Маленький подлюнчик

МАЛЕНЬКИЙ ПОДЛЮНЧИК

( рассказ )

С заплаканным лицом, всплёскивая руками, Любовь Петровна стремительной походкой вошла в кабинет декана. Декан поднял голову и смотрел молча, пока Любовь Петровна по-бабьи причитала. Любовь Петровна, преподаватель теории государства и права отличалась частыми всплесками эмоций, хотя сама из себя создавала образ хладнокровно-сдержанной, высокоинтеллектуальной женщины.
Декан молчал, а Любовь Петровна причитала. Её лицо, стандарта греческой красоты, теперь в потёках косметики напоминало лицо фурии. Она швырнула на стол декана обрывки черно-белой фотографии.

— Вот, посмотрите! Ка-а-кая подлость!

Декан разложил на столе обрывки фотографии и, не спеша, принялся составлять первоначальное изображение. Получилась фотография голой женщины в полный рост. Голая женщина была на высоченных каблуках, вполоборота лица, с гордо вздёрнутым подбородком. Контрастная фигура на сплошь чёрном фоне.

— И что сие означает? — недоумённо проговорил декан.

— А вы посмотрите, посмотрите… Кого она напоминает? Меня!
Декан погладил свою лысинку, чрезмерно великоватую для его сорокалетнего возраста и сказал:
— Затрудняюсь ответить утвердительно, поскольку не видел вас в таком образе, — он хотел добавить «к сожалению», но хмыкнув, вслух не выразил своего сожаления.
— Такая подлость! — Любовь Петровна аж задыхалась от возмущения. — Та-а-кой подлец! Вывесить эту гадость на доске объявлений у дверей деканата. Я знаю — кто это сделал! Это Пикин. С четвёртого курса. На такое способен только большой подлец!

— Ну, почему же сразу, прямо «большой подлец». Ну-у… просто, этакий маленький подлюньчик…

— Какой же он маленький? В нём под два метра роста…

По аудитории летал весенний шмель и все наблюдали за его жужжащим полётом. Даже преподаватель, излагавший с кафедры очередную тему истории политических учений, иногда делал паузу и с лирикой в глазах следил за вестником наступающего лета.

В очередную паузу из первого ряда аудитории высунулся с очередным дурацким вопросом умник Костырёв:

— Вот вы говорите, что религия во всех её конфессиях — тоже идеологическое учение?..

Преподаватель нехотя перевёл свой взгляд со шмеля на Костырёва.

— Ну да, есть такое мнение.

Костырёв, стриженный на манер героев-любовников времён немого кино, как видимо, намеревался и дальше развивать свою «революционную мысль». Большинство аудитории тоже оторвало свои взоры от шмеля и насторожилось в ожидании повода для смеха. Шмель, обидевшись, улетел в распахнутое окно.

— Вот вы говорите… — продолжил настырно Костырёв.

— Это не я говорю. Просто — есть такое мнение, — преподаватель чуть занервничал. — А все мнения гипотетические. Кроме аксиом. А в политических науках аксиом не бывает.

Костырёв привстал со своего места и принял позу оратора. Аудитория встрепенулась общей массой, а Пикин на среднем ряду, положив голову на свои конспекты, принялся чуть подхихикивать. На него оглянулись рядом сидящие девушки — и тоже начали непроизвольно хихикать. У Пикина было очень заразительное хихиканье.

— Исходя из религиозных постулатов, — продолжал «умник» с таким видом, точно это он читал лекцию, — все религиозные догмы и являются аксиомами, не требующими доказательств. Это называется – вера. Верь — и всё… А вера подразумевает смирение. Смирение, в первую очередь, разума. А смирение разума — это что ж, выходит — полная деградация… К этому ведёт религия?
Пикин оторвал свою голову от тетрадки конспектов, ожидаюче приоткрыл рот, готовясь разразиться смехом. Сидящие рядом девчонки, наблюдавшие за Пикиным, тоже приоткрыли свои накрашенные ротики.
Но преподаватель вежливым жестом усадил Костырёва на место, сказал, что «есть такое мнение» и продолжил дальше скучную лекцию. Пикин закрыл рот. Мысленно вздохнул, мысленно себя успокоил: «Следующей парой будет лекция по административному праву. Там можно будет похихикать и поржать над другим «дурачком и камикадзе», над Дзюгиным, который упрямо прёт на рожон и, точняк не сдать ему в ближнюю сессию экзамена по этому предмету. А что и хорошо, поскольку стипендиальный фонд, понятно, не резиновый».

На большом перерыве между парами, дождавшись, когда аудитория полностью опустеет, Пикин подобрался с опаской к портфелю старосты своей группы. Стараясь казаться мышкой при своём росте в метр девяносто, вытащил из того портфеля кондуит и в строчках, где за его фамилией значилось «О», поставил жирно «Х». «А пусть потом докажут факт. Староста — тот ещё жлоб и карьерист с кучерявой шевелюрой».

В конце мая, когда из окон пахнет сиренью, учёба совсем не лезет в голову. Лекции по административному праву, знали все, надо посещать дисциплинировано. Преподаватель этого предмета был «ещё тот доцент с гэбэшным прошлым».
Перед началом своих лекций этот любитель строгого порядка самолично проводил перекличку студентов. Заставлял вставать с места и всматривался в поднявшегося, как будто фотографируя его в своей памяти. Всем запомнились его слова, что из выпускников юридического факультета половина, как показала его практика, уходят в диссиденты. «А вторая половина — в сексоты» — ляпнул с задних рядов Дзюгин, и тут же был «сфотографирован».

Доцент, в общей памяти студентов, всегда ходил в одном и том же коричневом костюме, из-под штанин с отворотами проглядывали всегда шерстяные вязанные носки. Во время своих лекций он обычно делал остановку в две минуты и доставал из своего портфеля большой термос. Сосредоточенно прихлёбывал чаёк из термосной крышки – а студенты кроликами перед клеткой тигра наблюдали это чаепитие.

Пикин захихикал и обернулся назад, когда Дзюгин с задних рядов попросил разрешения задать вопрос.

— Мне вот никак не понятно, — медленно начал Дзюгин придурковатым голосом. — Вот насчёт штрафов за потраву посевов… Это как же? За мелкорогатый скот — одна сумма. За крупнорогатый скот – другая сумма… А вот, допустим, верблюд. Верблюд – он какой скот?

— Садитесь, — прищурив один глаз, сказал доцент.

Он поднялся, походил вокруг кафедры. Потом произнёс, ни к кому не обращаясь:
— Прошу не забывать, что в эту сессию у вас мой экзамен. И прошу не считать мой предмет второстепенным предметом. Абстрактных ответов не признаю. Отвечать придётся строго по лекциям.

Положив голову на тетрадку, Пикин тоненько захихикал, представляя как Дзюгину, презирающему «шпоры», достанется на экзамене.

В свою общагу Пикин шёл, весело размахивая спортивной сумкой на длинном ремне. Довольный собой и уверенный в себе. Совсем не то чувство было у него в начале первого курса. С маленького городка родом и прожив там всю сознательную жизнь до двадцатилетнего возраста, в большом городе Лёша Пикин растерялся — в первую очередь от необходимости постоянно принимать решение. До этого, всё мать с бабушкой думали и принимали решения, а он лишь пользовался тем, что за него решили. А тут, вдруг думать надо: как на квартиру устроиться, чем и где питаться, как держаться в незнакомом коллективе, чтобы придурком не посчитали.

На первом курсе в перерывах занятий, в курилке или в коридорах городские ребята постоянно ржали, непонятно над чем смеясь. И Пикину всё казалось, что над ним. Или он не так одет, или — выражение лица у него туповатое. Пикин, подделываясь под общий стиль, перестал бриться каждый день, разглаживать ладонями прямой пробор на волосах и застёгивать рубашку до верхней пуговицы. Когда травили анекдоты или рассказывали разные жизненные приключения, Пикин заранее открывал рот, ожидая момента общего хохота. Если же никто в компании не начинал смеяться — Пикин молча закрывал рот, настороженно всматриваясь в выражения лиц окружающих, и напоминая своим видом кролика, случайно выпрыгнувшего из клетки в неизвестную свободу. Кролика — размером в метр девяносто два.

В комнате на кровати с расстроенным видом сидел его сожитель по комнате Миха и что-то укладывал в старый рюкзак.

— Куда собрался? – с весёлым весенним настроением спросил Пикин.

Миха пробурчал что-то невнятное и поднёс к рюкзаку охапку пакетов и баночек со своими фотографическими принадлежностями. Вздыхая скорбно, укладывал в рюкзак фотобумагу, проявители-закрепители.

— Вложил меня какой-то гад, — вздохнул Миха. — За мой подпольный бизнес. Вызывали в милицию. Сказали, что по первому разу не посадят, но сообщат по месту учёбы… Какая же это сволочь сообщила! — Миха горестно замотал головой и глубоко выдохнул воздух из лёгких. — А ты чего это хихикаешь? — Миха удивлённо посмотрел на Пикина.

— Просто подумал, — серьёзно сказал Пикин, стирая со своего лица улыбочку. — Что такое мог сделать Иванчук. Ты же на его свадьбе фотографировал. Деньги с него взял?

— Да, — задумчиво кивнул Миха. — Я тогда много фоток нашлёпал. И портретных снимков, и сюжетных всяких разных. Конечно, заплатили мне. Что ж такого, за труд, за мои расходы…

— Вот тебе – и первая версия. Конечно, не сам Иванчук-младший — он же рохля-рохлей. А вот Иванчук-старший… тот мог, жлобяра…
В конце зимы весь курс гулял на свадьбе однокурсника Пети Иванчука. Свадьбу семейство Иванчуков закатило шикарную. Женили сынка на дочке большого начальника. Да и сам Иванчук-старший являлся начальником областного управления юстиции. А Миха эту свадьбу и гостей «увековечивал» на фотоплёнку. Миха, как фотограф-любитель, работал как профессионал. Подстерегал на всяких «мемориальных» местах города свадебные кортежи — предлагал свои услуги. Отирался по детским садам, школам — и предлагал свои услуги фотографа. Имел приличный доход. При больших гонорарах устраивал «банкеты» на всю общежитскую секцию, но в основном тратил доходы на дорогущую аппаратуру.
— … Похоже, что эта версия — самая верная… и единственная, — вздохнул скорбно Миха и пнул рюкзак ногой.

На следующий день перед началом занятий Миха двумя ударами кулака расквасил нос Петьке Иванчуку. Иванчук, утирая кровь, плакал как ребёнок и спрашивал у девчонок, утешавших его: «За что?».

Посерёдке пятого курса на преддипломной практике Пикин стал поневоле задумываться о последствиях процедуры распределения. Оказаться с дипломом в каком-нибудь захолустье, на вроде того, в котором он чуть было уже не оказался, поступив перед призывом в армию в училище внутренних войск. После такого училища перспектива была одна — только в периметр колючей проволоки среди тайги или тундры. Уезжать из комфорта больших городов – ужас как не хотелось. И надо было принимать решение.
Принятие решения для Пикина всегда было мучительным процессом – а вдруг ошибёшься. И на экзамены поэтому всегда ходил, набив шпаргалками карманы: в вдруг, если своими мыслями, что-нибудь не то ляпнешь.
Был у Пикина в голове один вариант — последовать совету своей бабки. Его бабка, похожая под старость лет на ведьму, часто внушала: «Тебе, Лёш, чтобы в жизни устроиться нужно обязательно на богатой девке жениться. А то ж ты у нас какой-то пельмень переваренный. Хоть и в рост пошёл». А так, если по бабкиному рецепту — то и задумываться особо не нужно.
Девок вокруг — глаза разбегаются. В своей общаге, даже если взять — сколько девчушек слёз пролило перед риском первого девичьего аборта.
Но, опять же, решение нужно принимать, выбирать побогаче. Выберешь вот так наспех – а потом, может, ещё богаче подвернётся. Были уже две «цели» для его ракеты «с тепловой головкой». Обе «цели» аж пищат как замуж невтерпёж. Но Лёша Пикин раздумывал и решения принимать не спешил.

На преддипломной практике, услышав краем уха, что в эмвэдэшной системе крайне не хватает следователей низшего звена из-за большой текучки кадров, Пикин с большим усилием, в раздумье, будто «оглядываясь и посматривая по сторонам» направился в управление кадров. «А что, если сейчас закрепиться в городе — на распределении тут и оставят… А потом можно будет выбирать невесту».
Но опять не рассчитал: одна из «целей под его ракетой» забеременела. У неё в семье произошёл огромный скандал по причине болтливости младшей сестры. В общагу заявился папа, настойчиво и с угрозами предлагавший себя в роли будущего тестя. И опять нужно было принимать решение.
Подумав, поверив в свою прозорливость — когда не ты просишь у надменных родителей руки богатенькой невесты, а тебя просят, чуть ли не в ногах валяются, чтобы ты сочетался браком с их уже не девственной дочуркой — и он принял решение и женился через месяц после получения диплома.
Свадьба была богатой, почти как у Петьки Иванчука. Тесть после шестого «Горько!» подходил к Пикину и, положив голову зятю на живот, говорил слезливо: «Лёша, я тебе карьеру сделаю… Гадом буду!». * * *

Дни текли за месяцем месяц, выщёлкиваясь, как на табло такси, неприятной к расчёту цифрой. Будни жизни после студенческой веселухи уже через пару лет для некоторых бывших однокурсников перетекли из лирических в драматические сюжеты.
Краснодипломник Иванов, уехавший по распределению в Оренбург на должность судьи, с принципиальным скандалом бросил эту должность и подался опером в угрозыск.
«Умник» Костырёв не смог преодолеть своей эрудицией «мудрость жизни». Его тихо отстранили от практической работы в прокурорских структурах и приспособили там же для работы канцелярской крыской.
Забубённые троешники, распределённые на «тухлые» должности нотариусов и юрисконсультов в разных там районных отделениях Госбанка, теперь купались в бабле, как деревенские куры в дорожной пыли.
«Камикадзе» Дзюгин добился перевода «куда-нибудь на севера», потому что ему, мол, «не хватало зарплаты следователя для нормальной жизни». Пикин хихикал, услышав от своих коллег по этому поводу фразу психиатра на врачебной комиссии, когда Дзюгин оформлял перевод: « Вам, следователю не хватает зарплаты? Вы из-за этого переводитесь на Крайний Север?.. Я по своему врачебному долгу должен признать вас душевнобольным». Ну, «камикадзе — он и есть камикадзе».Петя Иванчук, распределённый в адвокатскую систему почти совсем спивался, барахтаясь в мутных волнах правосудия. Пикин и над ним хихикал: «Рохля — он и есть рохля».
Кое-кто из однокурсниц со смазливой мордашкой и «творческими способностями» смогли пристроиться на «должностя» даже в самой столице.
Но и самому Лёше Пикину порой становилось не сладко. Город — конкретно, да и область в целом, да и всю страну обобщённо, захлёстывал «тёмный элемент».
Были такие времена, что посланный с поручением наряд милиции скорее мог вернуться избитый, с оторванными погонами, чем выполнить задание. А тесть, ставший вдруг запуганным, жалким — никак не мог исполнить своего свадебного обещания. * * *

Дни текли, часы — бежали, а секунды щёлкали, как пули у виска. Короче, жизнь кружилась в нерегулируемом полёте «как фанера над Парижем».
Уже девять раз за время «полёта фанеры над Парижем» Пикин побывал на похоронах своих однокорытников. Раза три он отвечал на приглашения участвовать в траурной церемонии: « К сожалению — не могу, дела». Потом задумывался — «почему, к сожалению»? Видимо — как в восточной мудрости: сидящий у ворот кладбища — всех переживёт.
— Раньше встречались на свадьбах, теперь — на похоронах, — сказал на кладбище кто-то седой, сильно пьяный и с физиономией, неопределяемой памятью.

Вот и Дзюгина похоронили на днях. После возвращения с «северов» его поставили начальником только что тогда образованного отдела по борьбе с организованной преступностью. Два года поборолся он с этой организованной преступностью. Потом его застрелили в его же подъезде одним выстрелом под левую лопатку. Следствие, как слепой котёнок, блуждало в версиях. Официально считалось — «на почве ревности, чей-то муж». Не официально — «не захотел покупаться». Совсем «не официально» и даже, запрещённое к размышлению — «слишком много знал».

За окном кабинета поздняя, слякотная осень. По жести подоконника шлёпают тяжёлые капли дождя.
Пикин посмотрел на висящий на гвоздике настенный календарь, потом на висящий на соседнем гвоздике свой китель с подполковничьими погонами. Вздохнул. Опять нужно было принимать решение. На столе перед ним лежал чистый лист бумаги.

Вчера вызвал начальник управления, и под ложечкой у Пикина неприятно засвербило. Начальник спросил нейтрально, даже не поднимая на Пикина глаза:

— Алексей Степанович, сколько тебе до пенсии?

— Два года, где-то, — поморщившись, как от кислого, ответил Пикин.

— Рапорт пиши, — тоже поморщившись, сказал начальник.

— Это вы из-за этого дела?

— И из-за этого… И за другие дела… Что ты передо мной девочку не целованную строишь? Вон Сарайкина отправили на пенсию — а ему семь лет до пенсии оставалось… Есть другие варианты?

Других вариантов не было — это и самому Пикину ясно было. Ну, немножко поднаглел он, прекращая последнее дело по нецелевому использованию кредита. Сначала давил на обвинительный уклон — потом, когда «клиент созрел», стал договариваться с ним о возможных вариантах послабления его участи.
Всё же надо было не прекращать дело так «категорически». Но клиент, уж больно «хорошо созрел».

Пикин опять вздохнул и написал вверху листа бумаги крупными буквами «рапорт».
И тут яркой картинкой, как будто на стане кабинета включили киноэкран, всплыл в памяти один эпизод из давней студенческой жизни. Уже на последнем курсе один из приятелей пригласил на свою свадьбу. Приятель был из «домашних», которые проживали с родителями в домашнем комфорте. А невеста — была из общаговских. Красивая девчонка и из тех натур, про которых говорят «вырви глаз». Уже в разгар общего застолья за общим столом взбрелось в голову ему ляпнуть после очередного тоста кое-что из биографии невесты, как реплику. За столом воцарилось молчание, невеста без слов поднялась, подошла к нему в длинном, колышащемся колоколом платье — и так же без единого возгласа надела на его голову вазу с салатом. Конечно, была неприятная ситуация — и как ему поступить дальше было непонятно. Застолье замолкло выжидающе. Надо было, понятно, с позиций элементарной этики просто встать и уйти — но на свадебном столе оставалось ещё столько вкусняшек, водки и вина… И он, хихикая, улыбаясь, обтёр салфетками со своего лица и рубашки «оливье» и воскликнул задорно:.«Горько!». И свадьба пошла своим чередом.
И похожая ситуация сложилась и сейчас — но уже не крикнешь всем присутствующим «Горько!», чтобы свадьба продолжалась дальше. Пикин вздохнул глубоким вздохом, выводя в рапорте первые фразы шаблонных формулировок.
И вся жизнь тут пронеслась перед ним — и во рту почувствовался вкус пресной, прокисшей окрошки. Какие-то нарезанные кусочки, вкуса которых не запоминаешь. Чего хотелось — и что из этих хотений получилось. Бывшая жена, спивающаяся теперь в загаженной кошками квартире. Двое детей, постоянно требующих денег. И у самого — убогое холостяцкое существование в полуподвальной коммуналке. Вон другие коллеги, так сказать…
У Пикина вдруг, точно прорвался внутри организма желчный пузырь. Во рту стало не только кисло, но и жгуче — горько. У других вон как благообразно жизнь образовалась: и домишки в два этажа за городом построили, машинёшки дорогущие имеют, и детишки все с перспективой…