Люби меня или уйди

          Ритм джаза пульсирует в ее венах, сердце отзывается торопливым биением. Кажется, сам воздух в небольшом кабачке раскачивается в такт музыке. Он сидит к ней лицом. Она видит, как вздрагивают его полузакрытые веки, капельку пота на верхней губе, как кривятся тонкие губы, морщится лоб. Но, внезапно, изнутри будто вырывается луч света — лицо пианиста озаряется улыбкой: детской, беспомощной, от которой сжимается сердце. Звучит завершающий аккорд, она машинально поправляет волосы. В небольшом зале бывшего пивного подвала душно, щеки и шея покрылись легкой испариной, от сигаретного дыма чуть ломит виски.

           Пианист поднялся из-за рояля, пробежался взглядом по залу. Когда его глаза остановились на ее лице, ощутила почти физическое прикосновение. Обычно она опускала глаза, но сегодня… Сегодня она ответила, даже больше — посмотрела с легким вызовом, будто приглашала к поединку. Но мужчина отвернулся. Она вздохнула. Любила ли она его?  Сколько ему лет? Около пятидесяти, не меньше. . Уже месяц она приходит в этот кабачок, и ни разу не видела, чтобы он общался с кем-то или уходил домой в сопровождении женщины. Был ли он красив? Нет… Пожалуй — нет. Невысокий. Как у всех джазменов — чуть вздернутые плечи. Слегка вьющиеся, кое-где пробитые сединой волосы над крутым лбом; сухие губы, тяжелый подбородок с неожиданной ямочкой. Встретив на улице, пропустила бы, не зацепившись взглядом. Но когда он садился за рояль, касался длинными нервными пальцами клавиш рояля, она замирала в предчувствии внутреннего восторга. Тусклая блеклая картина — окружающая ее вот уже почти десять лет — исчезала, душевная усталость таяла, напряжение, распирающее изнутри — уходило, ей хотелось плакать или смеяться.

            Такое же чувство она испытала, стоя однажды на узком козырьке, висящем над пропастью норвежского фьорда. Ощущая почти физически оглушающую пустоту под собой, она поймала себя на непреодолимом желании прыгнуть в эту пустоту, ощутить тугой поток воздуха, жуть падения. Наверное, она бы так и сделала, но руки… Она не могла оторвать их от перил. Казалось, они стали продолжением холодного металла. И тут она увидела ястреба — он парил почти неподвижно, поймав поток воздуха. Внезапно, сложив крылья, ястреб упал в крутом пике, ударил когтями птицу и, развернувшись, на бреющем полете, подхватив жертву, тяжело полетел к скалам. Еще какое-то время она стояла и смотрела на удаляющуюся точку, потом отняла руки от перил и отошла. Эта мгновенная смена жизни-смерти, потрясла ее, закладывая маленький кирпичик знания в уголок памяти…

           Заметил ли он ее? Она нарочно приходила заранее, занимала один и тот же столик, и так уже в течение месяца. Даже если и заметил — не показал виду. Его безразличный скользящий взгляд сегодня — лишнее подтверждение. Иногда, глядя на его сильные руки, она представляла, как он проводит пальцами по ее шее, гладит… Странно, но картины секса не возникали в ее голове. Только одна картина — он и она рядом, тесно прижавшись, друг к другу так, что слышно биение его сердца. И в то же время, она боялась, что ощутит кончиками пальцев его кожу — холодную, влажную, вялую. И не будет больше вечеров, когда она сидит и слушает его музыку. Она потеряет то единственное, что внесло значение и ценность в бессмысленное кружение, придало определенный смысл ее жизни.

           Она проследила за ним взглядом, пока его спина не скрылась за портьерой, поднялась. Она придет завтра, и так будет ходить, пока… А, что — пока? Она не хотела отвечать на этот вопрос. Пусть идет так, как идет. Это незнание, непредсказуемость разрушали монотонность существования. Временами она даже чувствовала себя счастливой. Вечер встретил косым дождем. Запахнув воротник плаща, торопливо пошла по тротуару к остановке троллейбуса.

           Он приблизил лицо к портьере и заглянул в маленький «глазок». Она уже сидела за столиком — маленькая серенькая птичка с большими усталыми глазами. Он сразу заметил ее. Она всегда садилась напротив рояля и слушала, прикрыв веки, чуть постукивая пальцами по столу в такт. Наблюдая исподтишка, он видел, как разгорались алой краской скулы, становились глубокими и влажными ее глаза, как нервно она проводит кончиком языка по губам. Сегодня он опять будет играть для нее. Усмехнулся. Влюбился? Старый дурак, смотри, смотри… пока она не видит тебя. Он размял пальцы, помассировал кисть, рука ныла в месте перелома — барометр, который никогда не ошибался: будет дождь. Провел ладонью по лбу, снимая напряжение. Два часа… Два часа он будет играть для этой женщины. Не приди она, как обычно, и он почувствует себя обворованным. Привык? Он уже не мог не думать о том, что встретит ее вечером.

           Понедельник и четверг были наказанием. Изнывая, внутренне подгонял время. «Барабанщики» — как про себя называл студентов — вызывали глухое раздражение. «Чем громче — тем лучше!» — этот девиз он бы прилепил ко лбу каждого из них. Вслушаться, прочувствовать, понять… Колонны роботов — манипуляторов. А, может, он постарел, и его раздражают эти молодые мужчины? С их ломкими голосами, запахом пота, проступающей порослью на розовых щеках? Да, скорее всего, он просто становится брюзжащим стариком, ненавидящим молодость. Он вспомнил свою однокомнатную квартирку — утлая пристань. Все, что осталось после развода. Он возвращался в нее, как в склеп. Зарубежные гастроли, овации, улыбки женщин, слава, деньги… — все ушло, как вода в песок… Вместе с женой. Он не винил ее. Человек ищет, где лучше. Он иногда видел афиши с ее концертами. Наверное, она счастлива…

           Он продолжал наблюдать за женщиной. Она сидела, положив руки на столик — белые тонкие руки, неподвижные, какие-то неживые, как и ее взгляд. Почему она одна? Муж? Нет, скорее, всего — нет. Какой муж позволит жене сидеть по вечерам одной в кафе? Считал ли он ее красивой? Нет… Слишком она была худая, короткие темные, почти черные волосы, прямая челка, падающая на уходящие к вискам брови, острый нос… Нравились только глаза. Большие, глубокие. В полутьме он никак не мог определить их цвет. Наверное, карие…

           Он вышел на сцену, сел за рояль, по привычке взял несколько аккордов. Старый прием, привлекающий внимание посетителей. Не глядя по сторонам, чувствуя ее присутствие, начал играть. Сегодня, неожиданно для себя начал не с традиционного джаза, а подзабытым «страйд-пиано» — стилем, почти похожим на регтайм с его простой гармонической основой, но более богатой альтерацией и проходящими тонами. Он любил этот «бит», с его эластичным биением метрических акцентов. Он играл, как в негритянском музицировании — сильной второй и четвертой долями, затем перешел на тему из его любимого мюзикла Дональдсона. Внутри зрел задор. Он поймал себя на мысли, что ему хочется улыбаться. Склонив голову, скрыв тем самым уже закипающий на губах смех, спрашивал себя, знай она название, чтобы сказала? Впрочем, он никогда не узнает. Она уйдет, молча поднимется, как всегда, едва скользнув по нему взглядом.

           Два часа пролетели незаметно в ощущении душевного подъема. Только взглянув на часы, увидел — время его работы закончилось. За портьерой уже мялась в ожидании группка полураздетых девчонок. Они хихикали, не обращая на него внимания, поправляли лифчики, обшитые стразами, подтягивали тонкие блестящие колготки…

           Он поднялся, привычным взглядом окинул зал. Она смотрела на него. Ему показалось или в ее взгляде был вызов? Он отвел глаза, внутренне насторожившись. Если он неправильно растолкует этот взгляд, разрушит то единственное, что составляло в последнее время смысл его существования. Зайдя за портьеру, прильнул к «глазку». Женщина ушла. Разочарование сжало горло, он кашлянул, от пыльной портьеры защипало в носу.Он сжал задрожавшие пальцы. Она смотрела… Смотрела не так, как смотрела обычно… Ее глаза смотрели ему в глаза… А что, если? Он поспешил в гримерную, натянул свитер, накинул плащ. Он спешил, хотя не понимал — зачем? Но что-то толкало его вперед, заставляя прибавить шагу.

          На улице шел дождь. Он оглянулся — куда она могла пойти? На остановку троллейбуса? Старый дурак, бежишь, волнуешься как мальчишка. Беги, беги… Она ждет тебя! Неожиданно для себя рассмеялся, чем испугал старушку, идущую ему навстречу. Он увидел тонкую фигуру в плаще на остановке, черные короткие волосы чуть трепал ветер. Женщина стояла, опустив лицо в воротник. Он остановился, затем подошел к витрине магазина, в зеркальном отражении стекла продолжая наблюдать. Чего он хотел? Стабильность нынешнего положения — зыбкая устойчивость, принятие правил игры… Но,… играли они вдвоем? или он солировал? Подойти, стать рядом… Что она скажет? Скорее всего, даже не узнает. На сцене он другой. Здесь, под дождем, на улице — один из многих, серыми тенями скользящих мимо.

           Подошел троллейбус. Женщина приподняла полы плаща. У нее красивые ноги — машинально отметил. Он видит, как она проходит вдоль салона, как садится у окна, как смотрит… Смотрит ему в глаза. Он поднимает руку. Махнул… Неуверенно. Видит себя со стороны: старый неудачник. Опускает руку, разворачивается, идет к припаркованной машине — остатки былой роскошной жизни — «мерседес». Его слух улавливает стук каблучков — быстрый, отчетливый. Ритм мгновенно укладывается в нервную вязь мелодии. Это профессиональное, он привык. Не оборачивается. Кто-то спешит — ему нет никакого дела до этого мира. Но ритм обрывается у него за спиной. Мгновение он ждет, потом поворачивается. На него смотрят ее глаза. Они у нее действительно карие. Ее губы растягиваются в улыбке.

           — Я знаю… Вы играли — «Люби меня или уйди»*.

____________________________________________________