Как же мне близки эти размышления твои, метания! А хорошо-то как написано, столько чувства! Я хоть выпрыгну из себя, у меня не получится! Но, боже мой, как мне от этого ХОРОШО!!! Пиши, Коля, не теряй времени. Знаешь, я бы всё-таки причислила сомнение к смертным грехам, а тех, кто в нас рождает эти сомнения, в рай не пускала. Спасибо…
И пою, Лена, и танцую, и первая за любой кипиш, как говорят мои дети!))) А тумбочка так и осталась в той квартире, вместе с пластинками. Мама отказалась её забрать, когда переезжала в новую, которую мы с мужем для неё купили. Я так себя ругаю за то, что не настояла тогда…
«Трудное детство, деревянные игрушки»… Это немного обо мне. Мне было полтора года, когда я стала нянькой для своего брата. Ему на тот момент было уже три месяца. Разумеется, об этом я знаю от мамы, а вот о том, что мы с ним спали в одной кроватке, прекрасно помню и помню этот сладкий запах молока, который исходил от этого тёплого и беспокойного комочка. Так что мягкая игрушка мне не требовалась. В нашей квартире меня привлекали две вещи: окно и тумбочка, в которой хранились папины пластинки. Была она не совсем обычная, дверца у неё откидывалась, и я очень быстро освоила это действие и иногда прятала там какие-то свои вещи, чаще всего, лоскутки, которые оставались от маминой работы. К ним у меня была страсть. К тому времени музыка в нашем доме звучала редко, разве только, мамины песни. Мама не умела молчать и за работой всегда что-то рассказывала и пела, как правило, на польском языке. Брат предпочитал улицу, а я присматривалась к тому, что она делала, и уже сама создавала наряды для своей любимицы, крошечной, с мою руку, куклы с моргающими глазками, которую мне подарила моя двоюродная сестра, уже взрослая. Подпевать маме быстро вошло у меня в привычку. Трогать пластинки нам запрещалось, но наша квартира была как будто специально создана для того, чтобы однажды я представила себя артисткой и нарушила этот запрет. Огромный проём между большой комнатой и спальней страшно раздражал маму. Наконец она решила эту проблему, закрыв шторами из плюша, красивого бордового цвета. Шнур от утюга, были в то время такие утюги со съёмными шнурами, на время отсутствия родителей становился микрофоном. Дом у нас был большой, коммунальный, — целых 11 квартир. Не тратя времени даром, я созывала своих подружек, и мы давали встряску этим стенам. Объявляли друг друга не иначе как «народная артистка СССР». Конец нашим концертам положил папа, который появился в самый неподходящий момент. С тех пор мама так и называла меня: артистка погорелого театра. К тумбочке я больше не подходила, но, видимо, богу было угодно, чтобы наши благородные порывы получили развитие. Времена были добрые: нашлись на нашей улице две подружки, которым пришло на ум занять детвору на время летних каникул. Обе учились в музыкальной школе. Двор у одной из них был огромный и нужной конфигурации. Там и проходили наши репетиции. Мы сами рисовали афиши, расклеивали по всему городу и в назначенный день собирали стулья по всей улице, покрывала для кулис и показывали всё, чему научились. Людей приходило много, стульев всегда не хватало, расходились наши гости счастливыми, а на следующий год приводили новых гостей, умножая число наших почитателей… Дело, начатое этими прекрасными девочками, продолжил Дом пионеров. И уже тогда, как лучший отряд по месту жительства нас наградили грамотой и путёвкой в туристический лагерь, в Оршу, на одного из нас. Мы даже не стали выбирать, — сразу начали плакать. Потом меня озарило пойти в райком партии. Взрослые нас высмеяли, но я, как самая старшая среди всех, уже перешла в шестой класс, не стала их слушать. Чумазые, в стоптанной обуви, с ободранными коленками – мы так и отправились в большой дом на площади, на который указывал рукой сам Ленин. Подвигом для меня был каждый ответ у доски, каждый выход на сцену, но несправедливость и их слёзы сотворили чудо. Нужно было видеть лица людей, у которых я спрашивала дорогу, особенно секретарши 1-го секретаря. Но сам он оказался на высоте: выслушал и спросил, сколько нам надо путёвок… и распорядился выдать, сколько мы попросили. Добавлю ещё, чтоб было понятно: Новый год в провинции не имел запаха мандаринов, а путёвка в лагерь – была нереальной роскошью.
А хорошо-то как написано, столько чувства! Я хоть выпрыгну из себя, у меня не получится! Но, боже мой, как мне от этого ХОРОШО!!!
Пиши, Коля, не теряй времени. Знаешь, я бы всё-таки причислила сомнение к смертным грехам, а тех, кто в нас рождает эти сомнения, в рай не пускала.
Спасибо…
Спасибо большое, Коля. Так тепло на сердце стало… будто заново родилась.
Жизнь подкорректировала этот недостаток, но и сейчас иногда бунтарь просыпается.)
А тумбочка так и осталась в той квартире, вместе с пластинками. Мама отказалась её забрать, когда переезжала в новую, которую мы с мужем для неё купили. Я так себя ругаю за то, что не настояла тогда…
Трогать пластинки нам запрещалось, но наша квартира была как будто специально создана для того, чтобы однажды я представила себя артисткой и нарушила этот запрет. Огромный проём между большой комнатой и спальней страшно раздражал маму. Наконец она решила эту проблему, закрыв шторами из плюша, красивого бордового цвета. Шнур от утюга, были в то время такие утюги со съёмными шнурами, на время отсутствия родителей становился микрофоном. Дом у нас был большой, коммунальный, — целых 11 квартир. Не тратя времени даром, я созывала своих подружек, и мы давали встряску этим стенам. Объявляли друг друга не иначе как «народная артистка СССР». Конец нашим концертам положил папа, который появился в самый неподходящий момент. С тех пор мама так и называла меня: артистка погорелого театра.
К тумбочке я больше не подходила, но, видимо, богу было угодно, чтобы наши благородные порывы получили развитие. Времена были добрые: нашлись на нашей улице две подружки, которым пришло на ум занять детвору на время летних каникул. Обе учились в музыкальной школе. Двор у одной из них был огромный и нужной конфигурации. Там и проходили наши репетиции. Мы сами рисовали афиши, расклеивали по всему городу и в назначенный день собирали стулья по всей улице, покрывала для кулис и показывали всё, чему научились. Людей приходило много, стульев всегда не хватало, расходились наши гости счастливыми, а на следующий год приводили новых гостей, умножая число наших почитателей…
Дело, начатое этими прекрасными девочками, продолжил Дом пионеров. И уже тогда, как лучший отряд по месту жительства нас наградили грамотой и путёвкой в туристический лагерь, в Оршу, на одного из нас. Мы даже не стали выбирать, — сразу начали плакать. Потом меня озарило пойти в райком партии. Взрослые нас высмеяли, но я, как самая старшая среди всех, уже перешла в шестой класс, не стала их слушать. Чумазые, в стоптанной обуви, с ободранными коленками – мы так и отправились в большой дом на площади, на который указывал рукой сам Ленин. Подвигом для меня был каждый ответ у доски, каждый выход на сцену, но несправедливость и их слёзы сотворили чудо. Нужно было видеть лица людей, у которых я спрашивала дорогу, особенно секретарши 1-го секретаря. Но сам он оказался на высоте: выслушал и спросил, сколько нам надо путёвок… и распорядился выдать, сколько мы попросили.
Добавлю ещё, чтоб было понятно: Новый год в провинции не имел запаха мандаринов, а путёвка в лагерь – была нереальной роскошью.
Я ещё не приступила, а уже…
Дополните, пожалуйста, свой профиль сведениями о себе.
Думал ли тазик, что будет так воспет!)))