Июньский гром войны

Июньский гром войны

Нашим бабушкам, пережившим революцию,

гражданскую и Отечественную войны,

ПОСВЯЩАЕТСЯ…

Женщина бежала по полю. Её ноги, исхлестанные травой, пшеницей, молоденькими деревцами, ослабли: она то и дело спотыкалась. Казалось, что сейчас женщина упадет. Но нет. Она вновь выпрямлялась и бежала дальше.  Июньское солнце светило нещадно. Лицо, красное от напряжения, волнения, переутомления было покрыто потом. Сложно было понять: куда и зачем бежит эта молодая женщина. Но было видно, как своим телом она прикрывает маленький пищащий сверток.

Это был самый страшный день в жизни миллионов людей: 22 июня 1941 года.

Фросе казалось, что весь её мир рухнул в одночасье, одновременно со словами санитарочки Груни: «Девоньки! Война!». Война, в каких-то ста километрах от её дома. Дома, где осталась маленькая Валюшка на попечении соседки Аглаи. Дома, который был куплен буквально несколько месяцев назад. Дома, который она с таким удовольствием обустраивала, благо были деньги. Не зря они с Митей трудились на рыбзаводе, на Дальнем Востоке. И деньги заработали, и «товара» привезли: ткани, одежду, утварь. И вообще, они ощущали себя богатеями, несмотря на то, что приехали жить на благодатную землю Украины. Жить они привыкли в достатке, а здесь все было намного хуже, чем на Дальнем Востоке. Вот и уехал Митя в Одессу, подзаработать денег на рыбном промысле. А она осталась одна, с маленькой дочкой, да еще и «на сносях».

Где-то вдалеке гремел гром. Фрося еще не знала, что это не гром, а война подаёт свой голос. Голос смерти, разрухи, горя, голода, слез.

А на руках у женщины была новорожденная девочка – Галочка, рожденная 10 июня сего года.

Немцы зашли в хутор как-то незаметно. Не было ни боев, ни отступающих войск, просто утром жители проснулись от треска мотоциклеток и лающей речи. Хуторские собаки замолчали уже после первого выстрела в самого шустрого пса.

Солдаты на мотоциклах вскоре уехали – скорее всего, это была разведка. Следом за ними проехала колонна техники с солдатами. Серые кители, каски непривычной формы, автоматы, губные гармошки – чужие. Замыкали колонну машина с солдатами и легковой автомобиль с офицером.

Оккупация. Слово чужое, незнакомое они узнали уже после освобождения. А пока хуторяне говорили просто: «Вражины пришли».

Дом Ефросиньи, самый добротный в хуторе, занял офицер. Солдаты выставили на улицу почти всю хозяйскую мебель из комнаты и занесли свою – кровать, тумбочку, кресло и даже постельные принадлежности. Офицер показал на детей и покачал головой – Фрося поняла, что детям в доме находиться нельзя. «Ну и слава богу!» — подумала она, мысленно поблагодарив Бога, что не успел Митя разрушить старую хибару, в которой они теперь смогут с девочками жить.

Вскоре Ефросинья поняла, что самое ценное, что привезли они с Дальнего Востока – не деньги, а «товар»: нитки, иголки, мыло, соль. Она меняла их на продукты: за сажень суровой нитки – яйцо, за иголку – шмоток сала или смалец, ну, а мыло и соль были вообще на вес золота, а вернее – зерна, крупы, мяса. К ней и из соседних хуторов ходили продукты менять.

Вскоре Фрося поняла, что ей с постояльцем повезло: заведовал он какой-то тыловой частью, к ней не приставал, не пил, всегда давал солдат для выполнения тяжелых работ. Так он и прожил у неё всю оккупацию. Старшей Валюшке от него и шоколад перепадал, да и продукты в дом он порой приносил. Узнала Ефросинья, что такое галеты да какао. А немец уж больно молоко любил. Сам в хлев придет и стоит, ждет, пока она корову подоит, а потом подойдет – «Матка, млеко бите». Она ему в кружку нальет, он, довольный, выпьет и вновь руку протягивает.

Приезжали и чужие солдаты: партизан искали. Засады ночами устраивали. Но за все время так никого и не поймали. А вот бабку Марфу подстрелили. Та пошла рано утречком справляться по хозяйству, да и зашла в сарай за сеном. Про немца, сидевшего в засаде, она ничегошеньки не знала, а тот, услышав шорох, и выстрелил – подумал, что партизан пришел.

И пленных по хутору гнали не раз. Уж они, бабоньки, все, что в хате было, то и несли им, бедненьким. Страшно смотреть на них было. И каждая глазами своего искала: «Господи, спаси и сохрани раба твоего…». И каждая за своего молилась.

Но сложнее всего было, когда останавливались в хуторе на постой солдаты вермахта, которые ехали или на фронт, или с фронта. Фрося сразу надевала темный платок, закрывая им лоб, щеки, шею, длинную юбку, и опустив голову, семенила, подавая офицерам еду. Проезжающие пили самогон стаканами, а ее постоялец  нальет 50 грамм коньяка и попивает его весь вечер, закусывая бутербродом. Женщина такового и не видала раньше: тонюсенький кусочек хлеба, аж светится, а сверху сало, огурец, помидор и еще всякая дребедень. Выпьет культурненько, да и спать пойдет. А эти напьются – и что от них ждать?

Галочка, сидя в старом дырявом корыте, рыдала во весь голос. Кто знает, что не понравилось годовалому ребенку. Может, испугал её жук, который сел на руку; может, абрикосина упала на её русую головку; а может, испугали громкие вопли пьяных офицеров, которые пили всю ночь, а теперь орали свои песни, подыгрывая себе на губной гармошке. А может, она просто проснулась не в настроении. Мама титьку не дает, всё кормит пьяных немцев, и даже корочки хлеба не кинет бедному ребенку.

Фрося бегала как заполошная с самого утра. «Матка! Матка!» — эти вопли не дали ей ни поспать, ни покормить детей, да и сама она за сутки не то что бы прилегла, она даже не присела, «на двор», и то, сбегать было недосуг.

А немцы все орали свои песни. А потом затихли. Уснули.

— Ну, слава богу! – подумала Фрося.

Но радость ее оказалась преждевременной.

— Матка! Матка! – вопли пьяного Фрица или Ганса, черт их разберет, вновь неслись из открытого окна. А вскоре оба пьяных офицера оказались на улице.

Из отдельных слов и жестикуляции немцев Фрося поняла, что их раздражает плач ребенка. Но успокоить Галочку у матери никак не получалось. Девочка кричала все громче и громче. Ефросинья кинулась в кухню, за водой. Но что-то заставило ее обернуться.

Она увидела, как один из квартирантов направляет на ребенка пистолет. Развернувшись, женщина кинулась к Гале. Но она понимала, что добежать и защитить свою девочку она не успеет. Она закричала дико, страшно…

При звуке выстрела Фрося закрыла глаза и упала в пыль двора.

Через секунду она услышала такой же страшный женский вопль на улице:

— Сашка! Сынок! Вставай! Сааааааашкаааааааа…

И нет в мире страшнее звука, чем крик матери, потерявшей ребенка. От него стынет кровь. Останавливается сердце. Замирает жизнь вокруг. Но через секунды мир приходит вновь в движение. И только мать, потерявшая дитя, будет доживать свой век с обгоревшим сердцем.

Галочка сидела в корыте и радостно что-то лепетела.

Соседка Варя в соседнем дворе причитала над застреленным сынишкой.

А немцы пошли в хату допивать горилку.

Пройдут годы. И бабушка Фрося будет рассказывать своим внучкам о войне: «Голодно было! Наших ждали! А немцы что, как все люди: были хорошие, а были и плохие! Ведь хотел один фриц Галю застрелить, но другой отвел его руку в сторону. И не его вина, что Сашка под ту пулю попал: ведь он хотел как лучше. Но Господь все управил!».

И ходит до сих пор в семье легенда о том, как бабушка Галя с немцами воевала: спать им не давала, пить мешала. И в этом бою чуть не погибла она, но Господь уберег её. Потому что, если бы не было бабушки Гали, не было бы и её дочек, внуков, правнучек.

А сколько бы детей, внуков, правнуков родилось у того мальчишки Сашки и еще у миллионов мальчишек и девчонок, которые умерли от голода в блокадном Ленинграде, погибли под бомбежкой в Сталинграде, были сожжены в деревнях Белоруссии. Были застрелены, замучены, повешены!

Так кто же они, герои той войны: солдаты, закрывавшие своей грудью амбразуры дзотов, партизаны, взрывавшие поезда с вражеской техникой, маршалы, посылающие в атаку солдат и офицеров, летчики, направляющие свои самолеты «в лоб» вражеским машинам?

А может, впереди этой шеренги надо поставить простую русскую женщину, которая не только воевала на фронте, выращивала рожь, стояла у станка, но и выполняла свою основную миссию в этом мире: рожала и растила детей. Сберегла стране ее главное богатство – своих детей, внуков, правнуков которые носят сегодня гордое имя «РОССИЯНЕ».

Наталья Мосова

2017 годИюньский гром войны

Нашим бабушкам, пережившим революцию,

гражданскую и Отечественную войны,

ПОСВЯЩАЕТСЯ…

Женщина бежала по полю. Её ноги, исхлестанные травой, пшеницей, молоденькими деревцами, ослабли: она то и дело спотыкалась. Казалось, что сейчас женщина упадет. Но нет. Она вновь выпрямлялась и бежала дальше.  Июньское солнце светило нещадно. Лицо, красное от напряжения, волнения, переутомления было покрыто потом. Сложно было понять: куда и зачем бежит эта молодая женщина. Но было видно, как своим телом она прикрывает маленький пищащий сверток.

Это был самый страшный день в жизни миллионов людей: 22 июня 1941 года.

Фросе казалось, что весь её мир рухнул в одночасье, одновременно со словами санитарочки Груни: «Девоньки! Война!». Война, в каких-то ста километрах от её дома. Дома, где осталась маленькая Валюшка на попечении соседки Аглаи. Дома, который был куплен буквально несколько месяцев назад. Дома, который она с таким удовольствием обустраивала, благо были деньги. Не зря они с Митей трудились на рыбзаводе, на Дальнем Востоке. И деньги заработали, и «товара» привезли: ткани, одежду, утварь. И вообще, они ощущали себя богатеями, несмотря на то, что приехали жить на благодатную землю Украины. Жить они привыкли в достатке, а здесь все было намного хуже, чем на Дальнем Востоке. Вот и уехал Митя в Одессу, подзаработать денег на рыбном промысле. А она осталась одна, с маленькой дочкой, да еще и «на сносях».

Где-то вдалеке гремел гром. Фрося еще не знала, что это не гром, а война подаёт свой голос. Голос смерти, разрухи, горя, голода, слез.

А на руках у женщины была новорожденная девочка – Галочка, рожденная 10 июня сего года.

Немцы зашли в хутор как-то незаметно. Не было ни боев, ни отступающих войск, просто утром жители проснулись от треска мотоциклеток и лающей речи. Хуторские собаки замолчали уже после первого выстрела в самого шустрого пса.

Солдаты на мотоциклах вскоре уехали – скорее всего, это была разведка. Следом за ними проехала колонна техники с солдатами. Серые кители, каски непривычной формы, автоматы, губные гармошки – чужие. Замыкали колонну машина с солдатами и легковой автомобиль с офицером.

Оккупация. Слово чужое, незнакомое они узнали уже после освобождения. А пока хуторяне говорили просто: «Вражины пришли».

Дом Ефросиньи, самый добротный в хуторе, занял офицер. Солдаты выставили на улицу почти всю хозяйскую мебель из комнаты и занесли свою – кровать, тумбочку, кресло и даже постельные принадлежности. Офицер показал на детей и покачал головой – Фрося поняла, что детям в доме находиться нельзя. «Ну и слава богу!» — подумала она, мысленно поблагодарив Бога, что не успел Митя разрушить старую хибару, в которой они теперь смогут с девочками жить.

Вскоре Ефросинья поняла, что самое ценное, что привезли они с Дальнего Востока – не деньги, а «товар»: нитки, иголки, мыло, соль. Она меняла их на продукты: за сажень суровой нитки – яйцо, за иголку – шмоток сала или смалец, ну, а мыло и соль были вообще на вес золота, а вернее – зерна, крупы, мяса. К ней и из соседних хуторов ходили продукты менять.

Вскоре Фрося поняла, что ей с постояльцем повезло: заведовал он какой-то тыловой частью, к ней не приставал, не пил, всегда давал солдат для выполнения тяжелых работ. Так он и прожил у неё всю оккупацию. Старшей Валюшке от него и шоколад перепадал, да и продукты в дом он порой приносил. Узнала Ефросинья, что такое галеты да какао. А немец уж больно молоко любил. Сам в хлев придет и стоит, ждет, пока она корову подоит, а потом подойдет – «Матка, млеко бите». Она ему в кружку нальет, он, довольный, выпьет и вновь руку протягивает.

Приезжали и чужие солдаты: партизан искали. Засады ночами устраивали. Но за все время так никого и не поймали. А вот бабку Марфу подстрелили. Та пошла рано утречком справляться по хозяйству, да и зашла в сарай за сеном. Про немца, сидевшего в засаде, она ничегошеньки не знала, а тот, услышав шорох, и выстрелил – подумал, что партизан пришел.

И пленных по хутору гнали не раз. Уж они, бабоньки, все, что в хате было, то и несли им, бедненьким. Страшно смотреть на них было. И каждая глазами своего искала: «Господи, спаси и сохрани раба твоего…». И каждая за своего молилась.

Но сложнее всего было, когда останавливались в хуторе на постой солдаты вермахта, которые ехали или на фронт, или с фронта. Фрося сразу надевала темный платок, закрывая им лоб, щеки, шею, длинную юбку, и опустив голову, семенила, подавая офицерам еду. Проезжающие пили самогон стаканами, а ее постоялец  нальет 50 грамм коньяка и попивает его весь вечер, закусывая бутербродом. Женщина такового и не видала раньше: тонюсенький кусочек хлеба, аж светится, а сверху сало, огурец, помидор и еще всякая дребедень. Выпьет культурненько, да и спать пойдет. А эти напьются – и что от них ждать?

Галочка, сидя в старом дырявом корыте, рыдала во весь голос. Кто знает, что не понравилось годовалому ребенку. Может, испугал её жук, который сел на руку; может, абрикосина упала на её русую головку; а может, испугали громкие вопли пьяных офицеров, которые пили всю ночь, а теперь орали свои песни, подыгрывая себе на губной гармошке. А может, она просто проснулась не в настроении. Мама титьку не дает, всё кормит пьяных немцев, и даже корочки хлеба не кинет бедному ребенку.

Фрося бегала как заполошная с самого утра. «Матка! Матка!» — эти вопли не дали ей ни поспать, ни покормить детей, да и сама она за сутки не то что бы прилегла, она даже не присела, «на двор», и то, сбегать было недосуг.

А немцы все орали свои песни. А потом затихли. Уснули.

— Ну, слава богу! – подумала Фрося.

Но радость ее оказалась преждевременной.

— Матка! Матка! – вопли пьяного Фрица или Ганса, черт их разберет, вновь неслись из открытого окна. А вскоре оба пьяных офицера оказались на улице.

Из отдельных слов и жестикуляции немцев Фрося поняла, что их раздражает плач ребенка. Но успокоить Галочку у матери никак не получалось. Девочка кричала все громче и громче. Ефросинья кинулась в кухню, за водой. Но что-то заставило ее обернуться.

Она увидела, как один из квартирантов направляет на ребенка пистолет. Развернувшись, женщина кинулась к Гале. Но она понимала, что добежать и защитить свою девочку она не успеет. Она закричала дико, страшно…

При звуке выстрела Фрося закрыла глаза и упала в пыль двора.

Через секунду она услышала такой же страшный женский вопль на улице:

— Сашка! Сынок! Вставай! Сааааааашкаааааааа…

И нет в мире страшнее звука, чем крик матери, потерявшей ребенка. От него стынет кровь. Останавливается сердце. Замирает жизнь вокруг. Но через секунды мир приходит вновь в движение. И только мать, потерявшая дитя, будет доживать свой век с обгоревшим сердцем.

Галочка сидела в корыте и радостно что-то лепетела.

Соседка Варя в соседнем дворе причитала над застреленным сынишкой.

А немцы пошли в хату допивать горилку.

Пройдут годы. И бабушка Фрося будет рассказывать своим внучкам о войне: «Голодно было! Наших ждали! А немцы что, как все люди: были хорошие, а были и плохие! Ведь хотел один фриц Галю застрелить, но другой отвел его руку в сторону. И не его вина, что Сашка под ту пулю попал: ведь он хотел как лучше. Но Господь все управил!».

И ходит до сих пор в семье легенда о том, как бабушка Галя с немцами воевала: спать им не давала, пить мешала. И в этом бою чуть не погибла она, но Господь уберег её. Потому что, если бы не было бабушки Гали, не было бы и её дочек, внуков, правнучек.

А сколько бы детей, внуков, правнуков родилось у того мальчишки Сашки и еще у миллионов мальчишек и девчонок, которые умерли от голода в блокадном Ленинграде, погибли под бомбежкой в Сталинграде, были сожжены в деревнях Белоруссии. Были застрелены, замучены, повешены!

Так кто же они, герои той войны: солдаты, закрывавшие своей грудью амбразуры дзотов, партизаны, взрывавшие поезда с вражеской техникой, маршалы, посылающие в атаку солдат и офицеров, летчики, направляющие свои самолеты «в лоб» вражеским машинам?

А может, впереди этой шеренги надо поставить простую русскую женщину, которая не только воевала на фронте, выращивала рожь, стояла у станка, но и выполняла свою основную миссию в этом мире: рожала и растила детей. Сберегла стране ее главное богатство – своих детей, внуков, правнуков которые носят сегодня гордое имя «РОССИЯНЕ».