Редакционный портфель № 12. Маргарита Богданович

Автора нашего выпуска – Маргариту Богданович из Беларуси представляет почётный член МСП (КМ) Татьяна Жилинская:

«Маргарита Богданович часто выступает под псевдонимом Рита Волкова. Ей так нравится, а я думаю, что при такой звучной фамилии, псевдоним?! Ну да ладно – ей так круче. Рада ее подборке стихотворений и тому, что всегда открываю для себя ее поэзию, словно в первый раз. Она далеко не лирик в жизни, строгая организованная, с абсолютно мужскими мозгами инженера, рыбака, водителя и т д. При этом она удивительно природосообразующе женственна, без слюнявых уловок и игр в женственность! А стихи ее – прекрасны! Они любят жизнь во всех ее проявлениях: от юности до старости, и в радости, и в горе, и в убогости, и в великолепии!!! Нет таких тем, которых бы она не коснулась, нет таких поэтических идей, которые бы не высказывались в ее строках! Люблю эти стихи – они честные! Автор не просто владеет языком, стилем, верификацией и собой, автор – поэт от Бога, владеющий как своим вдохновением, так и своими поэтическими способностями. Что ещё сказать – читаю, уважаю, люблю!»

       По традиции – слово сегодняшнему автору.

«Минчанка. По образованию инженер-экономист. Люблю дачу, лес, грибы, рыбалку, автомобили, звездопады, костры, могу и люблю подолгу быть одна. 30 лет за рулём.

Люблю жизнь, как бы он не складывалась. Люблю быть как в дороге, так и дома. Всегда рада единомышленникам.

Писала стихи и в институте, и когда уже работала, но это было несерьёзно. Осознанность пришла лет 15 назад. Не было ни знаний, ни умения, но было увлекательно и необычно.

Поэзия для меня — это храм, тишина, наслаждение процессом. Могу оставить текст недописанным, потом вернуться, предполагая войти в состояние, похожее на то, когда создавалось стихотворение. Но иногда всё идёт не по плану: рождается нечто иное, из другой плоскости, и это так интересно.

Настоящая поэзия — это трепет, удивление, восторг. Когда я читаю стихи моих друзей или любимых поэтов, то спрашиваю себя: «Ну как можно было так написать?! Я не смогу.»

Замирая над текстом, ловишь себя на мысли, что внутри идёт невообразимая работа. Для меня не новость и нет ничего удивительного в том, что пара строк может перевернуть в человеке огромный пласт эмоций, воспоминаний, переживаний.

Поэзия — это то, что позволяет человеку быть творцом, волшебником, путешественником во времени и пространстве.»

       А теперь самое время для стихов!

Маргарита Богданович, Беларусь

Осенний дождь

Я трогаю тысячей пальцев остатки листвы,

Осенним цветам поправляю намокшие банты.

Невеста сменила свой лик на обличье вдовы,

Сапожки достала и спрятала с грустью пуанты.

Как вскинулась осень по-бабьи, все силы собрав,

И Сарой Бернар «восемнадцать!!!» упрямо кричала!

А вы обманулись; потом проклинали мой нрав,

Который всего лишь примета её и начало.

Мне нравится с пенкой молочный туманный десерт!

Он славно горчит хризантемой и пахнет листвою.

На завтрак его с наслаждением съем; и концерт

Вам после сыграю — решайте, чего же я стою!

Любил целовать летом радугу, еле дыша,

И тёплые лужи поля выпивали до донца.

Не думайте! И у дождя тоже плачет душа,

Когда не играет с ним больше капризное солнце.

Сырые леса без пичуг непривычно пусты,

И листья танцуют под стук моего метронома.

Когда прихожу — раскрывайте цветные зонты,

Вас в осень зову, и, пожалуйста, будьте как дома.

Петрович

Раз в год отпускает Петрович остыть кураж,

Что тлеет опасно в десантно-морской груди.

Был взят участковым за буйство на карандаш,

Поскольку порядку в селе иногда вредит.

Неистово носит Петровича по селу,

Как будто он стукнутый кием бильярдный шар.

Он смерть воскрешает в безумном своём пылу,

А та превращает Петровичу жизнь в кошмар.

Курятся дымками развалины прежних лет.

Он памяти чёрным платком навсегда укрыт.

Желающих выпить с Петровичем в праздник нет,

Поскольку мучительно он изнутри горит.

Останки сожжённых иллюзий – летучий прах,

Что под ноги лёг, не рассеян, не погребён.

Остался рубеж позади, за которым страх,

Все шлюзы и люки распахнуты с тех времён.

Он выкрошил зубы в опасные эти дни,

Сдирая военную кожу который год.

В любую секунду готов на посту сменить

Всех тех, кто на помощь Петровича не зовёт.

И старый кавказец, матёрый, могучий пёс,

Мотая башкой, убирается со двора

Под треск разрываемых в клочья морских полос

И грохот попавшего под сапоги ведра.

Тяжелая водка; висок под беретом сед.

В глазах хороводы багровых, как кровь, кругов...

Петрович сидит на скамейке, что сделал дед,

И всех поминает: товарищей и врагов.


*

Дед

Стукнуло деда смертью по голове.

Дед не успел и охнуть, как тут же умер.

Он не услышал вовремя тихий зуммер:

Вечно шумит в ушах, ты услышь-ка в шуме.

Кроме того – не верил людской молве.

Люди давно судили: почто один?

Дочка, сыночек – оба сидят в столицах!

Время пришло отцов-стариков стыдиться?

Да на отца такого им век молиться!

Дед улыбался: я себе господин.

…К деду в хозяйство вряд ли заглянет вор:

Кошка, собака, кроль за белёной печкой.

Дед, повечеряв, молча запалит свечку,

Выйдет, покурит сладенько на крылечке -

И выпускает чёрного пса во двор.

Кошка-трёхцветка ловит мышей да крыс,

Деду всё слышно: старческий сон – трухлявый.

Ловля для пользы, вовсе не для забавы! -

Он и задремлет после ночной облавы.

Кашлять полегче, видно, помог анис.

Вот разоспался, увалень, просто срам.

Боль за грудиной душит, да не задушит!..

Вьются в глазах десятки летучих мушек…

Кроль поутру покрепче наставит уши –

И вдоль дорожки – прямо по клеверам.

Кошка-трёхцветка тихо придёт на грудь,

Кроль под ладонью уши свои пристроит…

Скажут соседи: чей это пёс так воет?

… Дед отдыхает, господом успокоен,

Белый, красивый. Просто устал чуть-чуть.


*

Коромыселко

В деревнях пустели хаты,

Разъезжались молодые.

А резоны всё простые:

Тяжело и небогато.

А старушка в хате старой

Занавески кипятила,

Утюгом по ним водила,

Исходящим красным жаром.

За водою шла к колодцу -

Коромыселко гуляло.

Два ведёрка — больно мало,

Но несёт уж, сколь придётся.

И на речке колотушкой

По белью упрямо била,

И без хлорки, и без мыла,

Чтобы пахла льном подушка.

Помолившись, учиняла

Золотистую опару,

С кошкой старою на пару

Рассуждала: много ль, мало?

Кошка гостя намывала,

И своё мурчала слово...

«Здравствуй, мама! Ты здорова?

Ты, небось, по нам скучала?»

Вот такая незадача:

Жизнь проходит. Всё проходит.

Сила есть пока что вроде,

Всяк слезой своею плачет.

И утрётся уголочком,

Коромыселко на плечи -

За водой пошла под вечер.

Даст Господь — пройдёт и ночка.

Ну а там — и солнце мило,

А и дождик — так не горе!

Нитку новую в узоре,

На холстину положила...

Так и рвётся сердце к детям,

А никак себя не сломишь.

И глаза закроешь — помнишь

Всех, кто дорог был на свете.

Да и место на погосте,

Что с родительскими рядом...

Ей другого и не надо:

Приезжали б дети в гости.


*

Старый город

Пойдём на прогулку, мой друг! Завернём в старый город,

Поищем чугунные лавки в его тупичках…

Ты видел? Мужчина, зашедший в подъезд, был немолод,

А выбежал тут же мальчишкой в совиных очках!

Здесь странные вещи творятся всю ночь до рассвета:

Бродячих собак превращают в домашних щенков!

Холодной зимой так тепло, будто ласковым летом,

И каждый прохожий тебе улыбнуться готов.

Свистят канарейки и учат слова попугаи,

И белка из парка собой дополняет уют.

Орешками кормят её и во всём потакают,

И слушает белка, как ей патефоны поют.

Преклонного возраста дама хлопочет по дому,

Лаская бархоткой бокала хрустальную грань.

Из спальни плывёт, словно дымка, дневная истома,

В окошке фиалка, и рядом, конечно, герань.

Размеренно время; оно не опасно для жизни.

Минута огромнее самого долгого дня.

Котята катают клубки, малыши не капризны,

И липы цветущие льют благодать на меня.

Брусчатка бочком о подошвы загадочно трётся;

И двери харчевен распахнуты: всяк заходи!

Над городом старым висит раскалённое солнце,

Так душно, что сразу понятно: гроза впереди.

Я позже в одном из домов поселюсь непременно,

Когда обнаружу: долгов у меня — ни гроша!

Есть место на свете, где каждая мелочь бесценна:

Мой призрачный город, в котором согрелась душа.


*

Вокзальное

Поезда породы электричка носят каждый день добычу к дому.

Не родня им жалкие трамваи: к городу пристёгнуты на сворки!

У вокзала скверная привычка – до утра впадать в ночную кому.

Семафоры душу изливают: дескать, мы, как звёзды, дальнозорки.

А вокзал берёт меня в кавычки, будто я пришла сюда впервые.

В недрах нервно спящего буфета мечутся флюиды бутербродов...

Мне в ларьке на сдачу дали спички, и они в кармане как живые.

Я их изломаю до рассвета – горсть пиротехнических уродов.

Несколько вокзальных манекенов (вместо глаз пластмассовые веки)

Душат кресла твёрдыми боками. Спят; неловко вывернули шеи.

У вокзала каждый первый – пленный. Мне вокзал и лекарь, и аптекарь:

Убежишь от мыслей не ногами. И не торопись, а то успеешь.

Краем света не закроешь бреши, этот край искать — пустое дело.

Вот опять красавец пассажирский мчится, мчится к чёрту на кулички,

Унося больных и сумасшедших, что глядят в себя остекленело...

Вслед гудят им горестно и низко поезда породы электричка.


*

Цвет неба — июль

Цвет неба – обожаемый июль.

Кто не в восторге – может схорониться,

А мне побольше солнца сквозь ресницы!

… Варенье убегает из кастрюль,

И бесполезна начатая книга,

Над головой – бесценное индиго;

Стакан с водою сладкой, ледяной.

Эдем земной.

Ребёнок недоволен горькой долей:

Он должен спать: давно прошёл обед.

Ах, сон дневной, его ужасней нет!

И бабушка — предвестница неволи,

Обманет детку сказкой, как всегда,

Не без труда.

Щенок, скуля, печенье просит слёзно.

Не заслужил: печенье не дано!

Оно волнует нюх уже давно,

Но на щенка старушка глянет грозно,

Лишь бровью поведя, чтоб не шумел:

Как он посмел!

Пёс учится служить под строгим взглядом.

Долг охранять верёвочный гамак,

В котором мальчик не заснёт никак,

Обязанность сидеть на страже рядом -

Тиранят изнывающего пса!

Звенит оса...

Вот яблоко, покинувшее ветку,

О землю бьётся, катится в траву –

Во сне полёт случился, наяву? –

Его поднимут, отнесут в беседку,

И хрустнет золотистый твёрдый бок:

Таков итог.

Июль – природы чудная награда.

Минуты превращаются в часы,

И к осени склоняются весы,

Но мальчик спит пока. Будить не надо.

Щенок вильнёт хвостом, заслышав смех,

Он любит всех.


*

Летели капели

Летели капели домой из сырых атлантик,

А кошка в окошке надела весенний бантик.

Лентяи линяли, меняли во сне окрасы,

А в битве за жизнь истощались боеприпасы.

Заливы солили морские живые грузы,

Чесали часы циферблаты чеширским усом.

Орехи в прорехи из беличьих гнёзд катились,

И как нам весну пережить, ну, скажи на милость?

Всё шилось внахлёст, ошивалось у самых шпилей,

Но разве наколешь на шпиль пару-тройку штилей,

Чтоб штилей запасы спасали во время бури?

Ведь буря – как пуля, ничем не потрафишь дуре.

А солнце лизало из лужи, сияя мельком,

Небесную синюю сладкую карамельку.

И сохли поля, и дышала земелька паром.

На лавках тепло старикам доставалось даром.

А всё-таки странное время – весна, ведь правда?

Всё выглянет из-под снегов не сегодня-завтра,

Проступит зелёным, блистательно брызнет синим.

… Летели капели и делали мир красивым.


*

Безумный март

Расскажи, отчего ты расстроен, безумный март,

И в каких подворотнях ты держишь цепных котов?

Ни за что ни про что растерял миллион карат,

Тех, что прятал в кубышках рождённых зимою льдов.

Ты на город обрушивал гнев ледяным дождём,

А его равнодушно давили грузовики,

Растирая колёсами то, что с таким трудом

Превращалось под солнцем в пугливые ручейки.

На свободе коты распевали свой аве-гимн,

Беспощадно лишая домашних собратьев сна.

Лужи красились в синий, используя летний грим,

Забывая, что март – далеко ещё не весна.

И носился по улицам вирус сердечных мук,

Не давал целоваться влюблённым весенний грипп…

Замыкался, звеня, равноденствия древний круг,

И пугал по ночам флюгеров сумасшедших скрип.

Ты – слуга двух господ, ничего не попишешь, брат.

Эти боли фантомные – эхо зимы седой.

Я тебя не люблю, вечный воин, безумный март,

Но за храбрость бы я наградила тебя звездой.


*

Бабье лето

Здравствуй, солнце. Целуй! Заходи.

Воздух утренний, свеж и хрустален,

Проникает в объятия спален.

Бабье лето у нас впереди.

Сядь на краешек чашки моей.

Хочешь мёда июльского ложку?

И не трогай почтенную кошку,

Пусть следит за игрой голубей.

Сок от груши течёт по рукам.

Нет коварнее фрукта, чем груша!

На столе золотистая лужа -

Результат разрешившихся драм.

Кофе чёрен для белого дня,

Но божественно, бархатно крепок.

Время летних панамок и кепок

Не уходит пока от меня.

Иллюзорна прелестная ложь!

Я вчера не задёрнула шторы.

А туманы, сентябрьские воры,

Жёлтый лист принимают за грош.

Отдадим то, что взято взаймы.

Тает медленно свет заоконный.

Нет сильнее природных законов.

Подчинимся законам и мы.


*

Настоящие письма

Напиши мне письмо. Я прошу, как и тысячи женщин:

По старинке, по правде, на милом листке из тетрадки,

Прорывая бумагу с досадой на сеточке трещин,

Сокрушаясь, что почерк не тот, да и мысли не гладки.

Разменять полновесное золото писем бумажных

На медяшки бессмысленных смайлов в карманном айфоне?

Я погибну, наверно, от всепоглощающей жажды –

Жажды белых конвертов, щекочущих мягко ладони.

Помнишь, ты мне писал на обёртках, клочках и салфетках,

И блестели глаза, и ресницы дрожали от смеха…

И записки твои были лучшие в мире таблетки,

Я хранила их бережно в дни неудач и успехов.

Не боялась разлуки, когда мы с тобой расставались,

Ожидала посланий, наполненных чувством и страстью.

А когда оставалась от счастья лишь самая малость,

Почтальон приносил по утрам долгожданное счастье.

Ах, почтовый мой бог! Изо всех бестолковых молений

Я прочту тебе лучшее тысячу раз! Но послушай:

Ничего не хочу, только это письмо на коленях,

Что читать не могу – раскрывая, отчаянно трушу.

Что-то в мире не так, если письма себя исчерпали.

Или нас выметают из мира, как сор из архива?

Где же мой почтальон? Он придёт, как случалось, едва ли.

Настоящие письма… Как всё-таки это красиво.


*

По грибы

Он говорит: послушай, ляг на другой бочок.

Слёзки утри, ну что ты. Выпей воды, дружок.

Будем ловить кошмары, купим большой сачок.

Вот я зашёл и просто лампу тебе зажёг.

Он говорит: умойся, кислая слива ты!

Если б себя видала! Нос покрасневший – жуть!

Нам ли с тобой бояться утренней темноты?

Куртку достань из шкафа и собирайся в путь!

Он говорит: корзинку взял на двоих одну.

Ножик ребёнку рано, даже не вздумай ныть.

Если меня в подушку – тут же опять усну,

И в результате драма: падаю носом в сныть.

Он говорит: подую. Боленька, не боли.

Пусть унесут печали зайка, лисичка, ёж...

Веришь, не так уж важен гриб, что растёт вдали.

Знаешь лесной порядок: свой ты всегда найдёшь.

Голос его всё глуше; мимо десятки лет.

Не изменилась осень, тишь золотого дня.

Вместе идём, как прежде, в лес по грибы чуть свет.

Я со своей корзинкой, он впереди меня.


*

Однодневки

Наполняю пространство стихами спустя рукава,

И стихи-однодневки летят, будто осы на мёд,

На ладонь, на листы, на поля… Трут зерно жернова,

Молодая мука в закрома, слава богу, пойдёт.

Из муки целый год будут печь золотые хлеба,

И насытится хлебом любой, от купца до глупца.

А стихи – иллюзорное лакомство, пыль на губах,

Однодневками взятая с летних плантаций пыльца.

Вот мои однодневки танцуют и вьются в саду.

Я кормлю их сиропом, томившимся ночь на плите.

Сладкой ложкой дорожку в тазу упоённо веду,

Навиваю на ложку июльских стихов канитель.

Этот мятный июль… Он закончится, зноен и тих.

Всё пройдёт, к сожалению. Или же – к счастью! – пройдёт.

Жизнь моих однодневок – пленительный, сладостный миг,

В лучшем случае – очередной пролетающий год.

Что такое зима? Это очень недолго – зима!

И под солнцем весенним истлеет поношенный мех.

Наступившее лето сведёт нас, играя, с ума,

И наполнит сады однодневок серебряный смех.


*

Мой мир

Мир мой в себе содержит несколько человек.

Умер один. У второго путаница в голове.

Три старика беспомощных отбрасывают балласт.

Два перспективных подростка, наш плодородный пласт.

Малочисленные родственники, невидимые друзья.

В центре великолепия помещаюсь, конечно, я.

Как говорится, торпеда соответствует кораблю.

Я вас люблю.

Жизнь, взяв меня за шиворот, держит, но до поры.

Собственно, все повязаны, от взрослых до детворы.

Как же нас много, господи, куда же нас всех, куда?

Будто для утилизации созданы города.

Что нас лечить и пестовать, конца нам и края нет.

Каждому дай работу, крышу и горсть монет;

Но чтобы прожить до зарплаты, лучше бы по рублю...

Я вас люблю.

Вот в электричках дачников неистребимых рать

Едет свои пять соточек в листики целовать,

Чтоб убедиться: точно ли крокусы зацвели;

Чтоб растереть в ладонях пару комков земли...

А за стеклом замызганным важно плывут поля,

Место под солнцем прячут застенчиво тополя,

Место для жизни отдано полыни и ковылю.

Я вас люблю.

Сверху вниз — мне не светит, но, в общем-то, обойдусь.

Снизу глядишь на звёзды, думаешь: чёрт с ними, пусть.

Пусть асфальт и бетон. И набитый битком трамвай.

Ты навсегда меня, господи, городу не давай.

Я разбираю по буквам его монотонный язык,

Но это ещё не значит, что город ко мне привык.

Что ж, потихоньку распутаю затянутую петлю.

Я вас люблю.



*

Упрощаю

Я упрощаю всё, что только могу:

Заваливаю разломы, сглаживаю вершины.

Завершаю текущие войны назло врагу,

Тушу пожары. И обезвреживаю мины.

Сбиваю сосульки с крыш. Избавляюсь от мусора. Мою полы.

Дверь закрываю. В окна дождя стаккато.

Остаюсь в одиночестве. Дело сделано. Гулко пусты углы.

Иду отдыхать. Вроде бы засыпаю. И вот тогда-то

В голове закипает работа, морока ночной поры:

Выползают наружу воспоминания, словно змеи.

Завершений требуют споры, будто ждущие дров топоры.

Днём всё решаю с ходу, в темноте — не умею.

Пузыри обвинений накрывают мой личный круг,

Плющат и подминают, чтобы не убежала.

И, по-рыбьи топорща колючки, мечут слова икру.

Расцветают обиды, полные соком алым.

Я вздыхаю и начинаю всё упрощать.

Наступает рассвет, сереет квадрат оконный.

Некогда спать, надо вставать, потому что опять, опять

Накопились разломы, мусор, пожары, войны.

Но когда-то закончится весь этот круговорот.

А сейчас не тревожь меня, выпей хотя бы чаю.

Это долго, но я надеюсь, что никто не умрёт…

Ну хотя бы хоть кто-нибудь не умрёт

До великой эры прощения.

Я стараюсь.

Я упрощаю.


*

У окна

Шёл ночью дождь. Под рамой натекло.

Сияло утром чистое стекло.

И было так чудесно на душе,

И солнечные зайцы, как драже,

Просыпались, искря, на край стола,

Когда в графин я воду налила.

Старик сосед, живущий за стеной

(Он к нам приходит выпить «по одной»),

Из шкапа взял хранимый там винил

И мир легко и просто изменил.

Так правильно совпали невзначай

Покой и радость, смута и печаль!

Вот увертюры тонкая игла

Кольнула, зацепила, повела…

Я превратилась в призрачную нить,

Которой можно свежий воздух шить.

Я слушала пластинку у окна

И счастлива была, что жизнь длинна,

Что дом, окно, и чайник, и сосед

Останутся со мной на много лет;

И музыка, и лавка во дворе,

И пёс дворовый в синей конуре,

И за углом живущий чёрный кот...

И времени неуловимый ход.


*

Синяя юбка

Смотри, какая юбка у неё!

Тяжёлая и синяя, как вечер:

Ещё не наступил, но вот идёт...

Мы, дурочки, укутываем плечи,

А надо, чтобы тёрлось у колен

И щиколотки кромкой задевало,

Тогда берёшь, кого захочешь, в плен,

Мерцаешь, будто блик закатный алый,

Плывёшь, как дух пачулей от земли,

И трогаешь натянутые нервы.

Ты — запах дыма, вызревший вдали,

Ты — воздух, невозможно зимний, первый —

Всё это юбка чёртова, смотри! —

Без бантов, драпировок и воланов.

А женщина, царящая внутри,

Пьянит, горит! Ни одного изъяна.

Ну хоть бы незначительный порок!

Неужто же ни в чём не виновата?

Скорей переступила бы порог

И скрылась с глаз долой, да без возврата!

Кто звал её? Бесстыжая. Пришла:

Образчик элегантности и шика!

…Да глупость это, я ведь не со зла.

Идет мне юбка синяя, смотри-ка?


*

Приходит пёс

Весной сломался дед. Ослаб, усох.

Дотронешься – и сыплется песок.

Как старый одуван сидит на лавке.

В рубахе новой, тщательно побрит...

От подступивших слёз в глазах рябит

И колет беспощадно, как булавкой.

Приходит пёс. Не нужно ничего,

Тревожно только: как там дед, живой?

И почему не кличет супостата?

На старика опасливо глядит.

Поджатый хвост и боязливый вид:

Пугающе труной запахла хата.

Приходит конь. Не нужно ничего,

Но скоро ожидается жнитво.

Почто старик без дела странно замер?

Ну, может, хоть в телегу запрягут...

Согласный и на вожжи, и на кнут,

Целует деда тёплыми губами.

Приходит страх: как жить им без меня?

Так вышло: это ж вся моя родня.

Подумаешь, кольнуло, заболело...

На лавку иногда не грех присесть.

Лохматый и каурый – оба здесь.

Маленько отдышался – и за дело.


*

Давай поедем

Давай поедем летом на озёра,

Бездонные, поросшие травой!

Ты думаешь, июнь ещё не скоро,

А он уже шумит над головой.

Бежит стремглав, отчаянный ребёнок,

Размахивает ветром что есть сил!

Птенцовый голосок его так тонок,

Хоть взрослым он себя вообразил.

Мы ночью на мостках сидеть могли бы,

Ловить в ладони звёздную лузгу.

У самых камышей играет рыба,

И окуни гоняют мелюзгу.

Там розовые воды на закате,

И плавунцы, как горстки шелухи.

Там властвуют озёрные заклятья,

Такие же и пишутся стихи...

Там грозы налетают, будто черти,

Вонзая в воду белые клыки.

Беспечно заигравшиеся дети

Бегут от ливня наперегонки.

Мы, под дождём стремительным намокнув,

Стояли бы, целуясь и смеясь...

Ну а сейчас раскроем шире окна,

И пусть окрепнет наша с летом связь.


*

Желобок

Вода текла послушно в желобок,

Дождь Запорожцу мыл железный бок,

И пахло кофе, будто заграНиццей.

А нам, паршивцам, с криками «ура!»

Носящимся по контуру двора,

Неведомо ещё, как сладко спится

В любую из отпущенных суббот,

И что за птица радостно поёт

Из вырвавшихся в небо воскресений.

Запомнить непременно я должна,

Что птица голубая, как весна,

Случайно залетела в сад осенний.

Сейчас на Запорожцы спроса нет,

Как нет и Запорожцев много лет,

Их встретить на дороге — редкий случай.

Газончики с подстриженной травой...

Куда девались липы, боже мой,

И жимолость с шиповником колючим?

… Из желобков летящая вода

От засухи спасала города,

И забивались листьями ливнёвки.

Сейчас наш дворик с ног до головы

Похож на все соседние, увы.

Здесь не пасутся божии коровки,

Бельё не сохнет прямо под окном,

Девчонки под сиренью за углом

Секретики таинственно не прячут;

Скакалки не свистят, асфальт уныл,

Ведь классики никто не начертил,

Из года в год не может быть иначе.

Бесстрастно смотрят тучи свысока,

И жизнь течёт водой из желобка,

Дожди теперь всё чаще, осень злее.

Но мало что меняется во снах,

И, может быть, грядущая весна

В моей душе ребёнка отогреет.


*

Забыть нельзя запомнить

Исподтишка ударит по глазам

И остановит, и вколотит в землю

Отравы горечь, сладостный бальзам –

Строка, чью силу полностью приемлю.

А гений, сотворивший сей фантом,

Транжирит свой запас и дальше мчится.

Взлетевшую строку ловлю с трудом,

Как в руки не дающуюся птицу.

Строка – и соль, и мёд, и карамель;

Течёт из запредельного истока,

И кисло-сладкой вишней аморель

Взрывается, испачкав губы соком.

Исходит от неё чудесный звон,

Тоскую, убедить себя стараюсь

Забыть: нельзя запомнить дивный сон,

Ведь след его не удержу с утра я.

Усваиваю горестный урок:

Мне не найти наития истоки.

Так редки те, кто видит между строк.

Кто пишет между строк, те одиноки.

Ни к тем, ни к этим я не отношусь.

Забыть – нельзя; запомнить не под силу.

Посредственное знаю наизусть,

Великое понять не получилось.

Разбрасывает смыслы-конфетти

Безумный гений, сеятель абсурда.

А я прошу свою строку: приди

И сделай светлым пасмурное утро!