Сон в руку

                            С О Н   В   Р У К У

Лениво несёт свои воды речка  Грязнуха. Берега её все истоптаны, изрыты коровами. Липкое, глинистое месиво преграждает подход к воде. Посредине реки вода мутно-зеленоватая, а ближе к берегу и вовсе — сплошная ряска, да торчат прошлогодние, полусгнившие стебли чакона. Но, не смотря на этот унылый пейзаж, Петрович подолгу сидит на пне и отрешённо смотрит: на воду, на небо, на другой берег. Вслушивается в мерный рокот трактора, опахивающий лесополосу. Кусты ивняка трепещут на ветру своими острыми листочками. А то пролетит стайка воробьёв или закаркает ворона, увидев одинокую фигуру старика.

Думы старого человека в далёком прошлом. Смотрит на окружающий мир: и речка вроде бы та, и небо такое же, и лесополоса в такую пору выглядит так же угрюмо, и вороны каркают так же нахально.

— Да-а! — усмехается он в усы. — Всё тоже и всё также, а на самом деле всё другое.  Бог, знает, может, это я стал другим? — уже в голос говорит Иван Петрович.

— Деда, ты с кем  говоришь? — спрашивает внучка  Настя.

— С одним хорошим человеком, а зовут — Иван Петрович. Знаешь такого, егоза?

— А таких в психушку забирают. У таких «крыша» делается набекрень. Ведь ты же не такой. Смотрю я на тебя, дед, и вот что думаю: жениться тебе надо, что-то ты в последнее время ходишь какой-то сумной. А что? Ты ещё вполне прилично выглядишь. Вот усы сбреешь и, вообще — кум королю. Нет, дед, правда. Ну что тебе одному жить? Я на будущий год поеду — учиться. И как ты тут будешь один? Подумай хорошенько.

Петрович слушал девчонку и никак не мог осмыслить, что это его внучка, его Настёна говорит, как умудрённая опытом женщина.

— И когда же она выросла?- вопрошает себя старик.

Ему и самому не раз приходили такие мысли в голову, но не решался внучке сказать. Он всё ещё считал её ребёнком. А она! Вот тебе — выдала! Да и где ему «невест» искать? Почти всю свою жизнь он проработал лесником в лесхозе, да и то не здесь, а за тридцать километров отсюда, от родного посёлка. Здесь и леса-то нет никакого. Вспомнилось Петровичу, как приходилось каждый день обходить своё многокилометровое хозяйство.

Гонял браконьеров. Раньше не было таких матёрых нарушителей. Бывало: пригрозит охочим до государственного добра штрафом или возьмется за ружьишко и, так называемые браконьеры, на коленях умоляют:

— Иван Петрович! В последний раз, ей Богу! Отпусти Христа ради. Бес попутал. И всего-то пару задрипаных зайчишек подловили. Возьми их. Богом просим…

А в последнее время: то ли стар стал, то ли люди переменились с этой перестройкой — невозможно стало оставаться в лесниках. Угрожали поджечь домишко, Настёну увезти. Вот Иван и решил, что своё он с лихвой отработал. Баста! Поехал в контору лесхоза. Обстоятельно всё рассказал и, как ни странно, его легко отпустили. Даже дали машину перевезти свой скарб.

Вернулся он в родной посёлок. Слышал потом краем уха, что лес откупил какой-то богатей, потому-то и не удерживали его в лесниках. В посёлке жилья не было и Ивану предложили занять пустующий домик над рекой. Там раньше проживал сторож, охранявший лодки на реке. Потом лодочную станцию перевели в другое место.

Петрович, как мог, подлатал домик, сделал новое крыльцо, покрыл шифером крышу, поставил воротца и обнёс свой участок железной лентой – несколько мотков обнаружил в чулане. Весной высадили с Настёной кусты: смородины, ирги, шиповника. Посадили  две яблоньки, пару вишенок, но большую часть огорода засаживали помидорой, картошкой, огурцами.

Скоро уж пять лет, как они поселились у Грязнухи. Порой не спится Ивану, грезится, будто лес шумит: вековые дубы, белоствольные берёзки, дрожат и лопочут на ветру осинки. Встанет Иван, откроет окошко — нет никаких деревьев. Зато поблескивает призрачным светом сонная Грязнуха. Луна протягивает свою дорожку поперёк реки.

— А что? Тоже ничего, красиво даже. Не лес, конечно, но тоже ничего, — успокаивал себя Петрович и шёл на кровать в надежде уснуть. — А ведь Настёна права. Уедет учиться. Не буду же я ей тормозить. Век не проторчишь на этой Грязнухе. Вона какая вымахала: рослая да гладкая. И как не то, шестнадцатый годок пошёл, а у неё ещё и кавалера нет. Да и где ж ему взяться? Живём на отшибе. Я в её годочки шастал по девкам только так. Вот было времечко!- и старик улыбался котовой улыбкой в усы. Приходили и раньше мысли обзавестись старухой, да боялся; Насте будет плохо. «Чужое не пришьёшь» — вспоминал он поговорку и на время забывал о «невестах».

Настя свои документы сама забирала из школы, когда уезжали из лесхоза. В поселковую школу  отнесла также сама. Директор школы — Зоя Кузьминична, строго спросила, почему ребёнок сам носит такой серьёзный документ, как личное дело.

— Почему не принесли родители? Пришлось Насте рассказать, что живут они вдвоём с дедушкой. Родителей нет. Отец погиб на работе в лесопилке, а мать не захотела жить в лесу и уехала в город. Бабушка Валя не перенесла смерти единственного сына. У неё было больное сердце. Вскоре её не стало. Вот так и остались они с дедом вдвоём.

Зоя Кузьминична полистала личное дело и остановилась на табеле. Спросила: почему у Насти, в основном, тройки.  Потом, как бы спохватившись, задумчиво произнесла:

— Ох, прости,  пожалуйста, родителей нет. А у нас с учащимися проводятся дополнительные занятия. Я поговорю с учителями о тебе. А как насчёт общественной  жизни? Участвовала в каких-нибудь кружках? Может, хорошо рисуешь? Нам нужны и художники, и редакторы. В общем; нам нужны активные ребята. Ну ладно. Иди в класс, потом разберёмся.

Домой Настя пришла удручённой. Рассказала деду о разговоре с директором школы. О том, что ей не нравится Настин табель, где почти одни тройки.

— Ну, не всем же ходить в пятёрочницах, — изрёк дед. — Не переживай. Я тебя всё равно люблю, внучка. Главное; чтоб вырос стоящий человек.

Познакомилась Настя в классе со своими сверстницами. У Ольги Саломатиной даже дома была, а потом и Маринка Большова пригласила Настёну к себе после уроков. Девчонке понравилось у новых подруг. Дома деду рассказала о том, как здорово люди живут, не то, что они с дедом:  стол да лавки. И стала она донимать Петровича купить кое-какую мебель, посуду, вещи. А больше всего ей нужна была швейная машинка. Её одноклассницы ходят на уроки домоводства. Там их учат шить, штопать, и даже вышивать. А для пущей убедительности показала деду небольшие лоскутки ткани, на которых были сделаны мережки.

И припомнилось Ивану, как его мать каждую свободную минутку бралась за вышивку, особенно любила делать мережки кругом: на скатертях, на шторах, на покрывале, наволочках и даже на своей блузке. Вспомнил, что видел мережки на кофточке одной девчонки. Нравилась она ему. Немцы они были вроде бы. Несколько семей осели в их посёлке во время войны. Девчонка была худенькой, со светлыми волосами и конопушками на лице. Звали её Линой. Никак он не осмеливался к ней подойти.

Потом закончилась война, и Лина со своей семьёй уехала. Видел Иван её под своим окнами перед самым отъездом. Она помахала синеньким платочком, выглядывающему из окна Ивану и сказала, что они уезжают к себе домой,  на Волгу. Их город стоит на этой реке. И что Волга — большая река не то, что  эта Грязнуха. Иван спросил, что за город.

— А  тебе зачем знать?- лукаво улыбаясь, спросила Лина.

— А тогда зачем ты сюда пришла? —  сердито буркнул Иван.

В это время его позвала мать, и парню надо было идти в кухню. Лина легко спрыгнула с завалинки и убежала.

У Ивана были такие соображения: как окончит школу — разыщет Лину. Крепко засела эта девчонка у парня в голове. Но после школы пришлось Ване работать в МТС слесарем. Трудным было послевоенное время. Надо было помогать семье. А вскоре пришла повестка из военкомата. И три года Иван служил под Свердловском.

После вернулся в свой посёлок. Вечерами ходил на танцы в клуб. И понравилась там ему одна девчонка. И так понравилась эта девчонка — Тася, что про Лину уже и не вспоминал. И так и эдак «подъезжал» Иван к Тасе, а та делала вид, что не понимает; почему вокруг неё увивается бывший солдат.  Но однажды  Иван всё же припёр девушку к столбу возле клуба и спросил, почему она бегает от него, не идёт на разговоры, а он мол, к ней с серьёзными намерениями, и что очень она ему нравится. А Тася сказала, что ждёт из армии своего солдата. Ивану же посоветовала найти другую девчонку.

В тот вечер парень напился до бесчувствия, постучал в соседский дом, где жила Валька — подружка по детским играм. Заплетающимся языком велел Валентине собрать необходимые вещички, мол, они завтра уезжают в другой район. Но на следующий день он не в состоянии был поднять головы. В окно постучали. Это прибежала Валька разрумянившаяся, взбудораженная.

— Ванечка, я тебя всё утро дожидаюсь. Я и вещи собрала. Но увидев Ивана в плачевном состоянии, убежала домой. Через несколько минут вернулась, держа в руках банку с рассолом и миску квашеной капусты. Валентина суетилась возле парня, отпаивала его рассолом, меняла на голове мокрые тряпицы. А когда он начал что-то соображать, спросила:

—  Ну, так что, мы едем?

— Куда это? — удивился Иван.

Валентина села на табурет и заплакала. Тут только всё вспомнил парень: и полный отказ Таси, и как он пошёл к старухе, торгующей самогонкой, и как, сгоряча, постучал в окно Вальки — подружки детства. Не врал, значит, дружок Колька — говорил, что Валька втюрилась в него, когда ещё  без штанов бегали на Грязнуху.

Через три дня Иван и Валентина обживали дом лесника. Никто не шёл в лесники, а Ивану было в самый раз спрятаться куда-нибудь, в глушь. Может, там он найдёт покой своему изболевшемуся сердцу. Валентина была хорошей женой, заботливой, да только не лежало сердце к ней, и она это чувствовала.

Довелось Ивану побывать в родном посёлке спустя пять лет. Вёз жену к родственникам — была она не сносях. Иван уходил в лес на целый день, как её одну оставишь? Он возвращался на остановку, а через каменку толстая баба гнала гусей. Была она в грязном, вылинявшем платье и подоткнутым подолом. На ногах резиновые сапоги в навозе. Баба покрикивала на гусей и не обращала  внимания на мальчонку бежавшего за ней. Мальчишка был сопливым, в замусоленной рубашонке и без штанов. Иван сказал:

— Не слышишь что ли; малец плачет, тебя зовёт…

Толстуха повернулась к Ивану лицом, и он увидел перед собой Тасю — свою бывшую любовь. Как она ему порой грезилась. Представлял её вместо своей Вальки. Что же такое могло с ней произойти? Через какие-то пять лет она превратилась в эдакую бабёху: грязную, толстую, с заплывшим лицом, с нечёсаными космами.

С того дня  будто отрезало. Он больше не вспоминал про Тасю. Когда случалось приезжать в посёлок, старался ходить по таким улицам, чтобы ненароком не столкнуться с ней. Иван стал уважать свою Валентину. Не смотря на то, что жили они вдали от людей, жена всегда была опрятной. А ведь на ней был дом и вся скотина, и ребёнок маленький, и всегда главу семейства ждал вкусный обед.

Случилось Ивану однажды делать обход в туманную погоду. Это самая неприятная пора. Обычно в конце осени выпадают густые туманы. Идёт лесник по знакомому маршруту, где ему знаком каждый кустик, каждое дерево. Впереди бежит Дозор- собака. Видит Иван, будто к дереву прислонен мешок. Собака бежала, молча, наверное, тоже не нравится туман. А тут подскочил Дозор к непонятному предмету и принялся заливисто лаять. Мешок пошевелился. Иван снял ружьё с плеча. Поднялся  человек — девчонка лет пятнадцати.

— Ты как здесь оказалась? — спросил лесник.

— Я заблудилась, дяденька. И когда девчонка сказала, откуда она, Петрович присвистнул.

— Это ж получается, ты отмахала пятнадцать вёрст.

Привёл её домой, позвонил поселковому начальству, что, мол, нашлась девочка Лиза, и чтобы приехали — забрать неумелую грибницу. Четыре дня жила Лиза в доме лесника. Но вскоре раздался звонок. Звонили из райцентра и просили привезти девчонку, тётя, мол, волнуется.

Все эти дни Егорка с Лизой всё что-то делали, мастерили, гуляли по лесу. Когда Валентина заставляла сына помочь, Лиза тоже охотно  помогала, чем могла. Иван видел, как весело было им вдвоём, и жалел, что нет ещё детей.

Увёз лесник  Лизу,  и сразу же  стало в доме тихо, не слышно весёлого смеха ребят. Забыла девчонка плетёную  из ивняка корзиночку. Сын поставили её сверху на вешалку. Наблюдали родители, как Егорка подойдёт к вешалке, снимет корзинку, повертит в руках и поставит обратно. Стал он задумчивым, будто повзрослел. Перестал бегать за петухом, не гонял телка. Засел за книжки, взятые из школьной библиотеки. А то отпрашивался -съездить на велосипеде в поселок.

Шофёр, который приехал за Лизой, ворчал, что, мол, без неё дел невпроворот, а эта племяшка «откалывает номера». — Ездий тут, трать бензин. Тётке своей всю душу вымотала соплячка.

— Ну что ты, Игнат, ворчишь. Девчонке и так досталось. Сколько страху натерпелась; одна ночью в лесу. А кто у неё в тётках ходит?

— Да ты, поди-ка, и сам знаешь. Помнишь; во время войны у нас жили немцы. Так вот она самая и есть, Лина, то есть теперь она не Лина, а Элина Карловна — завуч школы. А эта Лизка её позорит. Вот, мол, тебе: воспитываешь детей, а со своей сладу нет. Эх, да что говорить!?

Иван не решился с ворчливым Игнатом отправить Лизу, сам вызвался — проводить девчонку. Подъехали прямо к зданию поселковой администрации. На скамье сидела женщина. Лиза выскочила из машины и бросилась к ней, обняла. Женщина была в добротном костюме, волосы стянуты на затылке в большой узел, роговые очки придавали ей солидность и строгость.

Ивана будто током прошило. Сколько лет прошло, но он сразу узнал Лину. А Игнат подобострастно снял замусоленную кепку и поздоровался:

— Доброго здоровьица, Элина Карловна!

— Здравствуйте! — ответила она и, повернувшись к Ивану, сказала:

— Здравствуй, Ваня! Вот при каких обстоятельствах пришлось встретиться. Спасибо за Лиз.

Иван стоял, переминаясь с ноги на ногу. Не знал; как вести себя с этой  строгой, с умным взглядом женщиной. Она иногда возникала в его памяти, но такой, какую видел в последний раз перед её отъездом. Не задумывался, что и она могла измениться, постареть. Подумал только; сколько же глупостей в жизни делает человек. Вот если бы тогда, после армии, разыскал Лину, глядишь, и сам бы стал человеком.  Выучился бы на учителя или счетовода. А то просидел в лесу всю жизнь, как волк-отшельник. Обратно ехал на телеге — мужичок какой-то подвёз. Телега нещадно тарахтела по каменке разбитыми ободами.

И всё это, до мельчайших подробностей, всплывало в памяти, когда сон не шёл.

— Да! С этой бессонницей никакого сладу нет, — подумает Иван, а воспоминания  опять  овладевают старым человеком. И вспомнилось ему, как  Егорка окончил школу. Некоторое время помогал обходить лес. Потом выдали лошадь — стало легче. Но, не — смотря на то, что за день приходилось «отмахивать» по много километров, сын садился на велосипед и ехал в посёлок.

Однажды Валентина под большим секретом сказала Ивану, что их сын гуляет с девчонкой — почтальонша  сказывала. Вскоре Егор засобирался в армию. Положили его в больницу на обследование. Вернулся домой через две недели чернее тучи. Сказал матери, что нашли у него плоскостопие и шумы в сердце, и заболевание левого глаза. Припомнила плачущая мать, как в детстве сынишка увязался за ней  в хлев — корову доить, и как та махнула хвостом, отгоняя рой назойливых мух, да ударила мальчишку по левому виску.

— Вот когда проявилось! — всхлипывала Валентина. Сын в армию не пошёл. Устроился на лесопильный завод.

Пришло на ум и то, как однажды  Егорка приехал из посёлка по тёмному и не один. С ним была Лиза. Та самая, которую Иван привёл из леса несколько лет назад. Повзрослевшая, кругленькая, хорошенькая. Ещё подумал, что сынок весь в него, абы с какой не якшается. Ему и в голову тогда не пришло, что девчонка беременна.

А потом беда! На работе Егор пытался открыть борт лесовоза, как всегда это делалось, да не смог. Хотел пойти — позвать кого-нибудь  помочь, и в это время борт накренился, брёвна посыпались… прямо на Егора. Врачи долго боролись за жизнь сына Ивана и Валентины, но он умер, не приходя в сознание. Валентина выла по сыночку день и ночь, а вместе с ней и Лиза. Неутешные женщины сами нуждались в помощи: у матери было больное сердце, а Лиза поехала в роддом раньше срока. Иван же, стиснув зубы до скрипа, продолжал жить и работать, утешал своих женщин,  как умел. Так и жили с горем в обнимку.

Лиза родила дочку.  Прошло несколько месяцев. Устроилась она библиотекарем в  школу. Каждый день уходила на работу,… но однажды не явилась домой. Не пришла и на второй день, и на третий… Иван позвонил в школу — нет её там. Жена Ивана недоумевала, что могло стрястись, заставляла мужа что-то предпринимать, но Иван твёрдо сказал, что ничего с ней не случилось, просто сбежала от трудностей. А тут и Валюшка разболелась не на шутку. Трудно было Ивану,  но он не стал искать сноху или её родственников. Управлялся с внучкой и хозяйством сам, как умел.

Валентина умерла днём, когда Иван  был на обходе в лесу. Вошёл лесник в дом — тишина. Никто не встречает, не слышно  детского лепета. Посмотрел; а жена сидит в деревянном кресле, в подоле моток ниток, видно надумала что-то вязать. Настюшка мирно посапывает в своей колыбельке.

Похоронил Иван свою Валюшку — первого друга по детским шалостям, по первым играм, самого преданного и верного. И если бы не Настёна, зачем тогда и жить? Выручала на первых парах сестра Натаха. Приезжала, возилась с девчонкой, к себе забирала. Так и крутился одинокий мужчина.

Сам повёл внучку в первый класс. Предлагали отдать Настю в интернат — Иван не согласился. А после четвёртого класса Настёна заявила деду, что уже большая и должна сама ходить в школу. Вспомнит Иван про внучку, и на сердце разольётся такая щемящая нежность, того гляди слёзы навернутся на глаза. И уже не злится на сноху — вертихвостку. Ну не будь с ним Настёны, что за жизнь была бы — не понятно. Всё  живая душа, да ещё и роднее её нет на всём белом свете.

Как-то случилось съездить Ивану в райцентр по делам. Времени оставалось много до отхода его автобуса, и решил он зайти в магазин. Хотел купить внучке подарок. Продавщица спросила, сколько внучке лет и предложила энциклопедию. Иван купил целых три энциклопедий. Одна — всё о растениях, другая — о насекомых, а третья — о животных. Книги были прекрасно иллюстрированы. Поначалу Настя очень заинтересовалась, и всё свободное время проводила за чтением. Когда внучка находилась в школе, Петрович сам брал в руки энциклопедию, рассматривал картинки, читал. А когда случалось быть в райцентре, обязательно заходил в магазин, интересовался; не поступила ли ещё  какая энциклопедия. И однажды увидел атлас Ленинградской области и города Петербурга. Полистав страницы, вновь приобретённой книги, решил, что они с внучкой непременно должны увидеть всё это вживую.

— Вот только как быть с огородом? Столько труда вкладывает Настёна в него. Всего понемногу сажают в огородике, и даже цветы.  А без полива всё засохнет, — заранее сокрушался старик.

Как-то дольше обычного засиделся дед на пеньке, а солнце так припекает — того и гляди мозги начнут плавиться. Вдруг послышался детский смех. Удивился Иван. Здесь вроде бы никто не рыбачит, не купается. Из-за пригорка показался отряд подростков. Одна девчонка в соломенной, широкополой шляпе подбежала к Ивану Петровичу, обняла загорелыми руками:

— Здравствуйте, Иван Петрович! Или не узнаёте? Я — Лиз, Елизавета. Вы меня из леса к себе домой забрали.  Если бы не вы — замёрзла бы, наверное.

— Ты Лиза? А зачем же ты приехала? За Настей? — знай, не отдам! Я её воспитал, она мне роднее родного.  Не отдам, уезжай в свой город.

Тут подходит Лина молодая,  веснушчатая, без очков. Она тоже обнимает  Ивана. От неё пахнет ромашками и полынью. Ване хочется обнять Лину, но остерегается. Она теперь «важная птица» — завуч школы. Вскидывается старик, а это его обнимает Настёнка.

— Дед, ты чего это на солнцепёке? Не хватало схватить солнечняка. Хоть бы мою панамку надел  на голову. А лучше, иди-ка, ты в дом — жара несусветная, с солнышком не шути.

Дед послушно идёт за внучкой в дом.

— Настён! А ты помнишь свою мамку?

— Не-а. И  помнить мне её незачем, —  легкомысленно отвечает девчонка.

— Ну, это ты зря. В жизни всякое случается. Бывает; человек ни в силах выстоять в тяжкие времена. Не смогла, наверное, жить там, где потеряла самое дорогое.

— Дед, прекращай. Небойсь, давно замуж вышла в своём городе. Ну и я не думаю о ней.  Пусть себе живёт, а нам с тобой и здесь не плохо.

— Так-то оно так. Только я не вечный. И останешься одна на всём белом свете. Может, стоит разузнать о ней?

— Деда, ты говоришь, бывает: не может человек выстоять в трудную минуту. А как же ты? Как баба Валя? Как же вы выстояли, потеряв сына — моего папку? И не сдали меня в интернат или в детдом?  Я её ни стану разыскивать. И не надо про неё говорить. Я ей не нужна, разве не понятно?

— Странный сон я видел давеча. Кажется, на минутку задремал, а видел такой большой сон, будто спал всю ночь.

— Да-а!? Что же такое ты видел, расскажи!

— А видел я твою мать и тётку. Тётю — Элину Карловну и её племянницу Лиз. Почему-то так её называла тётя. Наверное, по-немецки. Так вот, эта самая Лиз и есть твоя мамка. Будто она пришла сюда с каким-то отрядом. Лиз бросилась мне на шею, спрашивает; узнал ли я её. А я испугался, что она пришла за тобой…

И весь день старика беспокоило  неясное предчувствие. А внучка ходила  как ни в чём. Деду советовала не о чём дурном не думать, и что это всего-навсего голову напекло.

— А знаешь что, деда, сделай-ка ты навес, где любишь сидеть, и потом сиди сколько хочешь.

Мысль эта деду понравилась. Удивлялся; как ему самому не пришло в голову сделать навес. Солнце клонилось к закату. Иван нашёл в сарае нужные жердины, взял ящик с инструментами и пошёл делать навес. Получилось неплохо. Даже смастерил небольшой стол, прикатил из сарая несколько пеньков вместо стульев. На жердях закрепил большой кусок парусины. И Настя одобрила дедово «изделие». Тем же вечером «обновили»  навес – пили под ним чай с пряниками.

На следующий день было воскресенье. Спешить некуда, и решили  Петрович и Настёнка подольше поваляться в постели, но шум автомобиля их поднял.  К самой калитке подъехала машина с шашечками. Из такси вышли две женщины, обе элегантно одетые. Одна была высокой, стройной, черноволосой. Та, что постарше, видимо, волновалась и всё время поправляла роговые очки. Иван узнал  Лину, а кто был с ней — догадался.

— Ну что, внученька! Встречай гостей. Никак твоя мамка с тётушкой припожаловали. Вот он — сон-то, в руку!

     Пока хозяева одевались, гостьи прошли под навес, сели на пеньки. На стол Лиз положила букетик фиалок, будто знала любимые цветы дочери. А может, это та самая незримая нить, что говорит о родстве. Лина была налегке, в руках теребила батистовый платочек.

— Раненько к нам гости  прибыли, — нарочито беспечно произнёс Иван, у самого же сердце затрепыхалось от нехорошего предчувствия.

— Ну, кто рано встаёт — тому Бог даёт! — так, кажется, в русской пословице говорится.

— А у немцев разве нет такой поговорки? — спросил Петрович.

— Ох, Иван, я уж не помню у кого какие поговорки. Я себя, в большей степени, ощущаю русской. Ваня, ты, оказывается, скрыл от меня, что воспитываешь внучку.

— Да воспитываю я свою внучку. Он нажал на слово «свою». — И что в этом мудрёного? Коль родительнице она не нужна. И он с презрением взглянул на Лиз.

— Иван Петрович, дядя Ваня! Я не могла. Я жила в другой стране — не здесь.

Старик тяжело посмотрел на мать внучки:

— Вы приехали просто так, из любопытства, или у вас планы?

Настя подошла сзади и обвила руками деда за шею.

— Какие ещё планы? Я не котёнок, говорить обо мне, будто меня здесь вовсе нет. Я люблю деда, и…- она хотела ещё что-то сказать, но тут Лина подошла к ней и, погладив девчонку по голове, произнесла:

— А я тоже когда-то, давно любила твоего деда.

Настя, Лиз и дед смотрели на Элину Карловну в замешательстве, не зная как реагировать на такое откровение.

— Настя! Ты уже большая девочка, точнее сказать — девушка. Давайте  успокоимся и поговорим, как культурные люди. Лично я не знала, что где-то живёт и здравствует такое прелестное дитя. И уже обращаясь к племяннице, спросила, в каком же родстве они по отношению друг к другу.

— Лиз – дочь моей старшей сестры, а её дочь, получается, двоюродная племянница или внучатая? Как ты, Ваня, думаешь?

— Да никак. Я в этом деле и, вовсе, ничего не смыслю.

— Иван Петрович! Позвольте объясниться: когда Егорушка умер, не смотря на то, что у меня родилась дочка, я не смогла смириться со смертью самого дорогого мне человека. Поверьте! Решение мне далось нелегко. Да ещё и мама настраивала, советовала переменить место жительства, а когда, мол, боль утихнет, -  вернёшься и будешь воспитывать свою дочь. До конца дней своих не смогу себя простить.  А вас, Иван Петрович и тебя, Настенька, прежде чем выгнать, прошу простить меня. Я в заграницах не очень-то сладко жила, самой жизнью наказана с лихвой, поверьте! Я как рассуждала? — Поеду в Германию, подзаработаю, душа, может, перестанет «кровоточить»,  вернусь к вам. Только вернуться было ни так-то просто. Дядя Ваня! Неужели вы тогда меня спасли, привели из леса, чтобы сейчас дать мне умереть.

— Э нет, голубушка! Не вали с больной головы на — здоровую. Говоришь; плохо тебе было, то-то я смотрю ты вся в шелках-бархатах. И на Настёну посмотри! Ситчик, простой русский ситец, а на лучшее у меня средствов нету. Пенсионер я. А было время — куска на столе не было. Жена моя  после смерти сына сильно болела, а потом и, вовсе, померла, и приходилось привязывать Настю к седлу и обходить лес.

— А что ты, Настенька, скажешь? Ты, наверное, заканчиваешь школу? Какие планы на дальнейшее? Пойдёшь работать или продолжишь ученье?  И где бы ты хотела  учиться, на кого? Я приложу все усилия, и ты сможешь учиться, где только пожелаешь.

— Это что ж, выходит, для вас теперь невозможного нет? — не удержался дед. — Но, Настя, решай сама. Принимать такие посулы, или пусть всё как есть остаётся.

— Лина встала, взяла Ивана под руку:

— Знаешь, Ваня! Давай погуляем по бережку. Пусть девчонки поговорят. Не пришлось нам погулять вот так, рядышком в молодости, давай хотя бы сейчас. Говоришь; на пенсии? Я тоже уже не учительствую. Семьи не получилось, детьми не обзавелась. Счастливый ты, Ваня! У тебя есть Настёна.

Она ещё что-то говорила Ивану, но он не мог сосредоточиться на Лининых словах. То и дело оборачивался, прислушивался к разговору внучки и, так называемой, мамаши. И было ему не до воспоминаний. Он видел две фигурки под навесом, и думы его были там, с Настёнкой.

Иван тянул Лину назад. Но тут, как нельзя кстати, подъехало такси, и гостьи засобирались обратно, в посёлок.

— Спасибо, Настенька, что выслушала, — смущённо проговорила Лиз.

— Вы, ещё к нам приедете? Приезжайте, ма-ма! — еле слышно проговорила взбудораженная девчонка и опрометью бросилась в дом.

Петрович слушал и не верил своим ушам: однако, быстро она уболтала  Настюху! Вот он — сон в руку, как говаривала мать.

Близились выпускные экзамены. В доме волнение. Настя почти не спит — «зубрит» билеты. Ей помогает Лиз. Иван не знает злиться ему или радоваться, он-то  ничем не может помочь внучке. Когда учился сам, «переползал» на троечках из класса в класс. А Лиз, похоже, все помнит хорошо, растолковывает Насте непонятные темы. Как-то с Лиз приехала и Лина. Она ходила по огороду, любовалась цветами и удивлялась, что Настя сама этакую прелесть выращивает. Потом  пошла в дом и, чтобы не мешать Лиз и внучке, взяла с полки первую попавшуюся книгу. Это был атлас Ленинградской области и Петербурга.

— Ваня! Ты был в Петербурге? Нет? Ну что ты!? — это незабываемые впечатления! Я бывала и не один раз. Ездила с лучшими учениками на каникулах. А хочешь? — покажу тебе всё это великолепие! Уверяю; не пожалеешь. Завтра же займусь этим вопросом. Девочек оставим здесь — поливать цветы, помидоры. Пусть решают свои дела. Ты как, согласен

  — Деда, поезжай,  посмотри мир, обо мне не беспокойся, — сказала внучка.

И вот экзамены позади, в доме суматоха. Настёна собирает деда в Петербург. В термос налила чая. Нарезала немного сала, хлеба, положила в сумку какие-то консервы, пирожки. Пожелала доброго пути, хорошего отдыха и, перед тем как усадить в такси, сунула в ладонь ему клочок бумаги. Старик волновался, машинально сунул этот клочок в карман и забыл про него.

Лина спросила, когда уже подъезжали к автостанции:

— Ты не хочешь прочитать, что тебе Настенька написала?

И тут только он вспомнил о клочке бумажки, который сунул в карман.

«Дед! Ни о чём не переживай. Отдыхай спокойно. Помни! Ты у меня самый мировой дед во всей вселенной. Я тебя ни на кого не променяю. Отдыхай — заслужил! Твоя Настя».

Иван усмехнулся. Ему показалось, что с него сняли большой камень, который он носил последнее время. Петербург встретил пожилых гостей ненастной погодой, недружественно. Сеял мелкий, холодный дождик. И это в июне месяце! Элина Карловна, как заправский экскурсовод, хорошо знающий город, водила своего спутника по всем городским достопримечательностям. Иван удивлялся величественным постройкам, прекрасным дворцам. Посетили несколько залов Эрмитажа. Присоединились к какой-то экскурсии. Иван не переставал удивляться человеческому умению творить «невиданные чудеса», по его выражению.

Но как-то вечером лёжа в постели, он остро почувствовал тоску по внучке, и в голову закралась шальная мысль:

— А что, если это хорошо продуманный  план. Старого дурака увезли, чтобы под ногами не путался, а в это время Настенька — кровинушка далеко где-нибудь, в Германии. Наутро он твёрдо заявил, что устал от этих «красот» и, что пора домой. Лина была удивлена таким скоропалительным решением Ивана. Предложила купить хотя бы подарки перед отъездом. Чем ближе они подъезжали к родным местам, тем сильнее охватывало Петровича волнение.

— А ну, как Настёнки уже нет? Сердце «бухает» в груди как отбойный молоток. Но вот они уже подъезжают на такси к своему домику. Перед калиткой маячила стройненькая фигурка его дорогой внученьки.  Вечером, когда уехали на этом же такси Лина с племянницей, Настя и дед ещё долго не спали. Иван рассказывал о том, что довелось увидеть в Петербурге, очень советовал побывать в этом прекрасном городе, если приведёт случай.

А Настёнка неожиданно сказала:

— Дед, а может,  мы простим мать — эту Лиз. Натерпелась она в загранице. Рассказала, как она сильно любила моего папку. Сделала глупость — уехала, а потом жалела. Может, простим. А? — с сомнением и надеждой спросила Настя.

— Чудно, Лина ничего об этом не говорит, — задумчиво произнёс дед.

— А она и не знала даже, что я родилась, это уж потом выяснилось. В это время она где-то далеко работала. Так что, простим?

— А я её давно простил. А ну как бы я жил, не будь тебя? А так ты у меня есть, и всё благодаря стараниям этой Лиз, —  усмехнулся в усы старый человек.

— Ну, теперь чего уж! Ухмыляется он… — с лёгким раздражением сказала Настя и отвернулась к стенке.

Вскоре Настя уехала поступать в сельскохозяйственный техникум. С ней поехала и Лиз. Иван Петрович остался один. Его время от времени навещает Лина. Приносит письма от внучки, взяв их на почте. Допоздна сидят два пожилых человека. Читают письмо от самого дорогого  им человечка, что-то обсуждают меж собой, пьют чаёк, заваренный травами. И, кажется, они счастливы по-своему.