Петр, банка молока и темная ночь
Петр Лукьянов, по современным меркам, был еще молодым человеком, но выглядел почему-то намного старше своих лет. Это потому, что вел он не совсем правильный образ жизни. И всему виной была та самая «чарочка», как он любил сам выражаться, перед которой не мог иногда устоять. По природе своей он слыл весельчаком и шутником на селе. Всегда говорил громко и много, чем и притягивал к себе людей. Его можно было услышать издалека, когда он с кем-то разговаривал на улице. О нем никто и ничего плохого не мог сказать. Просто жил себе такой вот человек в округе, был женат, правда, уже второй раз. С первой женой, как известно, он мало прожил, у них родилась дочь, но вскоре семья распалась, хотя жена его обладала удивительной красотой. Причины их расставания так никто и не узнал. Ни Петр, ни она об этом не любили говорить. И скорее всего, больше всех переживали за них люди. И вот почему. Петр с Надеждой очень подходили друг другу. Оба высокие, красивые, бойкие, ну, будто сам Бог их подобрал и свел для счастья, да только не ужились они вместе почему-то…
Вторая жена у Петра, была полной противоположностью первой, худая, некрасивая, скромная и тихая, но сумела родить ему двух здоровеньких сыновей. Жили они, как ни странно, душа в душу. Лидия оказалась неплохой женой и хорошей хозяйкой. Петр успокоился таким счастьем и больше уже ничего не хотел менять в своей жизни. Подрастали сыновья, и он верил в них, как когда-то верил в него и в его брата, Илью, их отец. Петр со своей Лидией построили каменный дом, завели домашних животных, птиц разных и хозяйничали, как все люди, тяжело и справно. У Петра была давняя мечта – купить себе пару лошадей, и она тоже вскоре осуществилась. И надо сказать, что он любил лошадей больше, чем себя. Они были у него всегда ухоженные и накормленные на зависть другим мужикам, у которых тоже имелись свои лошади, но не такие…
У первой его жены со временем тоже все наладилось. Надежда вышла замуж, муж ее любил, родились совместные дети, дочь и сын, но люди за спиной шептались, что Елизар не достоин ее красоты, слишком невзрачный, чересчур спокойный и не такой разговорчивый, как первый. Нашлись и те, которым он очень нравился: «Не в красоте же дело, а в душе, — говорили они, — и нечего лезть в их семью… на свои посмотрите, тоже ж не идеальные, тоже ж, если копнуть, найдется, что пообсуждать»… Разобрались люди во всем и успокоились.
Шло время, а Петр своей привычки «пропустить по чарочке» не менял. Лидия по молодости, бывало, отговаривала – отговаривала, но все без толку, Петр отвечал ей так: «Как же я не выпью, ежели я сам свое вино делаю, и самогоночка… опять же… тоже мною сварена… Это что же получается, я сам себе враг, что ли?» Лидия махнула рукой на эту его слабость, зная, что он и с хозяйством справляется, и как муж, лучше и не надо ей, а детей-то как любит, тут и слов не найдешь… Но Петр, правда, пил не только свое вино. Он любил еще забежать к соседу, у которого тоже все свое было изготовлено, и который тоже не прочь был поговорить иногда о жизни...
Местность, где проживал Петр, была живописнейшим уголком. Сразу же за огородами возвышалась гора, давно заросшая лесом. На эту гору местные жители взбирались разными тропинками, извилистыми и узкими. И только в одном месте проходила дорога, по которой можно было проехать на повозке вверх, где начинались колхозные поля, и где можно было бы накосить травы вдоволь. Да и она тоже не совсем правильно проложилась. Местами камни торчали из земли, местами кустарники росли, а кое-где деревья своими ветками перекрывали весь путь, так что с трудом передвигаясь, лошади бедные ступали своими копытами осторожно, как вверх, так и вниз, таща за собой повозку, которая скрипела, тряслась, и один только Бог знает, почему не переворачивалась…
Однажды вечером Петр собрался проведать свою мать, которая жила в двух километрах от него. Она была уже совсем старенькая, немощная, и, в свои 80 лет, болела и почти не вставала из постели. Жила старушка не одна, с ней проживал его младший брат, Илья, со своей женой Анной и двумя маленькими дочками.
В этот вечер они разговаривали долго, много чего вспоминали из прошлой жизни, отца живого, всех родственников упомянули, и когда Петр уже засобирался домой, сноха принесла ему трехлитровую банку молока. Дело в том, что корова Петра перестала давно доиться, так как должна была скоро отелиться. Петр поблагодарил, поставил банку в сшитую прочную сумку, которую тоже протянула Анна и, распрощавшись с матерью, Анной, их детьми, вышел из дому, в сопровождении Ильи. Дойдя до сарая, Илья ловко вытащил из-за угла припрятанную бутылочку с самогоном и резким движением рук они опрокинули, чередуясь, по три рюмочки, закусывая одним и тем же соленым огурцом, который теперь казался очень вкусным…
Домой Петр возвращался с настроением, держа крепко в руках банку с молоком.
–То-то будут рады детишки и Лидия, — думал он, шагая быстро по грунтовой дороге. — Сейчас вскипятится оно на плите, да по ложке меду туда, ох, и вкуснятина получится. Он уже видел, как его ребятишки от такого удовольствия хлопают в ладошки и ждут, когда мать подаст им в чашках горяченькое молочко… и даже улыбнулся от счастья.
Ночь выдалась темная-претемная, он это понимал, поэтому старался шагать осторожно, чтобы не споткнуться, понимая свое состояние. И вот, когда ему осталось еще совсем немного до его дома, может, каких-то три-четыре двора пройти, и надо же, аккурат возле той самой дороги, которая вела на поля, он почему-то вдруг ни с того ни с сего сворачивает с пути и ускоренным шагом направляется к горе. Ничего не понимая, убыстряет шаг и стремительно несется по дремучей ночной дороге вверх. Плечи его отяжелели, будто кто сел на них, сознание притупилось, и он уже ничего не мог поделать с собой, как по чьей-то воле, стал бежать, да так, как никогда в жизни не бегал по крутой тропе. Но он хорошо помнил про молоко, поэтому держал его двумя руками впереди крепко-крепко, так чтобы не упасть и не разбить банку. Добежав до вершины, увидел поля, и сиганул вниз… и так три раза бегал почему-то… вверх-вниз… На четвертый раз плечи его отпустило, ему стало легко-легко, сознание вернулось, как будто вновь родился. Он тихонечко оглянулся по сторонам, хотел узнать, никто его не видел, но кроме тьмы ничего нельзя было разглядеть. Глубоко вздохнул и, боясь, чтобы еще чего не вышло, рванул на улицу, откуда светила ему единственная лампочка Ильича со стороны первого соседа…
Придя домой, Петр осторожно прокрался на кухню, чтобы не разбудить жену и сыновей, прикрыл за собой дверь, включил свет и все еще, держа в руках крепко банку с молоком, опустился на деревянный табурет, уставившись в одну точку. Он думал, что это с ним такое приключилось сейчас, отчего он бегал взад-вперед по крутой горе, как угорелый. И как ему еще удалось ни разу не споткнуться и не разбить банку с молоком… От этого ему стало страшно, и он вдруг догадался, что это была, наверное, какая-то темная неведомая сила, которая водила его, словно насмехаясь над ним, таким богатырем, а он не смог не то, что ей воспрепятствовать, но и даже понять, что происходит… От этих думок Петр плюнул через левое плечо, перекрестился и направился к холодильнику, задвинул туда банку, и потом почему-то подошел к зеркалу, что висело между окнами на стенке, посмотрел в него, будто хотел что-то там увидеть. И увидел. Оттуда смотрел он сам на себя, какой-то испуганный, взъерошенный и весь вспотевший. Испугавшись самого себя, Петр отскочил от зеркала, вытер платочком лоб и снова перекрестился. Посидев еще немножко на табурете, он подумал, что сегодня ему вряд ли удастся уснуть после такого марафона, но через какое-то время встал и пошел в спальню. Жена спала крепко, дети тоже сладко сопели, и он тихонечко прилег на свою кровать, чтобы их не разбудить. Но как только он опустил голову на подушку, тут же и уснул.
Утром Лидия заметила какую-то перемену в его лице и спросила:
— Что ты, Петр, как будто сам не свой сегодня, с мамой что — то не так?
Петр встрепенулся, но не подал виду, ответил:
— Да, совсем плоха старушка стала, боюсь, как бы чего с ней не случилось скоро.
Он не хотел никому говорить про свое вчерашнее происшествие, чтобы не выглядеть смешно. Меньше знают — крепко спят, — думал он. А то еще разнесется по всему селу о нем слава, высмеют так, что потом и не выйдешь на улицу. Каждый будет тыкать на него пальцем и хохотать. Нет, никому ничего он не расскажет.
Прошло много лет с тех пор. Петр уже забыл про свою тайну и лишь изредка вспоминал о ней, и то мимолетом, и тут же старался креститься, чтобы не повторилось больше такое никогда.
Как — то раз он отдыхал после пахоты с кумом и со своим лучшим другом на привале у самого леса. Вспоминая всякие разные случаи из жизни, кум вдруг поведал одну историю, которая приключилась с его дедом. «Это было давно, — говорил он, — дед был еще молодой и возвращался домой из гостей поздно в какую — то чудную ночь. По словам бабки, эта ночь выпадает в последний день октября, и будто в ту ночь нельзя одному шататься, а то может приключиться что-то худое. Так вот, дед мой, в самую ту ночь и попал под такую неприятность. Блуждал по лугу нашему до первых петухов, а потом еле-еле приполз домой». Петр от услышанного аж подскочил, он не мог поверить в то, что сейчас узнал. И ему вдруг вспомнилось, что тогда тоже случился конец октября. От этого он почесал макушку своей головы и рассмеялся так громко, что кум с другом, испугавшись, посмотрели на него недоуменно, пытаясь узнать причину такого громкого смеха. Тогда Петр взял и рассказал им свою историю, приключившуюся когда-то и с ним…
Кум с другом повалились на землю и давай хохотать, держась за животы, а Петр, глядя на них, лишь слегка улыбался и чувствовал такое облегчение, словно скинул тяжелый груз с души, за последние несколько лет. И впервые за все время, что он носил в себе эту тайну, ему не было уже совестно. Наоборот, он обрадовался, что, наконец, кому — то рассказал об этом и тем облегчил свою жизнь. Теперь это уже не казалось стыдно, а очень даже смешно.
4.11. 2024 г.