нескоро, когда юная женщина уже истомилась от ожидания.

Профессор уселся рядом, заказал себе жареную рыбу и ту же капусту и, запивая всё это вином, рассказал ей о результатах поисков:

— Да, такой студент действительно записывался на курс этой осенью и даже заплатил за первый семестр, но прослушав лекции всего несколько дней, вдруг всё бросил. Я тут расспросил кое-кого из тех, кто всё на свете знает, и мне сказали, что он не живет в прилегающих кварталах.

Стефка оцепенела, сложив руки на коленях: такого исхода дела она не ожидала. Что делать дальше, куда идти? Но оказывается, де Монтрей ещё не все сказал.

— Не надо так расстраиваться, милая, -  участливо пожал он ей руку. — Мне нужна служанка: пойдешь ко мне на работу? Что ты умеешь делать?

— Вышивать! — автоматически ответила графиня.

— Это чудесно, — по-доброму рассмеялся мужчина,- только ума не приложу, что мне украсить вышивкой? А готовить, убирать, стирать?

Стефка подняла на него печальные глаза и отрицательно покачала головой.

— Ещё могу шить!

— Странная ты девица, — вздохнул де Монтрей, -  ладно, пойдем ко мне, а там разберемся, что с тобой делать. Скоро на город опустятся сумерки:  негоже порядочной девушке оставаться в эту пору на улице одной.

— Но, — Стефка слегка покраснела, — я не одна: со мной младший брат. Он не совсем обычный человек — карлик, уродец! Я его оставила на другом берегу в гостинице "Орел и курица", потому что ему было тяжело идти на тонких ножках по такой грязи!

— Карлик, уродец? -  оторопел собеседник, и недоуменно пожал плечами.  — Что же… может и он на что-то пригодится. Я пошлю за твоим братом.

Жил де Монтрей  в небольшом домике на берегу Сены,  В окруженном деревьями сада двухэтажном особнячке было всего четыре помещения: большая зала и контора, в которой располагалась лаборатория мэтра, и две комнатушки наверху — хозяйская спальня и библиотека. Всем в доме заправляла огромная кухарка Жервеза, царство которой находилось в пристройке, выходящей во двор. Вот сюда-то и привел профессор свою гостью.

Стефка устало огляделась. Пол здесь был плиточный и слегка наклонный для стока жидких отходов в желоб, выходящий во двор. Ярко пылал очаг, снабженный крюком для котла и треножником. На полках кухни красовались глиняные миски, висели низки лука и чеснока. Посереди комнаты стоял стол, а вдоль стен тянулись скамьи и лари для хранения продуктов.

— Ах, мэтр Метье, — сразу же возмущенно загудела Жервеза, едва завидев на пороге  фигурку Стефки, — вы опять притащили с улицы какую-то бродяжку! Всё закончится как и в прошлый раз, когда наглая Марьон стащила у вас деньги и удрала со школяром!

— Не мог же я оставить девушку-иноземку на улице, когда опускаются сумерки, — почему-то принялся оправдываться хозяин, подталкивая продрогшую гостью к очагу. — Она ищет своего брата: он одно время был студентом нашей школы.

Но на толстуху эти оправдания не произвели ни малейшего впечатления.

— Жениться вам надо, вот что,- фыркнула служанка, с воинственным видом опершись на огромную метлу. — Хозяйка быстро бы отбила у вас охоту таскать с улицы всяких хорошеньких девчонок, место которым только на улицах Глатиньи или Ля-Кур-Робер!

— Не надо обижать честную девушку, Жервеза,- мягко пожурил кухарку де Монтрей,- лучше подложи дров в очаг: бедняжка совсем продрогла.

Пока они препирались, усталая Стефка разглядывала место, в котором оказалась.

До блеска начищенные котлы и сковороды отдаленно напомнили ей кухню родного дома, только эта была гораздо меньше. Не в силах больше держаться на ногах, она бочком пробралась к очагу и, присев на скамеечку, протянула озябшие руки к огню. Промокший плащ тотчас засмердел  особой вонью парижской грязи: то ли псиной, то ли вообще дохлятиной.

— Тьфу! – с сердцем выругалась за её спиной Жервеза. — Да с какой же помойки вы приволокли сюда эту нищенку?

Она ещё долго пыхтела и бормотала всякие колкости в адрес оцепеневшей у огня гостьи, но уже без особого пыла. Брезгливо приняв у неё плащ и промокшие башмаки, Жервеза пристроила их сушиться у огня. Пригревшаяся  Стефка устало заклевала носом, когда раздался возмущённый рёв кухарки:

— Это приличный  дом или ночлежка для бродяг? Кыш, кыш отсюда, чего ты приперся? Пошёл вон!

От неожиданности задремавшая женщина чуть было не упала в очаг. Выбежал на лестницу и торопливо натягивающий домашнюю куртку профессор.

— Что случилось, Жервеза, почему ты так кричишь? — недовольно спросил он.

— Так вот! — ткнула кухарка метлой в угол у порога.

Стефания и хозяин дома недоуменно глянули в ту сторону и невольно фыркнули.

Угодливо сняв шляпу с лысой головы, довольно жмурил морщинистое личико Тибо, ничуть не испугавшийся  воплей Жервезы:

— Заткни рот, глупая толстуха, твоё визжание режет ухо, — безо всякого намека на почтительность заявил он. — У тебя такая пасть, что в неё можно, как в канаву упасть!

— Тибо, — застонала графиня, не на шутку испугавшись, что им сейчас укажут на дверь. — Эти люди милостиво предоставили нам крышу над головой, а ты распускаешь язык. Замолчи немедленно!

Предупреждение запоздало: с яростными воплями и метлой наперевес Жервеза кинулась на наглого карлика, но за Тибо безуспешно бегали личности и половчее огромной толстухи. Радостно визжащий шут ловко увертывался от ударов жёстких прутьев да ещё норовил то и дело щипать кухарку за  места, о которых не упоминают в приличном обществе.

— Побегай за мною подружка-толстушка, а я тебе новость шепну вдруг на ушко,- пританцовывал он,-  что глупая квочка на яйцах сидела, а жирная бочка ей песенку пела! Она издавала истошные вопли, и квочки цыплята от страха все сдохли!

Какое-то время Жервезе помогала метаться за юрким  карликом злость и обида, но вскоре она выдохлась и вынуждена была, тяжело дыша, присесть на лавку, угрожающе потрясая метлой в сторону шута.

— Ух, я тебя!

Но затаившуюся Стефку мало интересовала эта развоевавшаяся бабища: с ужасом втянув голову в плечи, она ожидала реакции изумленно наблюдающего за таким безобразием хозяина. Неужели их опять выставят из дома, как не раз бывало на постоялых дворах? И куда они подадутся в ночном городе?

Но де Монтрей только улыбнулся, укоризненно покачав головой.

— Ваш брат работал шутом в богатом доме? — спросил он.

— Мой брат, — графиня уничижительно взглянула на расходившегося карлика,- однажды настолько сильно ударился головой, что даже колпак шута стал для него слишком хорош. Пожалуй, я сама сейчас использую эту метлу по назначению!

Но хитрец моментально вывернулся.

— Бедный Тибо усталый и больной, не надо бить его метлой. Уж ладно бы  сначала покормили, а потом уж метлами лупили!

И проказливый шут жалобно захныкал, изобразив обиду на  лице.

— Ладно, — вдруг сменила гнев на милость Жервеза. — Хватит тут сырость разводить: садитесь ужинать. В городе не еда, а слезы!

И кто оказался первым за столом? Конечно же, Тибо!

Пока на тарелки раскладывали сдобренную маслом овсяную похлебку, он горящими глазами наблюдал за жестами кухарки, сглатывая слюну и облизываясь. Поевшая в Латинском квартале Стефка с умеренным аппетитом опорожняла ложкой свою тарелку. Она утомленно наблюдала, как толстуха кормит хозяина ужином, попутно рассказывая о каких-то знакомых им людях.

Юная женщина происходящее воспринимала уже с трудом: сказалось напряжение последних дней. Побег, путешествие среди мешков с мукой, когда она спала только урывками, усталость от прогулки по оживленным улицам Парижа, разочарование оттого, что не удалось найти Гачека, выходки Тибо — всё слилось воедино, и она потихоньку клонила голову, пока обессилено не уронила её на выскобленный стол.