Детство в развалинах

"Они спрашивают тебя (Мухаммад): что им издерживать? Скажи: "Что вы издерживаете из блага, то — родителям, близким, сиротам, бедным, путникам.
Ведь что бы вы ни сделали из добра, — поистине, Аллах про это знает...
Коран, Сура Аль-Бакара, Аят 215.



   

    Ему вдруг показалось, что он, как в фантастическом фильме, провалился в другое измерение. Звуки стихли. Все вокруг потускнело и стало каким-то черно-серым.
   Это было похоже на кадры кинохроники  Великой Отечественной, которые он видел давным-давно – группа детишек, столпившихся вокруг полевой кухни, с бидончиками и кастрюльками в руках. Дети были одеты в какое-то рванье и производили гнетущее впечатление: некоторые босиком, руки в цыпках, замурзанные лица и голодный блеск глаз.
И по поведению, на своих сверстников, из других городов огромной страны, они походили мало – не толкались, не гомонили, вели себя очень тихо, ожидая, когда дежурный повар от души плюхнет в кастрюльку, или в бидончик несколько черпаков наваристой каши с тушенкой. Получив свою порцию – молча отходили в сторону, к воротам, ожидая своих товарищей.
  Командир помотал головой, отгоняя нахлынувшее наваждение. Все вокруг другое. И война другая и город не тот. И боец, раздающий детям кашу, одет в выгоревший  камуфляж.
«Н-да… привидится же такое?» – усмехнулся он своим мыслям. Повара отвлекать не стал. Подозвал  дежурного офицера:
— Что за самодеятельность? – кивнул он в сторону кухни.
— Так это…  Тут такое дело, — замялся офицер, — жратва остается все равно.  А это дети, русские, они тут поблизости, в развалинах живут. У родителей работы нету, хорошо – хоть живы остались. Приходят – кушать просят. Вот и решили – им отдавать.
— Ладно. Дежурный наряд проинструктируйте дополнительно. Пускать детей разрешаю.
Только повнимательней, чтобы «сюрприз» какой-нибудь на заставу нам не принесли. Мало ли что?
  Он развернулся и пошел в «казарму», думая о том, что офицер, в принципе, прав.
Еда действительно оставалась после каждого завтрака-обеда-ужина.  Бойцы готовили сами, по очереди, зампотыл был свой — «налево» ничего не уходило. А нормы положенности вполне всех устраивали. Так что надо признать честно – никто в подразделении не голодал и, если и подкормят бойцы десяток детишек – ущерба от этого никому не будет. 
  Однако увиденная картинка привела его в тягостное недоумение. Мать вашу, гуманистическую! Демократам и правозащитникам – ангидрид, в перманганат натрия!
Показать бы им картину эту. Хотя… Все они прекрасно знают и видят. Только не замечают в упор. Вот если бы это были чеченские дети – тогда да, визгу бы было…
Двадцать первый век вот-вот наступит, а тут дети, с бидончиками у солдатской кухни.
Точно как в Берлине 45-го.  Не хватает кинооператора с камерой. И всем – все по барабану.
  Когда выяснилось, что дети, приходящие за едой – русские, все стало на свои места.
Западники пропагандистски-показательно оказывали гуманитарную помощь чеченскому населению. О бедах и страданиях чеченцев надрывались с экранов телевизоров доморощенные правозащитники, отрабатывая зарубежные гранты. Русским приходилось намного тяжелее. Об их проблемах  –  все скромно умалчивали. Никому не было известно, сколько беспризорных детей в городе. Сиротами не занимался никто. Командир прекрасно знал, что у мусульман практически никто не остается сиротой. В классическом понимании этого слова. Что есть, то есть – этого у них не отнять. Если у ребенка погибли родители – его заберет к себе в семью кто-нибудь из родственников. Близких, дальних – значения не имеет.  Если совсем нет родственников – все равно заберут соседи, знакомые. У них даже детских домов практически никогда не было. Ну а русские дети – понятно. В этих руинах  они были никому не нужны. Выживай сам, как хочешь, если кто из немногих оставшихся русских не поможет.
    Многие чеченцы, по поводу и без повода, напоминающие всем и вся о том, что они и есть – истинные мусульмане, откровенно плюют на заповеди пророка. Начхать им на все суры оптом и в розницу, когда дело реально касается ребенка другой веры. Вот и верь после этого муфтиям в белоснежных и зеленых чалмах, когда они с экранов телеящиков рассуждают о человеколюбии ислама. Показать им эту картинку – детей с кастрюльками? Безусловно, процитируют Коран, опять начнут талдычить про «закят» и о том, что истинные мусульмане именно сиротам оказывают всяческую помощь. А вот она, реальная картина – полностью опровергающая подобные сказки. Просто многие не знают о том, что мусульманин не обязан оказывать какую-либо помощь человеку другой веры. Если брошен на произвол судьбы беспомощный ребенок-неверный – за это аллах не накажет, это – не грех.

    
  Больше он подчиненным по поводу детей вопросов не задавал. Суточные наряды — все равно практически каждый день инструктаж проходят. А там – и сами не маленькие. Опыта хватит, чтобы на заставу никаких «подарков» не занесли.
   В памяти еще был свежим эпизод с сумкой, которую подбросили к посту. Из проходящего ежедневно поезда. Что было в матерчатой сумке – непонятно. Поэтому решили не заморачиваться вообще и расстреляли сумку с безопасного расстояния. Когда «презент» взорвался – это особо никого не удивило.
  Единственное, что он сделал – предупредил кашеваров, чтобы еду детям давали только в дневное время. Вечером чехи обычно начинали обстрел пункта временной дислокации.
Еще не хватало, чтобы кто-то из детворы под пули попал.
    Время шло. Картина детишек, обступивших кухню, стала уже привычной. Да и задачи возникали каждый день новые. На скуку жаловаться не приходилось.
   Потом командир стал замечать, что среди всех детей, бойцы привечают одного и того же парнишку. То банку консервов ему сунут, то покормят прямо на заставе, а с собой еще еды дадут.
— Что за пацан-то? – поинтересовался он при случае у одного из бойцов.
— Да он сирота. Зовут – Ромкой. Отца-матери нету. Живет недалеко, в доме полуразвалившемся. Там еще бабка и дед парализованный. Они его приютили. Вот он у них – один кормилец и есть.
Жизнь в разрушенном городе текла своим чередом.
    Неподалеку от заставы перед началом учебного года чеченцы отремонтировали школу. Приходил важный чеченец. Представился директором. Просил при обстрелах в сторону школы не стрелять, пообещав, что с той стороны стрельбы не будет. И не обманул. Действительно, при самых ожесточенных обстрелах -  со стороны школы не раздалось ни одного выстрела. Что, в общем-то, никого не расслабляло. Служба шла по накатанной колее.
А в начале сентября командир опять встретил возле кухни Ромку. Ответил на его приветствие. И, памятуя о начале учебного года, поинтересовался:
— Тебе сколько лет?
— Одиннадцать, — прозвучал ответ.
— А ты в школу-то ходишь?
Ромка  поставил бидончик на землю, опустил глаза, помолчал, потом нехотя произнес:
— Да мне не в чем.
И  только тут командир, занятый своими заботами, обратил внимание, что парнишка одет, мягко говоря – непрезентабельно. Застиранная до дыр маечка с короткими рукавами, потрепанные спортивные трико. И резиновые галоши на босу ногу, явно не соответствующие жаркой ранней осени.
— Ладно, иди, — парнишка подхватил бидончик и пошел к воротам.
   Командир не отличался особой сентиментальностью, но тут, при виде этого парнишки, у него защемило сердце. «Необходимо ребенку помочь» — решил он про себя. А когда есть цель – надо только определить этапы пути к ее достижению. Ну а претворять свои планы в жизнь он умел. Недолго подумав, командир включил «армейскую смекалку» и раздобыл-таки хорошую одежду для Ромки. Все, что надо мальчику его возраста было привезено из мирных краев, вплоть до кроссовок, носков и носовых платков.
   Затем – следующий этап, взяв с собой пару бойцов, он направился в новенькую школу.
Безусловно, директор прекрасно его помнил и сразу изобразил уважительное внимание к пришедшему офицеру. Общий язык они нашли быстро. Директор  очень хотел жить в мире с подразделением, находившимся всего в трехстах метрах, от его школы. Он искренне заверил командира, что  у парня не будет никаких проблем, лишь бы он сам хотел учиться. А такая мелочь, как отсутствие у ребенка документов, явно не смущала  обоих собеседников.
   Ромку одели-обули, он при этом очень смутился и даже пытался отнекиваться, а потом отправили в школу. Камень вроде упал с души командира, но он невольно старался узнавать, как у парня идут дела. Ведь тот все равно появлялся на заставе с бидончиком.
Теперь – всегда во второй половине дня, когда в школе заканчивались занятия. Постепенно он узнал, что родители Ромкины пропали еще в первую войну. Больше ребенок их никогда не видел, в шесть лет оставшись – сиротой.  Родственников видимо тоже разбросало войной, возможно – считали его погибшим. Да и что мог сделать маленький человек в пылающем городе?
Хорошо — малыша пригрели малознакомые русские старики. Пенсию им само собой никто не платил. Жили, чем придется. Бабка летом сажала огород, дед – подрабатывал на каких-нибудь подсобных работах. Ромка собирал в окрестностях куски цветмета и сдавал их. Совсем плохо им стало, когда парализовало деда, за ним нужен был постоянный уход. Бабушка даже не могла работать, потому что все время должна была находиться с дедом.
А тут неподалеку от их полуразвалившегося дома, в старом железнодорожном здании, поселились какие-то военные. Вот и пришел Ромка однажды к ним, когда стало уже совсем невмоготу, надеясь, что люди в камуфляже ему чем-нибудь помогут.
    Своим поведением он иногда удивлял командира. Раньше, в советские времена,  тот, видевший беспризорников только в кино, типа «Армия Трясогузки», или
«Республика ШКИД» -  составил определенное мнение о них.
     Однако своей сдержанностью и внутренним чувством собственного достоинства Ромка мог дать фору многим взрослым. Его все чаще приглашали к себе в кубрики, он стал своим для всех бойцов заставы. Парнишку даже в шутку называли «сыном полка». Однажды Ромка засиделся допоздна у офицеров, на дворе уже стемнело, вот-вот должен был начаться обстрел. Хотя, было видно, что стрельба – особо парня не пугает. Привык, блин… Не дай бог, заиметь такую привычку в одиннадцать лет от роду. Поэтому было решено оставить Ромку в гостях с ночевкой. Вечером офицеры достали нехитрые съестные припасы и посадили Ромку за стол. Тот  уселся, а потом, не притрагиваясь ни к чему на столе, посмотрел на всех, находившихся в кубрике и произнес: «А вы сами ели?». Этот вопрос поразил командира. Видимо, он внутренне ожидал, что парнишка, сразу примется — жадно есть и, в общем-то, этому бы никто не удивился. Однако сдержанность и вежливость ребенка, в шесть лет оставшегося без родителей, и воспитывавшегося в прямом смысле – на улице, среди развалин – поражали.
    Попасть в жернова первой и второй чеченских войн, став сиротой, выжить и при этом остаться человеком – немногие на такое способны.
   Командир поймал себя на мысли, что не сможет с ходу сказать, видел ли он «на гражданке» ребят его возраста, которые бы в подобной ситуации так достойно вели себя. Постепенно он стал подумывать о том, что ребенку в этих руинах делать нечего. И, однажды, пришел в полуразвалившийся Ромкин дом – поговорить с бабкой. Она сразу согласилась с его доводами, так как понимала, что перспектив в этом городе у ребенка-сироты нет никаких. Однако подробности, которые он узнал от бабки – некоторым образом привели командира в недоумение. По ее словам, отцом мальчишки был – чеченец, мать – русской. Оба пропали в первую чеченскую. Неужели за эти несколько лет, прошедших между войнами, родственники не разыскали ребенка? Тогда сразу возникал вопрос – если родственники со стороны матери погибли, потерялись, то почему ребенка бросили чеченские родственники? Плохо читали Коран? И кем является для них ребенок, если мать – русская? По-чеченски –  ребенок не говорил вообще. Значит, с рождения воспитывался в семье матери? Странно. Ведь сын – наследник для чеченского отца, почему же отец его бросил? А может, напрочь позабыл, что такое «нохчалла» — неписаный кодекс поведения чеченского мужчины? Или были другие наследники – «чистокровные» чеченята? А этот – «полукровка», оказался не нужен? 
   В общем – вопросов было больше чем ответов.
   Недолго подумав, командир решил – хрен с ними, с этими национальными загадками. Пускай их историки и философы с этнографами разгадывают. А муаллимы всякие – с важным видом объясняют. Плевать – какой он национальности. Мальчишке – надо помочь. Здесь и сейчас.  Ребенок – он и есть ребенок. Тут – он явно никому не нужен. Неизвестно, что его ждет в будущем. В этих развалинах – разве что тарковским разным «сталкеров» впору снимать…   
    Командир смотался в аэропорт «Северный», где не так давно открыли маленький переговорный пункт со спутниковыми телефонами в двух кабинках. Стоимость  переговоров была недетской, но кто считает деньги, когда звонит домой, родным. Со своей матушкой он договорился быстро. Известие о том, что сын приедет с войны с ребенком – она восприняла спокойно. Мама – она и есть мама. Человек, который всегда поймет, всегда простит. Кто беззаветно и бескорыстно любит. Кто всегда ждет своего сына, куда бы того служба, или черти не занесли. Настоящая жена и мать офицера.  А больше ни с кем  командир не договаривался. Не с кем ему было договариваться. Жены у него не было, уже. Не все женщины выдерживают  роль,  а точнее – образ жизни жены офицера.  Это уж кому из мужиков – как повезет.
     Потом еще было много беготни и оформление всяческих бумажек. Оказывается, в  подобных случаях составляется «акт о брошенном ребенке» и еще много чего.  Но, закаленного в боях с нашей труднопобедимой бюрократией, офицера – это не пугало. Командование бумаги подписало.  Правда, не раз ему приходилось ловить в Ханкале недоуменные взгляды, однако с расспросами никто особо не лез. И один раз он удостоился еще одного взгляда – на этот раз сожалеющего.
— Капитан, ну зачем тебе этот мальчик? – спросила его знакомая военврач в медсанбате.
Туда пришлось тащить Ромку, чтобы его проверили на всякие «страшные» заболевания,  квалифицированно осмотрели, на всякий случай. И дали хоть какую-нибудь справочку, что парень – не заразный. Так как территория, на которой они находились, считалось зоной повышенного эпидемиологического риска.      
— Зачем он тебе? Ты справишься? Может мы его с собой, в Москву заберем? – и шутливо  прижала Ромку к себе.
— Да он и сам не поедет, — рассмеялся капитан, — а Ромка молча кивнул в ответ, освобождаясь от ласковых рук тетеньки-врача.
Она налила Ромке чаю, а сама позвала командира в коридор, перекурить.  Там, понизив голос, сказала:
— Ты знаешь, что парнишка – проблемный? Не обращал внимания, что он иногда моргает часто-часто? Это могут быть последствия контузии или нервного шока. Он, скорее всего, под бомбежку попадал или артобстрел. Может ты, все-таки, нам его отдашь?  Нет?  Ну, смотри… — она совершенно по-бабьи вздохнула и быстро перекрестила его, — удачи тебе, капитан.
   Все когда-нибудь заканчивается.
    Приехала новая смена. Пока сдали ей заставу. Потом грузились со всем барахлом в вагон. Прощались с новой сменой, где была масса знакомых.  Командир чуть не сорвал голос, распихивая по купе бойцов, радостных до невозможности, что командировка закончилась и они, живые, почти все,  возвращаются домой.
    Возвращение домой – история отдельная. Бойцы, расположившись в вагоне, втихаря стали доставать заначки. Командир, зная, что этот процесс пресечь практически невозможно, плюнул и определил старшего в каждом купе из наиболее ответственных и стойких к «спиритус винум». Оставался заключительный аккорд – без ЧП в дороге доехать домой и разоружиться.   
   Проверяющие, приехавшие на пару дней, смело побояться, во всей суете участия естественно не принимали. Хотя по приезду на заставу, при пересменке, пытались важно надувать щеки и давать командиру ценные указания. Командир кивал им с серьезным лицом, изо всех сил пытаясь не рассмеяться. Истинные причины командировки «штабных бойцов» лежали на поверхности и, были видны, как на ладони. Командировка в район проведения «контртеррористической операции» сроком  свыше суток – и можно смело готовить на себя документы, для получения удостоверения участника боевых действий. А если с начальством хорошие отношения, или за пару дней злобные сепаратисты стрельнут в их сторону разок – то и представления к чему-нибудь серьезному. К награде – например.   Когда поезд двинулся в обратную сторону, проверяющие решительно заперлись в отдельном купе, откуда до конца поездки скромненько выбирались только в туалет. Ребенка среди бойцов – даже не заметили. Они видимо четко понимали, что своими холеными  физиономиями и новенькими необмятыми камуфляжами несколько раздражают бойцов, а за целостность данных физий никто ручаться не может.
    В общем, за всей этой беготней командиру и присесть некогда было.

    Наконец к вечеру все угомонились. Поезд уже шел по России. Капитан вышел в тамбур и в поисках зажигалки похлопал себя по карманам. Рука наткнулась на характерную выпуклость и – его прошиб холодный пот – в карманах разгрузки обнаружились две гранаты с ввернутыми запалами, которые он в суматохе забыл сдать своему тыловику. В мирные края они въезжали, имея, по инструкции, только личное оружие с минимальным боекомплектом.
    «Однако, хорош бы я был, если бы на перроне места прибытия меня невзначай проверили и обвинили в попытке незаконного вывоза боеприпасов и взрывчатых веществ» — усмехнулся он, — «задержали бы моментально. То-то радости было бы у прокурорских! А тут еще мальчишка, куда бы он делся?».
   Пришлось расталкивать сладко храпящего тыловика, вскрывать опечатанные ящики и укладывать туда, ненужные уже, боеприпасы. Гранаты в один ящик, запалы, соответственно — в другой. Он всласть покурил в тамбуре и вернулся в купе. Поправил сползшее с Ромки одеяло.
       У парнишки начиналась новая жизнь – как она сложится, кто его знает?..
Но уж во всяком случае –  без обстрелов, взрывов и скитаний по развалинам. 
До-мой, до-мой, до-мой – стучали колеса.

...............................
Р.S. А потом об этом была написана песня:
Александр Маршал "Будем жить"