Ведущий рубрики Игорь Исаев знакомит нас сегодня с талантливым поэтом, лауреатом V юбилейного Международного литературного конкурса «Славянское слово 2022» (1 место в номинации «Поэзия») Игорем Князевым из Казани.
В 2023 году Игорь стал лауреатом музыкального конкурса памяти Игоря Царева ( «Пятая стихия»), а в этом году входил в состав жюри фестиваля «Славянское слово» (номинация «Песенная поэзия»). Помимо поэтических произведений, герой сегодняшнего выпуска пишет песни на свои стихи и стихи других поэтов. 

Вот что он скромно говорит о себе: "Собственно, моя творческая биография скудна и малоинтересна, поскольку я к своим поделкам строг и потому никому для публикации не предлагал. В 1974 году одно из моих школьных сочинений в рамках межшкольного конкурса опубликовала газета «Молодёжь Азербайджана» (3-е место). В 80-х был участником рок-группы при ДК Цементников (г. Баку), исполнявшей, в частности, и мои песни. В 1996 году один из работников Казанского сетевого радио, случайно услышавший мои песни, пригласил на интервью, которое вышло в эфир, а две песни ротировались в течение нескольких дней. В начале двухтысячных снялся в ролике для рубрики «Люди нашего города» казанского телеканала «Эфир»". 

Слово ведущему, Игорю Исаеву:

"Отойду сегодня от мною же заведенного для этой рубрики порядка: предоставлять автору подборки рассказывать о себе. Потому что с Игорем Князевым дружу без малого два десятка лет, и наше знакомство, тогда ещё виртуальное, началось со стихов.

Мы – земляки, наши судьбы связывает Баку, некогда родной, поныне любимый город на семи ветрах… Мы – ровесники, наши пионерское детство, комсомольская юность и полные дерзкой фронды молодые годы прожиты в Советском Союзе. Мы – единомышленники, прошедшие вместе с большинством людей нашего поколения непростой путь заблуждений и отрезвлений, разочарований и испытаний, и уже в сединах осознавшие, что в истории нашей куда больше светлого и высокого, и что мы к этому светлому и высокому счастливо приобщены временем.

Игорь – яркий представитель моего поколения. Удивительно красивый, благородный, честный, тонкий человек. Поэзия и музыка – верные спутники – никогда не служили ему профессией, но неизменно были делом души! Его поэзия не проста, лёгких путей он никогда в своих стихах не искал, но поэзия его при том необыкновенно искренняя и, я бы сказал, исповедальная.

В обычной жизни вполне земной человек, в стихах он очень лиричен. Писать много о любви, вопреки расхожему мнению, трудно, очень трудно. У Игоря это получается – чисто, пронзительно, чувственно! Да вы и сами, друзья, в этом сейчас убедитесь."

По кругу

«… в сотый раз мы идём по кругу,
как цыган и ручной медведь...»
В. Костров


То ль из прошлой жизни помнит душа,
то ль сюжет из книги в душу запал,
только снова нам на память пришла
та из зверо-человечьих забав —

звякнув цепью, протянувшейся меж
волосатых лап и тоненьких рук,
мы выходим на привычный рубеж,
прогуляться в заколдованный круг.

Балаган начать давно уж пора,
это знает и понятливый ёж,
а вот кто из нас хозяин, кто раб,
кто цыган, а кто медведь — не поймёшь.

А вокруг разудивляется люд,
как цыган, с носка идущий на топ,
в пляске, словно зверь, взаправдашно лют,
а зверюга с виду сказочно добр.

Вот вселенная: потешные па,
каждый сам себе и царь, сам и бог,
тут орбитою — медвежья тропа,
ну, а солнышком — цыганский сапог.

Кто поёт, а кто рычит — пасть и рот,
но молчанье на одном языке,
ну, а цепь звериной шеи не трёт
и теплеет в человечьей руке.

Может, это связь тех сказочных польз,
что бывают, если сердце не лёд:
коль медведь с утробным рыком приполз,
то хозяин похмелиться нальёт,
да и сам с утра поклонится в пояс —
зверь сослужит, шляпу медью набьёт.

А закон цепи таинствен и прост,
три десятка звеньев — сила из сил,
хоть медведь и не высказывал просьб
и цыган открыть секрет не просил.

Странно — словно нет иного пути.
Тяжко — но никто с советом не влез:
мол, тебе бы в конокрады уйти,
а тебе, да с древней памятью, в лес.

Вдруг да вломится в лихую башку:
без оглядки на когтищи и кнут
просто сделать на двоих по прыжку,
чтобы цепь порвать и круг разомкнуть.

Под истошный бабий визг, детский гам
злоба вспышкой прекратит круговерть:
тут растерзанный медведем цыган,
там прирезанный цыганом медведь...

Солнце выточит полнеба и твердь,
силуэты на нетвёрдых ногах:
гнёт окружность непокорный медведь,
держит радиус упрямый цыган.

Песня на стихи «По кругу» прикреплена к статье, и вы можете её послушать.

Сказал «А» – говори и «Б» или

Внутренний голос в предпенсионном возрасте

На ломте хлеба пара шпротин,
картошка, лук и соль в щепоти:
– Поешь, пока отпышет противень.

Ну, вот, меню оглашено
чуть запыхавшейся в заботе
женой.

О, эта девочка напротив,
возникшая внезапно, вроде
ручья навстречу битой роте,
жакану в брюхо из ружья,
решившая, что нет, не против
однажды взять тебя в мужья.

Но вот когда ж ты стал охальником?
Сейчас, когда охоче–сальненько
блудишь глазами сверху вниз,
или когда ты юным данником
сдавал пречистую механику –
сложив суставы, падал ниц?

А грудь всё та же, как тогда еще,
когда, на вздох нахально смел,
под плетью рук безбожно тающий,
на ощупь пробовать посмел.
Ты помнишь? Выспавшийся зяблик
«пропинькал» в сердце, а ещё
был запах марсианских яблок
с нетронутых кремами щёк.

Ты помнишь? Всё без демонстрации
«изюминок», загадок, тайн
и уникальности, и грации –
так просто, как «приём...» по рации:
вокруг тебя, мол, вьются разные,
прекрасные, на всё гораздые,
но ты меня услышь «на раз», ну и
оттай и мне себя отдай!..

И отдал, тая. Нынче, празднуя,
судьбу тихонечко листай.

Был в том вращающемся лете
один–единственный билет
на тяжесть трёх десятилетий,
на счастье трёх десятков лет.
Всё было: шквально, тихой сапою,
ветра с востока, грозы с запада,
и утра, ставшие ей «сабаh»ом,*
волна, тепло прибрежных скал.
Всё, что мужчины ищут, цапают
от Лиссабона и до Саппоро –
все сказки тела, взгляда, запаха –
ты ждал в других – в ней отыскал.

Цедя и доброе, и нервное,
чем память пёстрая искрит,
ты видишь: с ней всё было Первое –
письмо, озноб и слово верное,
объятья, сговор, свадьба, вскрик,
пелёнки, лепет, в школу бантик,
два аттестата, парни, вуз,
горластый внук, на даче банька –
и вот сидишь, кусая ус,
и видишь: нет, не чертовщина,
тут скажет каждая морщина:
она – начало всех начал,
а ты – единственный мужчина,
познал который и почал.

Ну, вот твой праздник и обитель,
одна судьба на две любви.
Всё то, что щупал, нюхал, видел,
чем радовал и чем обидел,
запомни насмерть – и живи.

* сабаh – (азерб.) утро, завтра

Степень свойства

По мотивам

«… Чужая женщина, чужая...
Чужая женщина моя».
Игорь Исаев


Тут звон так чист, что прячу жало:
рассвет, а я не глух, не слеп.
Чужая женщина, чужая —
она со мной всю ночь лежала
так, будто бы всю ночь бежала
за мной, ко мне, всю ночь, след в след.
Топорик в узловатой плахе
застрял, но есть в печи угли,
а разгалдевшиеся птахи
мне догадаться помогли:
я ту, что спит в моей рубахе,
затем и взял, чтоб клином — клин.
Охотник и не ведал даже,
избушку сладивший в лесу,
король увесистых ягдташей,
кого в зубах я принесу,
чтоб, разодрав мироустройство
и зачеркнув весь мир большой,
переписать под степень свойства
мне этой женщины чужой.

Что изменилось на земле-то?
Да нет ничто*. Всё то же: лето,
река, зелёный ливень ив,
роса на листьях бересклета,
пичуг проверенный мотив,
и паутинки, и чешуйки...
Я мироздания в фойе,
раздевшись, женщину чужую,
легко прилёгшую ошую,
чтоб вызнать, ею ли дышу я,
раздел и делаю своей.

* – «нет ничто» – приговаривала старая казачка
Ефросинья Князева

***

Если б мысли мог читать – Ваши,
а не те, что Вы из книжек крали, –
я бы, может, знал, что я важен
да не просто так, а даже крайне.
Что добыли Вы из глаз-скважин
на биваке по пути к раю,
демонстрируя, кто вам важен,
ну, а кто и просто так, с краю?

Не болит голова у дятла

Полдень, скверик возле цирка,
нос разбит, на локте дырка –
здесь дерутся пацаны
и стоит в тенёчке Ирка,
та, которой нет цены.
Смотрит королевой: лепо как,
а бойцы-то каковы!..
Эх, ты, Севка, ах, Валерка,
две садовых головы.
Не даётся чувство даром,
кошка под ногами – брысь!
То-то тёр бы ручки Дарвин,
вам за бой вручая приз.
Вы тут кулаком и «пыром» –
вам, кокетства не страшась,
не себя дарует Ира –
на неё подносит шанс.
Что вам, хлопцы, делать нечего?
Всё ушло под медный таз?
Где там уши у кузнечика?
Для чего играют джаз?
Гнитесь юной леди в пояс
и ступайте. Не беда,
репродуктор сманит поезд
в новых битв приятный поиск,
в голубое Никуда;
и не раз придётся драться –
то с куреньем, то с жирком;
будет всё, и может статься,
оглушит ещё деньком:
что-то брызнет из эфира
в телеграфную печать:

ПОЕЗД N ТВОЯ

бли-и-ин!..

ИРА

Что, брат, на реснице сыро?
Тут уж всё, беги встречать...

Дятлы, клёкая орлами,
мимо пап по дуплам – шасть,
не рассказывая маме
и мигрени не страшась.
Дырка зарастёт заплатой –
прочно бабкино шитьё:
это вам за битву плата,
это – «каждому своё».

Было уж, и будут часто
биться в кровь два паренька,
если нет цепочки счастья
у иришек в ДНК,

а пока

по перрону бродит Мурка,
тепловоз трубой чадит,
уезжает Ирка в Мурманск,
кто-то третий победит.

***

Не дойдя до сплетенья ветвей и рук,
мы покинули дивный сад.
Мы ушли, улетели, но, сделав крюк,
воротились опять назад -
в это гиблое эхо, в прошедший гон,
в сохранившийся сгусток дня ...
А на месте сада разбит полигон,
где стрелки, выставляя тебя на кон,
мишенью ставят меня.

Но могли бы и вызнать – за столько лет! –
в строе метких мужей и жён,
что я тоже имею членский билет
и, конечно, вооружён;
что пока на листе об отмене стрельбы
не подсохнет последний «ять»,
я не брошу стрелкам ни плевка, ни мольбы,
просто буду напротив стоять;
что от слабости ли, из упрямства ли,
но когда поспеет гонец,
тут же волю дам девяти граммам в стволе,
чтобы выиграть наконец.

***

Боже мой, да не сочтешь грехом –
мне сей час под лунным ликом постным
за фантом любви, влетевший поздно,
заплатить полуночным стихом.

Господи, от мира отвлекись –
ей, перекрестившейся не всуе,
помоги из строк извлечь рисунок,
предоплатой делая эскиз;
пусть потом хоть в стол его засунет,
но сейчас согрела б в пальцах кисть...

Впрочем, ночь пройдёт, а Ты налей
темного нектару: люди, прозит!
Мало ли, о чем Тебя попросит
куча страждущих в стихах и прозе,
род изгоев с пачкой векселей.

Порочное зачатие

Под крышей старенького домика

два непосредственных участия:
от наслажденья обертоном
двух тёплых струн, звенящих тонко,
до растворения истомного
и приземления со стоном.
И девять месяцев от счастья
до потомка.

Инструкция девушке, неожиданно столкнувшейся с проблемой первого поцелуя

Устав потворствовать лишенью,
он нервно, сухо,
как штык сапёрной в глубь траншеи,
втыкает нос куда-то в шею
в районе уха.
Ты не скрываешь раздражения,
исток соблазна, и
классифицируешь движение
как ловеласное.
Но ты не знаешь – ну, так что же,
ну, гневно ахнешь –
что там, где просто тоньше кожа,
ты громче пахнешь,
и громкость та – не чуешь ты –
давно успела
дойти до нужной частоты
и децибела.
Смешная… Ты же не Белуччи,
не Мосс, не Локлир –
ты просто всех на свете лучше –
и клином свет, и в царстве лучик, –
и, коль глаза не разглядели,
не думай, кто он в этом деле –
мастак ли, лох ли,
ведь две ноздри не обманули,
а громкость враз твою втянули
и враз оглохли.

Подумаешь!..

Ну, что, юнец, хлебнул цикуты плеч и бледных век циан?
Там свет в окне, а в нём букет с тобою смятых клумб.
Ах, твой серебряный озноб! Подумаешь, инфекция —
горячку лба передавать оконному стеклу.

Всё, как всегда: повытерт крест, заношены вериги и
расшиблен лоб. Да кто ж тебя заставил, дурачок,
стать твёрдым неофитом, а? Подумаешь, религия —
молиться вслед, чтоб вдруг да подломился каблучок.

Ещё немного – и уйдёт… Чего бы не остаться ей,
не поглядеть, как в помощь бог, май и сирени куст?
Ах, этот первый поцелуй! Ну, что за дегустация –
две розовых излучины попробовать на вкус?

Не факт, что шею обовьют и справишься с тем весом и
дотянешь с ним до дня, в который веровать не смел.
Ах, первой ночи медный взрыв! Подумаешь, диверсия –
под семь слоёв небесных заложить взрывчатку тел...

А жизнь не отзарочена от тюрем да от сум, а ешь
со скатерти с оборочкой из дерзкого сукна*,
но колокольчатый смешок: «О чём сегодня думаешь?» –
и рядом та, которую не выдумать: Она.

*«дерзкое сукно» – в лихие 90-е попал я как-то в гости к русскому
офицеру; мы сидели на даче за столом, покрытым скатертью
с бахромой, умело сделанной из маскировочной сети.

***

Конечно, это несерьёзно:
пить чашу, горькую на дне.
Подумаешь, блеснули слёзы!
Ведь предназначены не мне.

Бестрепетность – вот ключ, дружище.
Чужие слёзы – как шрапнель.
Но этот взор опоры ищет...
Да как же это… Не во мне ль?!

Смятенье смяв, сажусь поближе
с чужой печалью на весу:
«Поверьте, я впервые вижу
такой прозрачности слезу».

Всё, что зависит от меня и
от Господа, что зрит с небес,
сбывается, и вот меняет
тот взор печаль на интерес.

Не агнцы, не викторианцы,
и лёд, и пламень, всё сполна,
стояли мы, в саду Рёандзи
два незаметных валуна.

Приняв за «икс» и «игрек» форму
двух вместе собранных камней,
нашли ответ к одной из формул:
«К тебе или ко мне?»

О отравах

Под шёпот «Раз… Два...», «One… Two...», «Бир… Ики...»
старух, доковатых в волшбе,
варились, кипели в горшке иль пробирке
сны, мста, перемены в судьбе.

И вдовушки, девки, молодки
при свете шалавых мерцал
к ним крались, готовясь капканы-колодки
защёлкнуть на нужных сердцах;

и тыщи доселе безвинных,
глотнув от некрепкой души
отвара поганок в слюнях воробьиных,
как крысы за дудкою шли...

А нынче не булькают яды;
в горячечность лба или щёк
вгоняют уловки, и формы, и взгляды –
отравы и так те ещё.

И быть мне мертву, а не здраву
от зелий, разбавивших кровь,
когда бы я загодь не сделал потраву
поляны с названьем Любовь...

Сулило ли ад, кущи рая –
почмокав и не разобрав,
я пробовал всё, на себе проверяя
Теорию женских отрав.

Как глазки над партой синели!
Как прядка велась за ушко!
Отрава. Недолгая: в списке у Нели
под сто гарнизонов и школ.

В борьбе с тем, что было б нетленно,
в семнадцать мне стало под сто,
но выстоял. Ампула с именем Лена,
гудя, укатилась под стол.

В познанье, что тошно, что любо,
годятся и эти, и те.
Отрава с губительным именем Люба
повысила иммунитет.

Но, том рецептурный листая
впустую, зазря и вотще,
я яд родниковый по имени Таня
в постели испил и в борще.

На мятых полях того тома,
случаен, внезапен и сжат,
рецептик отравы по имени Тома –
стихия, стаккато, и мста, и истома,
стилет, исступляющий жар...

Со мною цедя «Саперави»,
на стейк выжимая гранат,
с усмешкой жена:
– Да тебя ведь отравит
любая, а ты тому рад.

В угаре молебнов и игр
я прячу в кармане пальто
вонючий флакон с этикеткою «Игорь»,
чтоб не отравился никто.

Второе. Майя

Господь сегодня принимает,
без проволочек, как всегда.
– Вы… ?
– Балерина.
– Имя?
– Майя.
– Ну, наконец-то! Вам сюда.
– ?..
– Да-да, на трон. Да, в главном зале.
Пока Вас там землёй завалят,
я оргвопросы здесь решу-с.
Позвольте, к ручке приложусь.
Ведь Вас божественною звали?
И я, пожалуй, соглашусь.

Вдох

Да ты не рвись, а приляг, отдохни,
или слетай к тонкости Востока, к готике Запада,
или ослепись снежком на еловых лапах, а
то сделай пробежку, намочи кроссовки в луже,
врежь Моцарта, текилы махни,
и когда любовь станет достаточностью лишь родного запаха –
вдохни
поглубже.

Курс

Мы выберем одну из сонма звёзд,
за крепкий ветер грянем крепкий тост,
чтоб растолкал наш бриг во весь опор.
Но Себастьян Перейра ох не прост!..
Всё на местах: надежда, свежий ост,
звезда и под нактоузом топор.

Королеве в ночь на Ивана Купала

Ну, куда Вы бежите, куда меня маните?
Не бывать, чтоб я ноги за Вами стёр.
Я уже насмотрелся, как шлейфами мантий
королевы тушат любой костёр.
Справа пеплом подёрнутый круг, а слева
ещё раньше остывший след мил-дружка –
это ваше коронное, это вам, королевам,
посиделки на троне важней прыжка.
Хоть всю ночь приворотное вари-настаивай –
сдастся кофе мельничке, ананас ножу.
Как всегда, Вы сегодня опять в горностаевой –
как всегда, Вам я руку не предложу.
Нет-нет, я не дерзкий и не спесивый,
мезальянсы приемлю и шашни чту.
Ну, да ладно, после, под небом синим
трон надоевший прокеросиним,
дождёмся угольев да и осилим
по шашлычку.

Мигнуть бы из ящика дьякону:
кончай, мол, патлатый, поди, устал.
И я в жёны взял не всякую,

а ту, какую Господь мне дал.