Богатый улов

Как только солнышко прогреет землю, и по юной травке, словно цыплята, разбегутся одуванчики, я прихожу в гости к морю. Осторожно подхожу к краю обрыва, сажусь и, свесив ноги, предаюсь блаженству…. Вправо и влево от меня тянется выгнутый упругой дугой берег. Его кромка, потеснив изумрудное пространство, мастерски изобразила огромный бокал причудливой формы. Этот сосуд переполнен цветом незрелого вина из белых сортов винограда, ослепительным блеском солнца и зыбким колебанием вод. По его бокам витиеватым рисунком, насколько хватает глаз, просматриваются станицы и хутора, уводя в небо бескрайнюю морскую гладь.

На первый взгляд вокруг меня царит безмятежная жизнь, полная взаимопонимания между двумя Вселенными, которые мирно покоятся в объятиях друг друга. Наблюдая за ними, лишний раз, убеждаюсь, что они находятся в вечном противостоянии между собой, где за мнимой личиной тишины таятся нешуточные страсти, позаимствованные, как ни странно, у человека. А может наоборот. Не берусь утверждать. Вопрос слишком спорный. Поэтому, стараясь придерживаться золотой средины, не спешу делать выводы, а просто наблюдаю. Ибо, вопрос вопросов в непознанной тайне является главной проблемой любопытного.

Берег подо мной отвесный, высокий. Он похож на крепостную стену, которую воды, во что бы то ни стало, хотят убрать со своего пути. А так, как с наскока им от Великана не избавиться, они приходят к простому решению, — Непокорного надо извести, если не мытьём, так катаньем. Для этого у водного пространства есть никем непревзойдённая в хитрости и коварстве армия волн. Находчивые милашки, спеша одна за другой, шаловливо пытаются лизнуть подножье моего «утёса». Маленькие негодницы, усыпляют бдительность Великана. А вот с какой целью это делают, ему стоит задуматься и, ни в коем случае не отвечать им взаимностью. Ибо ни к чему не обязывающее мимолётное увлечение для него может закончиться очень печально.

Хитрые шалуньи, продолжая кокетничать, держатся пока на расстоянии, делая вид, что это они не позволяют обрыву прикоснуться к себе. Своим поведением волны явно подогревают желание недруга. Не достигнув намеченной цели, захватывают и тащат в глубину вод: мелкие камешки, остатки ракушек, песок. Для забавы? Как бы ни так. На самом деле, это их стратегический план боевых действий, выработанный веками. Неужели Непокорный одурманен их лживой лаской и не замечает, что безобидные малютки подкоп под него делают? Настойчиво, въедливо, терпеливо.

Однако и у них терпение не безгранично. Осознавая безуспешность своих попыток, науськанные ветром, волны начинают свирепеть. Клокоча и пенясь, с разбега бросаются упрямцу на грудь, пытаясь потеснить его. А тот, как назло, не желает добровольно уступать им свою территорию. Безжалостно вырывая куски его плоти, волны постепенно лишают его могущества. Не выдержав нападение злючек, под их радостные аплодисменты, обрыв делает шаг назад, со вздохом сбросив к подножью кусок своего тела. Всхлипывая от жадности, волны, начинают со смаком пожирать его, как зверь свою жертву. Разница состоит лишь в том, что у зверя во время еды морда в крови, а у волн в глине. Съев подачку, они лениво умываются и, как ни в чём не бывало, продолжают вести подлую игру, вынашивая очередной план нападения.

Главное самой не оказаться в тот миг на краю обрыва, когда берег вновь захочет покормить волны. Меня уже не раз предупреждали об этом рыбаки.

— От, чёртова баба! Хоть говори ей, хоть плюнь, она опять за своё! На прошлой неделе, вон какой кусище обломился, если б ты в тот день сидела на краю, то давно уже по тебе родные поминки справили бы.

Вздрогнув, я оборачиваюсь. Держа в руках сеть, от ближайшей калитки ко мне направляется дедок. Вернее не ко мне, а к кольям, вбитым неподалёку от добротной лавочки, нашедшей приют под кроной раскидистой старой вишни. Сеть ещё мокрая. Её ячейки обильно заполонены зеленовато-бурыми водорослями. Ворча, старик начинает развешивать её, попутно очищая от «прилипчивой заразы», которая житья не даёт «хорошим людям». Старик в моём представлении, — чисто вылитый Щукарь. Подол его нательной рубахи надёжно утонул в стареньких брюках с красными лампасами по бокам. Брючины, с заплатками на коленях, заправлены в шерстяные носки. Стоптанные до неприличия чувяки каким-то чудом умудряются держаться на его ногах. Сам дед худощавый, небольшого росточка. О таких людях в народе обычно говорят: — «Метр с кепкой, а всё туда же». Загар цвета меди уже успел покрыть собою его морщинистое лицо, а так же, шею и кисти рук. Прокуренные усы, имея рыжеватый цвет, аккуратно подстрижены. Чувствуется, что старик относится к ним со вниманием. Седой чуб, лихо закрученный колечками, задорно выглядывает из-под старенькой казацкой фуражки с треснутым козырьком. Взгляд у деда добрый, и, что мне нравиться, в нём присутствует искринка озорства. По всему видно, — дед в молодости был большим волокитой.

— Как улов? — интересуюсь я.

— Ты мне зубы не заговаривай. А ну-ка, брысь от обрыва! Жить надоело?

Спорить не стоит. Подойдя к вишне, сажусь на траву и, прислонясь к её тёплому шершавому стволу, продолжаю, молча, глядеть вдаль, туда, где небо тонет в море, а может море уходит в небо. Поди, разберись…

Тем временем рыбак развесил на кольях сеть и, очистив её от водорослей, закурил, присев на лавочку.

— Я давно за тобою наблюдаю. Чо ты всё время на море пялишься? Связано с ним что-то?

— Да нет, просто люблю смотреть на него, а заодно порассуждать о жизни. К тому же здесь дышится легче, чем в городе.

— Это верно. Чо город, одна суета да пылища. У меня дочка в нём живёт. Бывало, вернусь от неё, высморкаюсь в платочек и, не ко времени сказано, сопляк чёрный. Бабка смеётся: — «Дед, ты чо, землю носом рыл, што ли?». А я ей в ответ, мол, ежели бы я им только землю рыл, то грязи в нём меньше было бы. Я вот усю жизнь рядом с морем прожил, и представить даже не могу, как можно в другом месте век вековать.

Старик почесал затылок, поправил фуражку и продолжил:

— Ты тут про улов спрашивала. Ну, чо сказать. По нонешним временам, — не плохой. А по прежним, – слёзы. Лет десять назад я таких краснюков таскал, — тебе и не снилось. Ноньче всего одного добыл, да и то, мужик попался. Не удалось икрицей побаловаться. О раках и говорить не приходится. Озверел народ начисто, акромя денег святого для него ничего не существует. В мою молодость мне бы отец руки поотрывал, если б я домой молодняк принёс, а сщас никто ни за чо не отвечает. Вот скажи, как можно рака, длиною в палец жизни лишать? Ведь с него никакого толку нету. Толи раньше было… — старик вздохнул, затем резко повернулся ко мне. — Не поверишь, дочка, вот таких, мы с батькой в хорошие времена таскали, — и он провёл ладонью по сгибу локтя.

Заметив мой изумлённый взгляд, смутился, и добавил:

— Ну, мабуть, чуток меньше… Но всё равно, больших только брали. А тут поехал я как-то на Миус потаённые места проверить. Вижу, мужики бредень с цепью таскают. Такую мелюзгу вылавливают, смотреть противно. Пристыдил я их. Скривились, но раков отпустили. Только кажется мне, что ненадолго им совесть глаза открыла. Сумлеваюсь, что дошла до их душ моя проповедь. — Старик вновь вздохнул. — Вот ты, наверное, думаешь, дескать, старый хрен других ругает, а сам сетью балуется. Да, ловлю, но столько, сколько надо на прокорм. Мелюзгу отпускаю, а беру ту рыбку, что в сок вошла. Икряную тоже стараюсь не губить. Иначе, откуда приплоду быть. — Он загасил папироску о край лавочки и поинтересовался, — ты тут ещё долго сидеть будешь?

— Пока уходить не собираюсь, если не прогоните.

— Ну, а с какого перепугу я тебя должен гнать? Ты мне не мешаешь. Да и не со зла я ворчу. За тебя переживаю, глупенькая. Съедет земля под обрыв, и концов родные не найдут.

Дед смущённо переступил с ноги на ногу. Провёл пальцем по усам, почесал ухо и, наконец, решился.

— Ну, раз не уходишь, то у меня к тебе просьба есть. Посиди малость, покарауль сеть, а я схожу, пообедаю. С ранней зори во рту маковой росинки не было. Бабка ещё с вечера к дочке умотала, один я на хозяйстве остался.

— Конечно, посижу, идите, не беспокойтесь, всё в порядке будет.

Дед повеселел.

— Может тебе рыбки принести, посолонцуешь?

— Спасибо, но не надо. Потом пить больно хотеться будет.

— Как знаешь, хозяин барин. Ну, так я пошёл? Не задержу тебя, быстрёхонько управлюсь. Одна нога здесь, другая там.

Старик засеменил к калитке. Наслаждаясь покоем, я продолжала сидеть на траве и глядеть в горизонт, дорожка к которому была позолочена солнцем. У деда на обед, вероятно, был зажаренный бык, ибо, что можно так долго делать за столом? Пока я наслаждалась тишиной, румяное солнышко стало тихонько идти в гости к ночи. Я даже не заметила, как оно очутилось по другую сторону сети. Создалось впечатление, будто бедолага запуталось в ней и никак выбраться не может. Свежий ветерок трепал сеть, а мне казалось, что это трепыхается солнышко, пытаясь освободиться. Рядом с ним о тонкие нити непредвиденной ловушки билось пушистое, упитанное облачко. Оно было такое славненькое! С одного боку беленькое, с другого румяное! От избытка чувств мне даже захотелось ущипнуть его за щёчку. Только вот в каком месте её искать….

Раздался скрип калитки.

— Господи, дочка, прости. Поел, прилёг на чуток и, как провалился. Виноват, каюсь. Ты уж не сердись на старика.

Я поднялась с земли. Старик засуетился.

— Погоди, не уходи, я сейчас мигом обернусь.

— Надолго, дедуля? — тоскливо поинтересовалась я. — Быстрее возвращайтесь, меня дома уже заждались.

Мои слова были адресованы хлопнувшей калитке.

Спустя несколько минут, которые для меня показались вечностью, старик вышел с подворья, неся в руках увесистую матерчатую сумку и объёмистый свёрток.

— Это тебе дочка за труды, — сказал он, протягивая своё подношение.

— Ну что вы, не надо, — пряча за спину руки, смущённо проговорила я.

— Бери, бери, для хорошего человека не жалко. А сумку, ежели когда-нибудь принесёшь, то закинь во двор.

Поблагодарив старика за рыбу, я пошла по узенькой тропинке на автобусную остановку. На повороте оглянулась. Старик уже снял сеть и, сидя на лавочке, курил, поглядывая вдаль. Солнышко и облачко покоились на голубом просторе небес.

Милый, добрый старик! Ты даже не подозреваешь, какой улов был сегодня в твоей сети! А может это и к лучшему?