Открытый микрофон приглашает - обсуждаем отрывок из книги нашего автора

Уважаемые участники Литературного клуба!
Рубрика «Рецензии. Мастер -классы по прозе» сегодня приглашает вас прочитать отрывок из произведения нашего автора и высказать у Открытого микрофона своё мнение.

Автор пока сохраняет анонимность, поэтому – даже если его вы узнаете – мы уважаем право оставаться «в маске». Орфография и пунктуация – авторские.

В комментариях пишите ваши критические замечания, отзывы, рекомендации. Вы можете оставить отклик-впечатление или сделать комплексный анализ (критический разбор) текста произведения, оценить содержание и форму, специфику композиции, особенности индивидуального стиля автора. Для рецензии очень важна объективность и справедливость в оценках.
Заинтересовал ли вас представленный отрывок? Хотите ли прочесть книгу целиком? Обоснуйте ваше решение.
Просьба не забывать правила обсуждения – не переходить на личности, сохранять дружелюбный и вежливый тон.

Итак, начнём:

***

Воскресное утро сияло обещанием чего-то кажущегося бесконечным, как грядущий день.

Осторожно выбравшись из постели, я сняла с крючка пеньюар и вышла из спальни. Прикрыла за собой дверь и прокралась на кухню.

Часы щелкали совсем тихо: им тоже еще хотелось спать.

Я налила в чайник свежей воды, вскипятила и заварила себе утренний кофе. Еще год назад вместе с гранулами я сыпала сахар, но жизнь около Кати отучила меня от той привычки. Теперь я понимала, что глубокий вкус напитка нельзя портить крестьянской сладостью.

А можно просто запить им хорошую темную шоколадку. Или заесть кофе это шоколадкой, что было одним и тем же.

Шоколадок у меня в холодильнике лежал целый штабель; я покупала их в гипермаркете даже не по десять штук, а сразу коробку. И, разумеется, не молочную замазку «Альпенгольд» и не «Бабаевский» черный асфальт без масла какао – настоящий французский или бельгийский, который заказывали понемногу для гурманов; истинные россияне типа моих верхних соседей удавились бы, потратив такие деньги на шоколад, а не на пельмени из бычьих органов.

Вынув новую плитку, я разорвала бумагу, со сладким шелестом освободила от фольги, отломила половинку. Мой любимый продукт был плотным и почти звонким, но одновременно пластичным и раскололся ровно по бороздке.

С дымящейся чашкой в одной руке и куском шоколада в другой я вышла на балкон, предварительно кое-как прикрывшись. Голой я могла отдаваться природе лишь ночью, при свете дня была тут как на ладони.

Над двором беззвучно вились ласточки – мелькали в небе, взлетали и падали, меняли направление, останавливались на месте, проносились мимо балкона, едва не задевая меня крыльями

Я стояла, овеваемая ветерком, и ощущала в себе что-то новое.

Во мне царила какая-то удивительная гармония… точнее, полное приятие окружающего мира.

Я смотрела вниз и мне не хотелось кинуть сковородку ни на одну из машин, стоящих под окнами — несмотря на то, что днем они заполняли двор бензиновой вонью, а по ночам будили меня кваканьем сигнализаций.

Я смотрела дальше и не ощущала желания расстрелять вместе с хозяевами всех вонючих собак, которые без конца тявкали, метили каждый угол и раскидывали по тротуарам свои экскременты.

Меня не бесили даже мерзкие дети, отравляющие мне жизнь в собственной квартире компьютерным воем и пещерной музыкой со всех сторон, пачкающие подъезд жвачкой и выбегающие из лифта вперед меня по моим ногам.

Я никогда не любила этот мир; я не любила людей, потому что любить их мне было не за что. Но сейчас моя нелюбовь куда-то отошла, сменившись спокойным ощущением себя на такой высоте, с которой мелочи уже казались несущественными.

Что во мне произошло?

Неужели так сильно повлияли слова, педагогически сказанные Адой?

Или я просто переросла какую-то свою ступень и поднялась на следующую, о которой до сих пор не подозревала?

Я не знала ответа, да он и не был важен. Важным было лишь мое утреннее состояние – состояние утра моей вечерней жизни.

-…С добрым утром, Настя!

Саша стояла на пороге балконной двери – нежная и теплая со сна.

На ней была лишь моя короткая футболка. В нижней части одежды необходимости не имелось, поскольку со двора обозревалась лишь верхняя часть стоявших.

Но все-таки стоило купить Саше какой-нибудь хорошенький халатик, чтобы она ощущала себя тут совсем как дома.

Как в доме, которого у нее не было.

— И тебя, моя радость, — ответила я.

И, продолжая ту же мысль подумала, что к зиме нужно будет обеспечить ее еще и теплыми вещами – чтобы моя милая беззащитная девочка не мерзла в моем вытрезвителе.

Я привлекла девушку к себе, обхватила ее плечи, и мы некоторое время стояли молча.

Ласточки пролетали совсем близко; наверняка они нам завидовали.

— Слушай, — сказала я. – Саша… Переезжай ко мне. Совсем. Ты прописана в своей общаге?

— Нет, у родителей… А что?

— Да ничего. Если в общаге – прописалась бы у меня. И так пропишу, если хочешь, будешь в городе официально и все такое.

Саша не отвечала, молча глядя куда-то за горизонт, где в утренней дымке плавилось уже горячее солнце.

— Или… ты не хочешь? Все это временно? Ты выучишься, уйдешь отсюда, начнешь новую жизнь, выйдешь замуж и родишь детей, и все такое?

Я выдала стандартный, почти голливудский набор на одном дыхании, чтобы выяснить сразу: согласна ли Саша, или наши отношения для нее лишь этап.

Хотя и сама не могла еще сказать, чем они были для меня. Может быть, просто пыталась убедить саму себя в правоте Ады.

— Нет, замуж я не собираюсь. Сдохну, но не стану плодить наследников какому-нибудь пузатому уроду. Да и непузатому тоже. Я мужчин ненавижу. Всех до единого… ну, кроме доктора иногда. Вообще людей ненавижу, если правда.

— А я что – навижу? – я даже усмехнулась. – Я похожа на мать Терезу?

— Нет, на Терезу ты не похожа, – серьезно ответила девушка. – А «мать» для меня слово матерное.

— Нельзя работать в «Астарте» и при том любить людей, разве нет?

— Да, конечно. Мне тоже так кажется. И вообще.

— Ясное дело. Ведь нынешний мир, в котором нет достойного места, мне устроили не марсиане. Ты согласна?

— А то, — кивнула Саша.

— Ну вот видишь. Мы с тобой сестры. Я тебя обожаю, Катю с Адой… люблю, к той же Оксане хорошо отношусь. Она мне ничего плохого не сделала. И к Шанину, в этом мы тоже одинаковы. А на тех всех…

Я махнула рукой в сторону двора и простирающихся еще дальше за ним серых городских кварталов

— На них самих и на их мнение обо мне. Понимаешь?

— Да, — Саша опять кивнула. – И полностью с тобой согласна. Мне с тобой хорошо, как быть не может. Тебя я люблю и чем дальше, тем сильнее. Век воли не видать… Хотя так сейчас уже никто не обзывается на самом деле.

Я потрепала девушку по волосам.

-…А на остальных мне плевать желтой тряпочкой. Они мне все по барабану и даже дальше.

Она потерлась щекой о мое плечо и добавила тихо:

— Как и я им.

— Ну так вот, — я поцеловала ее душистую макушку. – Ты меня поняла?

— Поняла. Ты предлагаешь?..

— Да, именно так, – твердо ответила я. – Пока смерть не разлучит нас. Ты согласна?

— Можно, я перекурю? — не отвечая, попросила Саша. – А потом кофе попьем? Я спала-спала, никак не могу проснуться, голова сонная и ничего не соображает. И ты меня совсем не знаешь. Ты знаешь, что я…

— Знаю, — перебила я, догадавшись, о чем идет речь. – И для меня это не имеет никакого значения. Ну, что-то где-то не так сделала по молодости, ну где-то попалась? Ты же не депутатка Госдумы, чтобы присвоить миллиард и остаться сухой? В этой стране чем меньше украдешь, тем на дольше сядешь — разве нет?

Саша молчала.

— Я бы вообще украла всю Москву.

Девушка пожала плечами.

— Я понимаю, что отсидеть год в тюрьме – это был ужас. Но все прошло, жизнь идет дальше, и…

— Я не в тюрьме сидела, отбывала в колонии строгого режима. Сначала в малолетней, потом во взрослой. И не год, а семь от звонка до звонка. И я ничего не воровала. Я шла по «сто пятой»…

Саша сделала паузу и пояснила, видя мое непонимающее лицо.

— Убийство без смягчающих.

Такого признания я не ожидала. Но…

Но почему-то оно меня не шокировало.

— Ты понимаешь? Я убила человека!

Все-таки я не сразу знала, что сказать.

— Че-ло-ве-ка!

— Человека? – я, кажется, пришла в себя и даже усмехнулась. – Было бы кого жалеть! Людей много. Вот если бы ты убила кошку, собаку… или хотя бы зеленую лягушку – тогда другое дело.

-…Убила, да. Понимаешь – у-би-ла!

— Убила… Ну и что?– я пожала плечами. – Мне тоже иногда хочется кого-то убить.

Девушка молчала.

— И не мне одной, — добавила я, вспомнив слова и Кати и Ады об их родственниках. — Но… Это в самом деле ужасно. Ужасны семь лет в колонии и ужасно то, что у тебя такой опыт. Но повторяю еще раз – для меня это не имеет никакого значения.

Саша неуверенно улыбнулась.

— Теперь я знаю о тебе все?

— Ну… Знаешь все, что было, но не знаешь, как и почему. Рассказать?

— Как хочешь, — почти спокойно ответила я. – Если тебе доставит облегчение – расскажи. В третий раз повторю, что это для меня ничего не изменит.

Я прижала Сашины плечи к себе.

— Абсолютно ничего, понимаешь?

— Ага… — девушка кивнула с явным облегчением. – Тогда расскажу. Я так еще никому не рассказывала, даже… ну пока неважно кому. А ты слушай.

— Слушаю, — подтвердила я.

— Вот издалека начну, ладно? Ну то есть не издалека, а типа с самого начала, чтобы было понятно, как все случилось, ладно?

— Как тебе самой лучше, моя хорошая…

Я поцеловала ее легкую головку.

— Помнишь, я тебе говорила… в самый первый раз… что не хочу вспоминать своих родителей?

— Помню, конечно.

— Я боялась тебе говорить такие слова, потому что везде в уши льют, что позвони родителям, их не выбирают и прочую туфту?

— Вот именно, что туфта, — согласилась я. – Если бы я выбирала, то предпочла вообще появиться на свет без родителей. Ин витро, как говорит Шанин. Так было бы проще жить. И я тебя очень хорошо понимаю.

— Я бы своих под асфальт закатала за все, что пришлось пережить по их дурости. Мне в детстве все запрещали – я не говорю про книжки или интернет, даже телевизор не давали смотреть. Дома у нас никто никогда не бывал. Я жила, как в космосе. Но мать с рождения долбила, что девочка должна быть девочкой. Что до замужества это смертный грех и конец жизни и вообще. Можешь себе представить?

— Примерно, — ответила я. – Мои родители тоже были уроды, только в другую сторону.

— Ну вот. А я уже говорила, ляльки чуть не в детском саду начали расти. В тринадцать лет я была уже почти такая, как сейчас. Тут все есть, в голове – ничего. На вид взрослая, на самом деле глупая, как…

Девушка криво усмехнулась.

-…Потому что эти два кретина не думали мне что-то объяснять. Отцу все было пофигу кроме грядок в саду, а у матери на все только «нельзя». И когда я начала вроде как с девчонками в компании общаться, была дура дурой во всем. Понимаешь?

— Понимаю.

— А ходила я уже тогда на шпильках, потому что мне длины ног не хватает.

— Как это – «не хватает»? – переспросила я. – С чего ты взяла?

-…Ну неважно, я не о том… В общем, я ходила на шпильках – как сейчас хожу. На туфли деньги у них с боем выламывала, но без них себя не человеком чувствовала. И вот как-то раз девчонки подтянули каких-то взрослых парней…

Саша глубоко вздохнула.

— Я на все без разбору вечеринки ходила. Вообще жила только мыслями, как вот доживу до восемнадцати и выйду замуж за фиг кого угодно, лишь бы с родителями не жить…

— У меня было почти то же, — вставила я. — Я приводила кого попало, ни о каком замуж не думая – лишь бы показать родителям, до какой степени мне на них наплевать.

-…И там было еще вино, а дома у нас никогда не бывало, потому что отец ангел без привычек и так далее. Я даже особенно и не пила, так, только попробовала, но все равно было как-то клево. Потом пошли танцевать в разных комнатах. И я оказалась с парнем, и он меня посадил на диван, и…

— Изнасиловал, — подсказала я, желая избавить Сашу от подробностей.

— Да нет, нифига не изнасиловал. По ходу даже не собирался, а если и собирался — увидел бы, я девушка, да узнал, что малолетка… И нафиг ему это надо, хватало тех, кого можно отпороть без проблем и с полным удовольствием… Он просто ляльки мне решил пощупать. Так, для прикола: он не пьяный был и не обкуренный, и в комнате еще кто-то, и все тискались и ржали просто так. Да в конце концов – даже если бы он с меня трусы снял? Ну и что? Земля бы упала на Луну? Годом позже, годом раньше – какая разница! А я…

Девушка постучала пальцем по лбу.

— Мне все, что мать дура недоделанная с утра до ночи повторяла, вспомнилось. Сняла туфлю – размахнулась и вмазала все равно куда. Попала в башку, наповал с одного удара. Даже понять ничего не успела. Шпилька так в висок вошла, что даже вытащить не сумела – в одной туфле меня мусора и повязали, когда приехали следом за «скорой».

— И тебя засудили… — я вздохнула.

— О-судили, — поправила Саша. – Тогда мне казалось, что в самом деле засудили и так далее. Теперь понимаю, все там было против меня. Экспертизу сделали – как обвинитель на суде сказал, «акт не был произведен». И какой там нафиг «акт»? Когда забирали, я была одета, даже платье не порвано. И кто рядом тусовался – они подтвердили, что ничего такого не произошло. Менты, конечно, все гондовня, хороший мент – мертвый мент, сто процентов. Все они полное дерьмо – что менты, что судьи… Но смотри: они приехали, я в полном порядке, одета-причесана, а он на полу и шпилька в голове. И получилось, что он невинная жертва, а я преступница. Взяли в наручники и увезли.

Саша подняла перед собой руки и потерла свои тонкие запястья.

— И ничего нельзя было сделать?

— Можно было при нормальном адвокате. Особенно если он судью знает. Но отец говённик на частного адвоката денег не нашел, он баню строил… или курятник, уже не помню.

Саша стиснула зубы.

— Сказал, что надо жить по совести, честному человеку адвокат не нужен, потому что правда не требует защиты и еще кучу всякой хрени в уши втер. Дали мне бесплатного государственного — а что тот мог? Пык-мык, все свидетели против, у меня не то что превышение необходимой, а вообще никакой обороны не было, я его типа от балды замочила.

— А у этого… убитого… родители адвоката наняли? Или как там — судью подмазали?

— Фиг знает. Не думаю, что подмазывали. Они не богатые были вовсе. Отец его с инфарктом лежал, мать на процессе сидела вся белая и даже не плакала. Да процесс и шел всего ничего – дали по максимуму, без вариантов. Мне еще как на пакость четырнадцать успело исполниться – и понеслась. Так может быть, что-то смягчили, а тут уже уголовная ответственность по полной и так далее. Сначала в колонию для малолеток, потом на взрослую зону. Ну а там… Там сама знаешь, что со мной сделали.

— Бедная девочка!.. – пробормотала я, гладя девушку по голове. – Бедная ты моя… И ведь ни в чем не виновата, по существу.

— Виновата, не стоило бить не подумав. Хотя думать тогда мне было нечем, при моем как бы семейном воспитании. Поумнела я на зоне, и то не сразу. Сначала считала, что он во всем виноват, только он… А потом поняла, что он не виноват… как и я не виновата.

— Виноваты твои родители, — твердо сказала я. – Которые вбили тебе в голову, извини, всякую пионерскую хрень.

— Не извиняйся, Настя, — Саша махнула рукой. — Я точно так же думаю. Хрень она хренью и останется, хоть шоколадом намажь.

— И как ты… жила… там? – я вздохнула. – Извини еще раз, глупый вопрос. Как там можно жить, даже мне ясно. Никак. Как ты сумела выжить?

— Как… — девушка невесело усмехнулась. – Уже самой не понять. Сначала плакала. Потом замолчала. А потом стала бить. Просто бить, без слез и без слов. Шпилек уже не было, никого не убила, срок не набавили.

Саша опять невесело усмехнулась.

— Потом уже когда на взрослую зону перевели, мне повезло. У меня одна женщина была, и она со мной… Ну неважно, кто и как. Поддержала и научила всему, что моя дура мать считала само собой и не нужным. С ней я хорошо жила и даже поумнела. А потом уже под конец срока – не то чтобы шишку держала, но… в общем, была человеком… Если там вообще можно быть человеком.

Я ничего не сказала, только крепче прижала Сашу к себе.

— Ты знаешь, Настя… Я за семь лет прожила целую жизнь. И все время все видела по-разному. Знаешь, вначале я еще ничего не понимала. Мне казалось, что меня несправедливо закрыли и так далее…

— Так на самом деле несправедливо!

— Нет, я не то имела в виду. Мне казалось, все кругом во всем виноваты и все мужики – скоты.

— Так они и есть скоты, — я не могла не согласиться. – Все как один. Скоты и козлы.

— Ну да, кто спорит… Козлы, причем вонючие. Но тот, которого замочила, ничего плохого мне не сделал. Но тогда я всех мужиков разом возненавидела. И ты знаешь, мечтала… Не мечтала, а видела наяву: вот откинусь, поступлю на юридический, стану судьей, и тогда всем мужикам покажу небо с овчинку…

— Небо в алмазах, — поправила я. – А с овчинку оно им покажется, когда ты все нужное покажешь.

— Ну может быть, да… Но представляешь, какая я была дура? Кто после моей статьи не то что в судьи, а даже просто на юрфак пустит?

Я хотела спросить у Саши про снятие судимости, но промолчала.

— Потом я немножко поумнела и стала ненавидеть своих идиотов родителей. Представляла, как их тоже на зону отправили и опустили по полной за все, что я из-за них вытерпела.

— Но они о тебе хотя бы заботились?

— Заботились, а то как же. В колонию приезжали – каждый раз с тонной какого-нибудь говна из сада. Другим девчонкам конфет привозили или даже шоколад – отец уши тер, что полезно есть сырую морковь. Потом на взрослой зоне я уже от свиданий отказывалась, не хотела видеть их тупых рож. Но ближе к звонку уже как-то даже простила их… Что с них спрашивать, если их бог на голову обидел?

— А ты что… в бога стала верить?

Вопрос вырвался сам по себе; Саша и вера не стыковались в моем сознании.

— Нет, конечно. Что я – дура? Хотя у нас на зоне церковь была, все в платочках в очередь стояли, и так далее. И поп по баракам ходил, благословлял – я ему ни разу руку не поцеловала. Не потому, что мужик – кстати, неплохой был, сам бывший зэк – а потому что в бога не верю! Какой нахрен бог?! Бог должен правду видеть и давать всем по заслугам, а он что увидел? И в чем моя такая вина, чтобы так наказывать? в том, что родилась

не в человеческой семье, а у питекантропов? Я бы в черта поверила… но черта тоже нет.

— Да уж… — пробормотала я. – Твои родители – конец котенку.

-…Потом о них забыла вообще. Не то что забыла — даже под УДО не стала рваться…

— «УДО» — это что?

Никогда в жизни я не имела знакомых, прошедших через тюрьму, не читала книг, хотя бы вскользь касающихся темы. Этот вариант человеческого бытия всегда вызывал у меня непроизвольное отторжение.

— Условно-досрочное освобождение. За хорошее поведение и все прочее. Так я вспоминала, как с ними на воле жила – и это казалось хуже зоны. Ну не лучше, по крайней мере. Но ты знаешь, Настя… Когда я к ним вернулась, то поняла, что они и ненависти не стоят и прощения не заслуживают. Их прощать — не прощать все равно, что обижаться на обезьяну, которая тебя стукнула и того не заметила.

— Родившиеся полными идиотами умрут идиотами еще большими, – согласилась я. – Об этом не один умный человек говорил.

— Я у них, ясное дело, деньги сначала брала и на поесть и одеться – нефиг было меня рожать, я их о том не просила. Да и все равно они бы все на удобрения спустили. Но на свою комнату замок поставила и их перестала замечать – типа пеньки с глазами около меня трещат. А потом… Ты меня прописать предлагаешь как городскую и так далее – спасибо тебе не знаю какое! Ты думаешь, я иногородняя?

— Ну да, а как иначе? если ты в общежитии?

— Да нифига… Я живу… мои родители живут в трех кварталах от роддома, меня обратно прописали без напряга. Я сразу работу стала искать, начала откуда ближе, потому что весна, холодно, пешком тяжело, маршрутка дорого… В конце концов оказалась здесь и Шанин помог с общежитием. Ты знаешь, я родительскую квартиру так ненавижу, что лучше было на зону вернуться. Там хоть какие-то приятные моменты были – а с этими каждая минута… как будто меня душат тряпкой для подвязывания помидор. Я бы сдохла около них, а они бы на моей могиле посадили картошку.

— И что теперь? – спросила я, хотя все было в общем ясно.

— Да ничего. Живу в общаге. Стало легко. И ты знаешь, удивительно… Моя мать в самом деле твоя ровесница – ну или там на год старше. Но она… О ней не хочу даже вспоминать. А вот ты, Настя… Если ты, конечно, не передумала после всего, что узнала.

— Не передумаю, даже если узнаю что-то еще, – ответила я. – Одевайся и поедем в общагу за твоими вещами.

— Думаешь, это надо? Может быть…

— Надо, — отрезала я. – И не может. Хватит тебе маяться. Все прошлое прошло, как страшный сон. Мы начнем новую жизнь.

— А можно, в старой еще разок перекурю?

— Кури. Я пока достану чемодан и освобожу.

— Да не нужно чемодана, — Саша махнула рукой,. – У меня вещей всего ничего. Пара платьев, пара туфель, планшет, бумажные учебники, трусы и четыре разных бюзика… Хватит просто пакетов.

— Едем с чемоданом, — я была непреклонна. – Как путешественники, которые отправляются в далекий путь.

— Ну ладно, — Саша улыбнулась. – В путь – так в путь…

-…Сказал попугай, когда кот потащил его из клетки, — не к месту завершила я.

Через полчаса мы шли к автобусу и я тащила за собой роскошный чемодан на ручке.

Пустой, он грохотал на щербинах асфальта, пытаясь сказать, что именно с ним я три года назад в последний раз летала в Турцию.

И напомнить волосатые руки турка по имени Хакан — мусульманина, но не негра – с которым днем я купалась в бикини, вечером – топлесс, а ночью…

Ночью, точнее под утро, говорила себе, что все мужики одинаковые уроды, но, в отличие от русских обезьян, турки хотя бы нежны на предварительном этапе.