Побеждать легко

Я любил побеждать. И войну. Она завораживала и опьяняла. Я знал, где искать врагов, как незаметно проникнуть в их лагерь, как «снять» часовых и пробраться к блиндажу где, склонившись над картами, сидит вражеский генерал. Генерал был злой и усталый. Он уже несколько часов не мог занять наши позиции. Атаки его солдат неизменно разбивались о нашу храбрость и натиск. Генерал все придумывал, как обойти нас с тыла и нанести сокрушительный удар. Он не спал и не ел. Он думал только о том, как победить.
 А в это время я пробирался к его блиндажу, убивая одного за одним часовых и затыкая себе за пояс уже трофейные штык – ножи. Увидев меня, генерал не двигался с места. Только с сожалением бросал взгляд на свой пистолет, который лежал на столе. Лежал слишком далеко, чтобы резко схватить его и выстрелить в меня – своего врага. Генерал становился моим пленником. Я выходил вместе с ним из блиндажа, держа его сутулую, худую спину под прицелом. Он шел впереди на полшага, с достоинством побежденного, но сильного духом врага. Мы проходили мимо мертвых часовых, и он смотрел на них почти без выражения. И вдруг, генерал резко поворачивался ко мне, выбивал из рук автомат и бежал. Бежал петляя, чтобы я не сумел прицелиться. Но я и не целился. Я бежал за ним, догонял и бил в худую спину штык — ножом. Он падал, я заламывал ему руки и, прячась от вражеских выстрелов за кирпичной стеной старого сарая, тащил раненого пленного генерала к нашим позициям.
 А потом приходили наши. Кто-то бежал впереди с потрепанным красным флагом и все кричали: «Ур-р-ра»! Наши сметали все на своем пути и от вражеского лагеря оставались руины. И были пленные. И были убитые. И был я – счастливый и гордый тем, что выжил. И пленный генерал молчал на допросе. И ему угрожали расстрелом. Но для меня это было уже не важно. Я стоял потом перед строем и наш генерал награждал меня медалью и именным оружием. Так легко побеждать – думал я тогда. Это совсем не трудно и даже почетно. Ты герой и все смотрят на тебя с еле скрываемой завистью.
 …А потом мама махала с балкона рукой и звала меня обедать.
 И именное оружие превращалось в пластмассовый пистолет и штык – ножи за поясом оказывались выструганными из дерева. Пленный генерал, которого я так виртуозно доставил к нашим, всего лишь Ромка Пахомов из второго подъезда, а часовые, так мастерски убитые мною всего пол часа назад — мальчишки с соседнего двора. Мы объявляли перемирие до завтра и ждали этого завтра с нетерпением. Ждали, чтобы снова победили наши и проиграли «не наши», то есть враги. Ждали ради того, чтобы снова приятно удивиться – побеждать так легко. Нужно только, чтобы жребий выпал правильный. И поставил тебя в строй к нашим. Потому что если ты попадешь к врагам, то неминуемо будешь убит и, возможно, бесславно, и никто не вспомнит о тебе и не наградит.


 Шестнадцать лет спустя, я лежал в канаве и старался не орать от боли. Наш уазик-таблетку тряхнуло взрывом, потом затрещали автоматные очереди, мои коллеги журналисты стали выпрыгивать на землю. И я вместе с ними. Пригнувшись, я рванул в сторону от уазика и еще видел перед собой спину моего оператора. И тут снова прогремел взрыв. Осколок гранаты попал в бедро, меня отбросило в сторону и, похоже, контузило. Было по-настоящему больно и мне уже не казалось, что победить легко. Я думал только о том, чтобы выжить. Кто-то подхватил меня и потащил по земле. Я не знал свой это или враг, но не сопротивлялся. Он полз рядом и тащил меня за собой, и это уже не казалось мне таким романтичным, как много лет назад.
 Это был свой. Я понял это по выражению его лица и по движению губ. Слов его я не слышал, но понял, что он говорил матом. Матерщина сыпалась из него мне в лицо нескончаемым потоком, вперемешку с брызгающей слюной и я постарался расслабиться — это был свой, он отчитывал меня за что-то. Конечно, мягко говоря, отчитывал. Но все же он был своим и я не попаду в плен, не сгнию в вонючей канаве, не буду расстрелян на потеху врагу. Я закрыл глаза. Нужно было стерпеть боль. Она злилась, издевалась надо мной и не уходила.
 И вдруг я словно почувствовал, что тот, кто тащил меня — замолчал. Именно почувствовал. Я по-прежнему ничего не слышал, но какая-то неведомая сила заставила меня открыть глаза. На меня смотрело окаменевшее лицо. Из уголка рта медленно ползла кровавая змейка. Я не знал кто он, в каком звании, как его имя. Он был просто свой, и он был уже мертв.
 …Я тащил его остервенело. Вражеский генерал из моего детства был легче, и я знал, куда его тащу, и знал, что награда почти у меня в кармане, а этот…. этот был тяжелым, я нисколько не ориентировался на местности и наградить меня могли разве что пулей. Но я тащил его.
Не знаю зачем.

 
 Со своим сыном я запускаю воздушных змеев, езжу с ним за город собирать в лесу грибы, зимой катаюсь на лыжах и учу его сколачивать скворечник. Но часто я наблюдаю из окна, как он пробирается вдоль стены в лагерь противника, чтобы взять в плен вражеского генерала. И ничего не могу с этим поделать.