Марьины заботушки. Гл. 8, заключительная

Послесловие. Матрёна Ананична.

После свадьбы увёз Сергей Алёнку в город. Марья Петровна чувствовала себя как не в своей тарелке. 

«Все девки разлетелись, гнёздышки себе свили, Иван то на езу пропадает, то что-то по мужской части на улке правит, а я в дому обряжусь – и вся работа. Была коровёнка, да и ту Татьяне свела, у неё робёнков полон дом, пускай молочком поит», – дума за думой томили Марью Петровну.

И как-то раз её осенило: «А пойду-ко я до Матрёны, словинку у неё спрошу. Буду сама девок высватывать.И приработок какой-никакой будет, да и люди пойдут за советом». 

Сказано – сделано. Пошла Марья Петровна до Матрёны. Увидел её, нарядную на крылечке, Иван Васильевич спросил: 

– Марья, а куда это ты вырядилась? 

– До Матрёны схожу. 

– Да что позабыла у неё? Девок-то всех пристроила, а внучки ещё маловаты.

– Надо мне. Навещу хоть, а то как Алёнка уехала, так я у неё и не бывала. Попроведаю: какова, не болеет ли? По знакомой, много раз хоженой дороге отправилась Марья Петровна до Матрёны. И надо же такой оказии случиться: только за ворота вышла, а Степанида из лавки ползёт. 

«С батогом ползёшь, старая кокора, – ехидно подумала Марья Петровна, – а я вот всё ещё, как семнадцати, летаю».

Встреча была неизбежна. 

– Здравствуй, Марья Петровна. Куда это направляешься? Уж не до Матрёны ли опять? 

– Здравствуй, Степанида. Пошла навестить её, не заболела ли она. Много Матрёна мне добра сделала. А ты пошто с батогом-то? Кабыть хорошо раньше ходила. 

– Ох, ноженьки болят, спасу нет никакого. 

«За язык твой поганый болят», – подумала злорадно Марья Петровна, а вслух сказала: – Степанида, ты вечером тряпку обосси да к ногам-то и привяжи, да тёплым ноги замотай, к утру и вытянет боль… А смотри-ко, сколь на улке хорошо: снежку бросило! 

– Дак Михайлов день на носу. Спасибо, Марья Петровна, за совет. Да только я привязывала ссяньё-то, да толку мало. Ещё сердце ночами болит. Думаю вот, на Шуляиху*, наверно, пора. 

– Да что ты эко говоришь, Степанида? Все там будем. 

– Ты уж прости меня, Марья, коли чем обидела. Смолчать бы лишний разочек, а язык вперёд головы бежит. 

– Бог простит, Степанида, и я прощаю, дак и ты меня прости, я тоже ново̀й раз не право̀й бывала. Ладно, не болей, да забудь про Шуляиху, оттуль ещё никто обратно не возвращался. 

«Охти, совсем неладно со Степанидой, – думала дорогой Марья Петровна. – Иван рыбы с реки принёс, надо снести ей на варьку». 

Матрёна сидела за столом и, громко пофыркивая, пила чай из блюдечка. Увидев вошедшую Марью Петровну, она улыбнулась во весь свой беззубый рот.

– Проходи, проходи, Марья Петровна, – ответила она на её приветствие. – Розболокайся да садись ко столу, выпей со мной чашку чаю. По делу пришла али так?

– По делу, Матрёна Ананьична, – ответила Марья Петровна, присаживаясь к столу. 

– Ну, тогда рассказывай, что за дело тебя привело? – спросила  Матрёна, налив чай и подав чашку Марье Петровне. 

Та осторожно отхлебнула из чашки.

– Да ты сахарок-от бери. Я песку не держу, то ли дело – глызка сахару. Да только сахар ныне не тот. Возьмёшь глызку в рот, а она тут жё на языке и растаяла… Дак что за дело? 

– Матрёна Ананьична, отдай мне свою словинку.

– Какую словинку? Ты чего, Марья Петровна? Да нету у меня никакой словинки. 

– Да как нету? Моих девок всех высватала, да столь хорошо высватала: живут дороднё, робёнков нарожали, мужики не пьянюги достались. У меня внучки подрастают, ты не вековична. Вон Степаниду встретила – на Шуляиху собралась, а ведь молодёхонька совсем, семидесяти ещё нету. А я с твоей словинкой и внучкам женихов найду, они ведь в маток пошли, тожё кверху тянутся, да и в деревне девок сватать буду, мало ли какая засидится. Они ведь ныне сами замуж-то выскакивают, а которые не смогут, тем я подсоблю. 

Матрёна улыбнулась. 

– Дак, девка, всё безо всякой словинки обошлось.

– Да как это? Катерина у нас до тридцати годов в девках сидела, а ты скорёхонько жениха нашла. 

– Дак Катерина у тебя до того досидела, что за любого бы пошла, только бы позвали. А я заметила как-то раз в лавке, какими глазами Григорий на неё смотрит. А потом я его спросила: «Гринька, а хочешь, я тебе Катерину Тимонихичеву в жёнки высватаю?» – он и обрадел, а перед этим днём ты и приходила ко мне. 

– А мужскую силу как у Веньки забрала?

– Дак он сам её растерял, до того штанами дотряс по чужим бабам. Он, когда полбомбы выпил, запьянел, ему уж никого не надо было, а потом я нему только намекнула, что свеженькую надо, и отправила к Мане. А Маня деушка честная была, а ведь, сама знаешь, запретный плод завсегда сладок. Вот он ходил-ходил в лавку, да и полюбил твою Маню, и она за то время тоже его полюбила. Вот и вся словинка.

– А Агнею тогда за Ваську как высватала?

– Дак Агнея Ваську спасла. Он принёс ней конфетки за это, да и увидел у тебя дома, сколь девка-та баская. Сам и запросил меня, чтобы высватала.

– А Татьяну с чужим робёнком как сумела за Николая отдать? 

– А вот это самый главный вопрос. Сходила я к Николаю, он ответил, что чужой робёнок нему не помеха, да вот будет ли Татьяна  неговых робёнков жалеть. Мы с ним и договорились: оставить робёнков на крылечке, а в избу к вам одним, без них, зайти. А вот если Татьяна про робёнков вспомнит, да пожалеет них, озябших, тогда Николай её и возьмёт. 

– Вот оно что. А Алёнке ты как экого моряка нашла? 

– А никак. Он меня сам как-то нашёл. 

– Ой, вспомнила, нему Степанида дорогу к тебе показала. Так нету, говоришь, словинки-то? 

– Нету, нету, Марья Петровна, одна житейская мудрость, дак она и у тебя есть, только душу-то пошире раскрывай перед людьми, и всё хорошо будет. 

– Спасибо, Матрёна Ананьична, за науку. Пойду я, а то Иван потерял, наверно. 

– Поди, поди с Богом, Марья Петровна, да не забывай старуху, заглядывай в гости ново̀й раз. 

– Зайду, зайду, непременно зайду, Матрёна Ананьична. 

Дома Иван Васильевич спросил жену: 

– Ну, как там Матрёна твоя поживаёт? 

– Да всё хорошо, Ваня. Ты даве ходил к езу, рыбка какая-нибудь попала?

– Да попала, ва̀ри на две. 

– Дай я хоть на ва̀рьку Степаниде отнесу, что-то она совсем занемогла. Встретилась мне дорогой, прощенья просила, Шуляиху трясла.

– Дак ведь померла твоя Степанида! 

– Как это?– опешила Марья Петровна.

– Да вот так. Пришла домой, села на лавку и отдала Богу душу.

– Охти, охти. Вот беда-та. Упокой её душу, Господи! А мне, Ваня, Степаниды будет не хватать, как я без её-то буду жить теперь? 

– Как буду, как буду! – заворчал Иван Васильевич. – Жить будёшь, хватит скулить.

– И то верно, Ваня. Говорят: старое старится, а молодое на ноги ставится, буду девкам помогать внуков ростить. А Степаниде – мягкого лежаньица. 

* Шуляиха – так в деревне называют кладбище.