Ответ на вопрос №12 Новогодней викторины
❄ ✅ Ответ на вопрос №12 Новогодней викторины LiterMort
Лион Аронович Фейхтвангер: «война вызвала значительные динамические перемены в моей писательской деятельности, она избавила меня от вкусовщины, от чрезмерно высокой оценки формально-эстетического элемента, нюанса и научила меня смотреть в корень. Я понял, что никакое индивидуальное видение мира, даже если оно с формально-артистической стороны и совершенно, не может быть конечной целью искусства.»
О своём детстве в 42 года (1927) написал в книге “Автобиографические заметки” сам Лион, сын евреев Арона-Меера и Йоханны, давших мальчику прекрасное образование. Детства Лион коснулся кратко, не уделив ни капли внимания добрым своим родителям. Все строки, уделённые первым 19 годам жизни, он посвятил описанию косности и бездуховности мюнхенских нравов: «Тогда мой город еще дорожил своей традиционной славой города искусства. Однако оно было невысокого пошиба, его искусство. По сути оно представляло собой этакую академическую, чванливую, мещанскую институцию, которую тяжелые на подъем, туповатые, духовно косные горожане поддерживали главным образом для привлечения иностранцев.»
Что значит «искусство невысокого пошиба»? Это проблема истинного и мнимого искусства. Фейхтвангер признаёт, что в занятиях искусством, как бы благодушны ни были мотивы, при наличии мещанства и стагнации можно создать псевдоискусство. Не любить искусство — это бездуховно, как мы прекрасно знаем, но и, казалось бы, вполне себе любя его, можно всё равно взлелеять чванливую, мещанскую, академически косную версию искусства — гипсовую Венеру, так сказать, а не чудный оригинал.
Кстати, даже забавно, насколько правдиво и актуально судит Лион Аронович. В Греции, например, широко тиражируются гипсовые копии рождающейся Венеры Боттичелли, у которой предприимчивые греки увеличили груди и вообще подправили недостаточно “глянцевый” оригинал. Вышло именно то, против чего и предупреждал Фейхтвангер: невысокого пошиба толстогрудая выхолощенная Венера, родившаяся из пены исключительно ради потрошения карманов туристов.
Из “Автобиографических заметок” мы узнаём, что маленький Лион был чудесным, послушным ребёнком, радовал маму с папой и сочинял типовые гипсовые стишата во славу августейшей особы — те самые «псевдостишата», которыми грешил в этом «Гедлиберге» каждый второй пиит. Взрослый Лион смотрел на того мальчугана с нескрываемым сарказмом: «Я воспитывался на гуманитарных науках, изучал латинский и греческий синтаксис, запоминал даты из античной истории. То было педантическое, начетническое образование, не связанное с реальной жизнью, не знающее спорта, консервативное, в патриотическом духе.»
Бюргерскую жеманно-чопорную добропорядочность Лион зовёт лицемерной, чем сразу приводит на ум стихотворение Саши Чёрного «Ins Grune» (нем. на природе).
«Преподавание в этой гимназии — а мы учились в ней до девятнадцатилетнего возраста — отличалось жеманной чопорностью. Классиков читали только в тщательно выхолощенных изданиях. Все, связанное с половым вопросом, боязливо вырезали и обходили. Мы жили в царстве дисциплины, достоинства, гипсовой античности, лицемерия.»
Фейхтвангер подчёркивает, что в юности написал “Новый Пелам”, так и не написанный, увы, Пушкиным (или новую версию “Евгения Онегина”, ибо как иначе нам воспринимать “ роман, изображавший богатую и пустую жизнь молодого повесы из хорошего общества”?): «общепризнанный закон искусства гласил, что важны лишь средства изображения, но отнюдь не его предмет. Я не испытывал ни малейших сомнений в правильности этих принципов. В те годы я написал весьма задиристый, претенциозный и очень манерный роман, изображавший богатую и пустую жизнь молодого повесы из хорошего общества.
Еще я написал довольно задиристую драму с такими действующими лицами, как художник эпохи Возрождения, который, ничтоже сумняшеся, распинает на кресте своего молодого ученика, чтобы с натуры написать распятие, и демоническая дама из общества Борджиа.»
А вот роман про художника-садиста, маньяка с кистью и крестом — это современно, молодёжно. Попахивает сюжетом для детективного сериала, не правда ли? Лион недоволен своими сочинениями, потому что они — развлекательные. А он хочет не столько развлекать, сколько мыслить, анализировать, искать истину. Быть духовно-интеллектуальной элитой, просветителем, интеллектуалом. Тем, кого русские зовут — интеллигенцией.
— С наилучшими пожеланиями,
Надежда Николаевна Бугаёва
✅Полные правила см. в Литературной беседке
Участвуйте в Телеграм, ВК или Дзен
Саша Чёрный
Ins Grune
[Ins Grune — «На природе» (нем.)]
Набив закусками вощеную бумагу,
Повесивши на палки пиджаки,
Гигиеническим, упорно мерным шагом
Идут гулять немецкие быки.
Идут за полной порцией природы:
До горной башни «с видом» и назад,
А рядом их почтенные комоды
Подоткнутыми юбками шумят.
Увидят виллу с вычурной верандой,
Скалу, фонтан иль шпица в кружевах —
Откроют рты и, словно по команде,
Остановясь, протянут сладко: «Ах!»
Влюбленные, напыживши ланиты,
Волочат раскрахмаленных лангуст
И выражают чувство деловито
Давлением локтей под потный бюст.
Мальчишки в галстучках, сверкая глянцем ваксы,
Ведут сестер с платочками в руках.
Все тут: сознательно гуляющие таксы
И сосуны с рожками на шнурках.
Идет ферейн «Любителей прогулок»,
Под жидкий марш откалывая шаг.
Десятков семь орущих, красных булок,
Значки, мешки и посредине флаг.
Деревья ропщут. Мягко и лениво
Смеется в небе белый хоровод,
А на горе ждет двадцать бочек пива
И с колбасой и хлебом — пять подвод.
1910
Удивительно искристо и остро сатирическое стихотворение«Ins Grune» (нем. на природе). В нём Саша Чёрный высмеивает бездуховный образ жизни немцев. Природа — традиционный символ духовной чистоты и возрождения, однако человек своей пошлостью превращает её в закуску к колбасе и норовит завернуть в вощёную бумагу. Природа ропщет, но напыжившихся пошляков этим не остановить.
За прошедшие 113 лет стихотворение только укрепилось в своей актуальности. Общество потребления в изображении Саши Чёрного обладает неприлично здоровым аппетитом. Причём вульгарные «комоды в юбках» распространяют свой аппетит с равным азартом как на лангустов, так и на природу. Небеса и хоровод белых облаков — всего лишь дополнительная закуска на их ломящейся «деликатесами» тарелке. Почему, по мнению Чёрного, это вульгарно? Потому что эти пошляки пытаются потребить природу. Более того — переварить с колбасой и хлебом.
Потребитель стремится к природе не душой, а желудком. Тот, кто может позволить себе 25 бочек пива, сможет позволить и ломтик белого хоровода облаков в небе. Почему это бездуховно? Потому что природа бесценна. Нельзя оплатить вещи, которые не эквивалентны деньгам. Есть храмы не из золота и не из серебра. Платить за природу — значить оскорблять её. Нельзя купить благородство, нельзя купить мужество, нельзя купить тонкость чувств, нельзя купить острый ум. Это или воспитывается, или с этим рождаются. И духовную жажду ни купить, ни утолить за деньги тоже нельзя.
Простыми словами, условный нищий (например, бомж, аскет, странник или гений) сядет на пригорочке и насладится зрелищем заката. Если его дух стремится к красоте, к постижению таинства бытия и роли Бога в нём, он, полчаса посидев на земле лицом к лицу с заходящей звездой, а боком о бок с поющими птицами, внутренне обогатится.
А богатенькие «бюргеры» у Саши Чёрного, в отличие от нашего странника, без приготовлений не могут: им нужно сначала «принять ванну, выпить чашечку кофа»… Герой Миронова из «Бриллиантовой руки» — русская иллюстрация к этой «напыжившейся пошлости». Помните, как он сперва (по оплошности, по затмению умишки) видит божественный образ в отроке, а потом, очнувшись, грубо отталкивает его? Такие пошляки норовят оттолкнуть и растоптать храмы, сложенные не из золота и не из серебра. Они не верят в красоту, которая недостаточно «гигиенична». Расчётливость — вот их замена духовности.
Войти в «тёмные храмы и там свершить бедный обряд», именно бедный — такое по силам лишь тем, у кого «по карнизам скользят улыбки, сказки и сны». У кого на карнизе сидит лишь муха да болтается шторка — с теми не случается чуда, над теми не зажигается «небо а алмазах». Нет, сэр, никаких небес в алмазах, особенно до завтрака.
Это архетип «принца и нищего». Ярче всего их конфликт раскрывается на примере Библии. Иисус Христос — сын простого человека, одетый в грубый хитон, чьи друзья ловят рыбу; у Иисуса нет банковских счетов (или хотя бы горшочка, набитого динариями) или хитона помоднее, однако он — Бог. В нём не могут узнать Бога те, кто стал рабом условностей и кто презрительно морщится при виде пахнущих съеденной рыбой виноградарей. Так вот, появись этот Иисус на холмике перед «гуляющими немецкими быками» в пиджачках и с кружевными шпицами — да, вот такое «второе пришествие», почти как в «Братьях Карамазовых», — разве не прогонят те его? Эй, кто этот оборванец! — закричат они, прикрывая своих раскрахмаленных лангустов. — Он запылит нам наших лангустов! Фриц, спрячь от этого нищего наших шпицев: он их заразит чем-нибудь! И т.д., и т.п.
Это не люди: это «сознательно гуляющие таксы». А к Богу человек стремится не сознательно. Расчётливость — вот то, что «стеной теней» (термин Маяковского) стало между «любителями прогулок» Чёрного и божественной природой. Вот почему хоровод облаков откровенно смеётся над этой «деловитой» братией: переевшие колбас всё равно не разбирают речи облаков и не поймут. Заговори с ними Бог — они не разберут и полслова. Это нищие, обряжённые в костюмчики принцев и не имеющие ограничений в поедании закусок. Но помните у Марка Твена: сэр Майлс Гендон преклонил колена не перед кем иным, как перед Эдуардом, истинным принцем. Втиснутым в лохмотья, избитым, прижженным известью, голодным… зато принцем, аристократом духа.
Нет такого ритуала, что можно было бы исполнить — и разом превратиться из «сознательно гуляющей таксы» в человека, полного чувства и внутренней тяги к прекрасному. Рабиндранат Тагор, прежде чем получить Нобелевскую премию за свою поэзию, удалился из города и жил в домике в лесу, проводя творческие часы в сидении под деревом. Но, в отличие от «бюргеров», без пива, без колбасы, без флага, без чего бы то ни было «раскрахмаленного». Только человек, его пытливый ум, его томящийся дух, его вопросы Богу и — природа, знающая ответы.
Традиционно истинная русская духовность — это способность признавать прекрасное без пышных ритуалов. Замирать сердцем на травинки или струящуюся издалека народную песню. Пушкин прекрасен и с кружкой в бедном домике Родионовны.
Но разве только русская? Например, в «Тошноте» Сартра Антуан Рокантен вдруг неожиданно видит, как столкнулись негр в красном и девушка в голубом напротив пламенеющего заката. Всего миг, всего один негр, всего лишь девушка, всего лишь закат — а ему хватило, чтобы дрогнуть сердцем на прекрасное. Другой вопрос, почему человек с тонким чувством красоты не способен обрести счастья. Не правда ли, гораздо легче обретать счастье, если для этого достаточно хорошо наесться колбасы? Поэтому гораздо выгоднее быть не человеком, а таксой. (Она счастливее.)
Но если все станут интеллектуальной элитой, станут «альфой», то кто же будет выполнять обязанности «беты», «дельты», «гаммы»?..
Разве «гамма» не имеют право заниматься своей честным, пусть и бездуховным трудом, а потом, красивенько разодевшись, выгуливать своих кружевных шпицев и ахать на изящную архитектуру?
К несчастью, в этом скрывается опасность: щеголяя друг перед другом своими колбасами и прочими статусными символами, расфуфыренные «гаммы» будут льстиво называть друг друга «альфами» и постепенно начнут считать себя таковыми. Мы и есть «альфа»! — в конце концов воскликнут они. — Других нет, это басни, сказочки. Мы элитная элита, а наши колбасы — изящнейшие произведения в мире изящных искусств.
Сегодняшняя элита — разве это не вчерашняя «гамма»?
Явление «раскрахмаленности», подменяющей истинное стремление к красоте, осуждал и Маяковский («Нате!»). Мещанство как замена красоты красивостью. Канареечное мещанство у Маяковского постыдно. Красота — бесценна, не покупается за деньги, истинна. Красивость — дешева, мерится сребрениками, мнима.
Сегодня в культуре происходит реабилитация мещанства. Быть «любителем прогулок» не плохо. Не только обладатели тонкой организации духа достойны жить и быть уважаемыми. Люди, чем ум не отточен, а слегка туповат, чьё сердце — не источник чувств, а лишь мышечный орган, живут по своим собственным правилам. Да, они не могут постичь таинств природы, пока не напялят на себя «кринолины» и не введут внутрижелудочно необходимую дозу колбасы. Так что ж? Предать их анафеме, отлучить от природы? Запретить лезть в природу и в жизнь и трогать всё своими колбасными руками? А кто им запретит? Тонкие мыслители и глубокие чувствователи? Смешно-с. Причём смешно и белому хороводу облаков в небе, и нам.
Вульгарно не изобилие меню и чинность-благородность потребления колбас, а подмена этими вещами главного: духовного диалога с природой, нацеленности на постижение мира, самосовершенствование. Эстетизация не должна быть бессодержательной.
Вероятно, истина в «золотой середине», не правда ли? Если «любители прогулок» безвредны, если они трудолюбивы и честны, то они явно достойны уважения. Они бескрылы, но разве лишённый полёта пингвин не прекрасен и не достоин любви? Таков и бескрылый, но честный человек.
Осуждения достойно лишь ханжество, прикрытие лживым налётом «раскрахмаленности» уродливой сердцевины, как в случае Козодоева из «Бриллиантовой руки». Если под блестящим колбасным налётом буржуазности чернеет грубость, беспринципность, лживость, тунеядство… — то никакой «ванной», никакой «чашечкой кофа» не сделать бытие более «гигиеническим». Из-под вычурного пиджачка «принца» всё равно будут выглядывать коротенькие мысли нищего Буратино: пролезть, ухватить, дорваться, ушмыгнуть…