Учительница

— А директор и говорит: приезжает она утренним поездом. А потом разворачивает газету, смотрит, помолчал и сказал: " Красивая женщина!"  — Мишка взахлеб, глотая слова рассказывал нам про то, как случайно подслушал разговор в учительской. Наш директор Николай Палыч рассказывал о новой учительнице русского языка и литературы. Она должна была приехать из города уже завтра.

— А как зовут? — Молодая? — Замужем?  — наперебой спрашивали пацаны.

— Зовут, кажется, Ирина Борисовна, — отвечал Мишка, старательно сморщив лоб. — Ну, молодая  уж, наверное, если красивая. Директор так и сказал: "Красивая женщина". Едет одна. Палыч поручил  ее Василичу встретить.  Василич  — наш завхоз. Всегда хмурый, словно не выспавшийся, глядит из под лохматых бровей недружелюбно и слегка прихрамывает на правую ногу. Зрелище не ахти. Помню, в первом классе я жутко его боялся и только завидев из глубины школьного двора колченогую фигуру завхоза, бросался наутек. Я вдруг зажмурился и представил, как ‚ Василич подходит к молодой и красивой женщине, берет ее чемодан, при этом ворчит что-то себе под нос и тащит поклажу с таким обреченным видом, словно Сизиф, катит в гору огромный камень. 

На следующее утро все мы ждали нужный нам поезд, рассевшись на лавочках вокзального перрона. Мы — это Мишка Пасюк, ‚Валька Агапов, Димка Борисов, Женька Шульц и я. Одноклассники, друзья-товарищи, одна гоп-компания.  Во что бы то ни стало мы решили встретить нашу новую учительницу и оградить ее от мрачного, нелюдимого Василича. Времени до прибытия поезда было достаточно, мы плевались шелухой от семечек и от нечего делать начали переговариваться.

-  Интересно, а какая она? — спросил Валька, ни к кому не обращаясь. — Если блондинка, то я первый подойду.

— С чего бы это?! — возмутился  Мишка. — Я вообще про нее первый узнал. — Чур, я возьму самый тяжелый чемодан. Подкачу так пижоном и скажу: "Мадам, позвольте мне взять на себя  эту ношу — непосильную для ваших прекрасных рук!

— И она ответит: не вы ли тот самый Михаил Пасюк, который на экзамене приписал героическую поэму Бородино перу великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина? — расплылся в улыбке Димка.

— Да брось ты, — отмахнулся  Пасюк. — Когда это было...

— Надо  застать ее врасплох, — предложил Валька. — Подойти,  поздороваться и спросить: "Не кажется ли вам этот почти дикий заброшенный уголок, коим предстает сейчас перед вами наш скромный маленький город, не слишком достойным вашей умопомрачительной красоты?

— Хочешь городскую училку на вшивость проверить? — не сдержался я.-  Думаю, она и не таких остряков видала! А  вот  "застать врасплох"  — это мысль! — Я поглядел на соседнюю клумбу и подумал, что неплохо было бы перед прибытием поезда нарвать цветов и подарить учительнице.  И ей  будет и приятно, и нас такой жест не выставит дураками перед незнакомым человеком. А  то "не  кажется ли вам.."  Глупость какая-то.

— Только сорвешь, сразу милицейский свисток,- перехватил мой взгляд Женька Шульц. — Вон он, родненький, прохаживается… Неподалеку и правда, сдерживая одышку ходил неторопливо туда-сюда толстый гладколицый милиционер в белом мундире. Он то и дело поглядывал на нашу компанию, словно ожидая от нас чего-то нехорошего.

— Вот было бы здорово, если бы у нее были голубые глаза, — сказал Мишка.

— Почему именно голубые?- спросил я. 

-  У моей мамы были голубые глаза, — ответил он просто. — Я ее не помню совсем, а глаза помню. Большие голубые глаза...

Мишкина мать умерла еще до войны. Все мы на какое-то время замолчали, повисла неловкая пауза, которую сам же Мишка и прервал.

— А волосы каштановые...‚ — протянул он мечтательно, — Вот не светлые, а именно каштановые. Думается мне, что сочетание голубых глаз и каштановых волос дает поразительный внешний эффект.

— Много ты понимаешь во внешних эффектах, — рассмеялся Димка. — А мне вот интересно знать, о чем это так напряженно задумался наш рыцарь печального образа  Евгений Семенович Шульц?

Женька и правда сидел на лавке, поджав тощие ноги в больших не по размеру сандалиях к впалой своей груди,  подперев острый подбородок белым кулаком, уставившись в одну точку.

— Я вот....- сказал он после непродолжительной паузы, — думаю, сходу предложить новенькой училке остановится у нас. А что?  У нас места много, комната отца свободна, окно там большое на теневую сторону и тихо. Она могла бы и тетрадки спокойно проверять… Лицо Шульца оставалось невозмутимым. Мы так и не поняли — в шутку он высказал такое смелое предположение или всерьез. Отец Женьки Семен Аронович был врачом. И как говорили врачом очень хорошим. Рассказывали, что когда началась мобилизация, его оставляли в районной больнице, но он сам записался на фронт. Шульц- старший погиб в первый же год войны. Санитарный поезд разбомбили.

— Ну, ты и хват, Шульц, — разулыбался Валька. — Мы тут про лютики-цветочки-словечки, а ты сразу под бочок училку. Ай да, Женька!

Где-то вдали протяжно ухнул паровозный гудок. И все мы, во все свои пять пар глаз уставились туда, откуда должен был сейчас выползти поезд.

… Всего через пару лет Валька Агапов погибнет в драке. Его ударят  ножом прямо под сердце.  Димка Борисов станет знаменитым на весь Советский Союз спортсменом. А однажды поедет по туристической путевке в Ленинград, познакомится с девушкой, будет идти с ней по набережной и есть мороженное. И вдруг увидит, как человек бросится в Неву. Димка прыгнет за ним в воду и вытащит неудачного утопленника на берег. Об этом случае напишут в газетах, Димку наградят медалью и грамотой. А через пять лет, покончив из-за травмы с профессиональным спортом, Борисов начнет пить  и однажды зимой упадет на улице и замерзнет. Люди будут идти по тротуару, обходить стороной лежавшего у стены человека, брезгливо отворачиваться. Но кто-то все-таки позвонит в скорую из ближайшего телефона-автомата. Когда  Димку привезут в больницу, дежурный врач приглядевшись узнает своего кумира — заслуженного мастера спорта  Дмитрия Константиновича Борисова. Но спасти не успеет.

Мишка Пасюк поступит в военное училище. Станет отличным офицером. Я случайно встречу его ненадолго в Москве за несколько дней до того, как его полк должен будет отправиться в Афганистан. Мы пару часов просидим в какой-то «наливайке» недалеко от Арбата, он будет шутить, сыпать пошленькими анекдотами, накачает меня водкой и будет говорить-говорить-говорить без остановки. Потом посадит меня в такси, расцелует, и приложит к холодному стеклу свою теплую шершавую ладонь на прощание. Как сейчас я вижу отпечаток этой большой ладони. Подполковник Пасюк погибнет в бою, непонятно что и от кого защищая, но определенно выполняя долг военного человека. Человека служивого, как он сам говорил. Правда, в газетах об этом не напишут. 

Женечка Шульц станет врачом.  В общем-то, рядовым, но профессиональным хирургом, каких много. Пережив два брака, уже седым и не очень здоровым, он встретит свою будущую третью жену в коридоре больницы. Банально, но ему предстоит блестяще прооперировать ее мужа. Но пока муж будет находиться в послеоперационном периоде, Евгений Семенович и Маргарита Францевна успеют понять друг о друге что-то очень важное. Маргарита Францевна подаст на развод и переселится к небольшую двухкомнатную квартиру Евгения Семеновича. Женя умрет тихо, во сне. Просто вернется вечером домой, попросит Ритулю заварить крепкого чайку, включит телевизор, сядет в кресло и заснет.

Мне уготовано было судьбою стать журналистом. И, наверное, раз уж моя профессия заключается в том, чтобы добывать информацию, не быть равнодушным и всегда быть любопытным, я столько и знаю о своих друзьях. Я их люблю и потерю каждого из них переживал глубоко и долго. Из нашей шальной пятерки я все еще жив и обречен на память. И будто это было вчера: я ясно вижу медленно ползущий вдоль перрона поезд и наши вытянутые лица. Мы не знали из какого вагона должна выйти наша учительница, но ждали ее появления затаив дыхание. И как же хотелось нам, шестнадцатилетним мальчишкам, детям войны, почти всегда голодным, видевшим смерть и разруху, окружить вниманием совсем незнакомого нам человека. Каждый из нас в своем воображении рисовал ее портрет и был портрет этот лучше любого музейного полотна с самыми красивыми женщинами эпохи. Поезд зашипел, заскрипел, чихнул и через некоторое время остановился. Мы давно уже увидели хромого Василича и шли теперь за ним по перрону, огибая шумных, улыбающихся людей. Завхоз остановился у одного из вагонов. На перрон вышел военный, затем выплыла дородная дама с двумя детишками, старичок в смешной панамке и круглых очках огляделся, увидел кого-то, махнул сухонькой ладошкой и довольно бойко зашагал навстречу встречающему. Потом долго никто не появлялся. Нам показалось — целую вечность. Вдруг Василич рванулся к дверям вагона с готовностью принять багаж и на перроне показалась изящная невысокого роста пожилая женщина лет пятидесяти (о, молодость! Тогда женщины под пятьдесят и правда казались нам весьма пожилыми). Бледное лицо, совсем без косметики. Седая прядь вдоль наспех уложенных бесцветных волос. Заостренный нос, тонкие губы и глаза… совсем неопределенного цвета. Серые какие-то глаза. Василич что-то уже говорил ей, доставая из тамбура вначале один большой чемодан, потом сумку. Где-то совсем рядом железной тележкой загремел носильщик.  Димка очнулся первым и бросился ему наперерез.

— Таак, дяденька… сами справимся, — на распев заговорил он. Мы с Валькой и Мишкой почти наперегонки начали хватать кто чемодан, кто сумку.

— Вот бестии, — заворчал Василич. — Откуда только взялись, окаяныши!?

Учительница всплеснула руками, заулыбалась и лицо ее, и глаза сразу потеплели. И тут тяжелый теплый воздух прорезал пронзительный свист милицейского свистка. Мы словно по команде повернули головы и увидели, как петляя между встречающими и приезжими, бежит к вагону Женька Шульц. К груди он прижимал жиденький букетик цветов с вокзальной клумбы. И вдруг все мы, и Ирина Борисовна тоже в голос рассмеялись. Очень уж нелепым казался Шульц в этих своих сандалиях с чужой ноги.

-Держи его! — кричал, задыхаясь, толстый милиционер, но люди на перроне наоборот расступались, давая дорогу взмокшему от бега долговязому мальчишке.

А ту самую газету с портретом Ирины Борисовны мы все-таки увидели. Это была чуть пожелтевшая "Красная Звезда". Наша учительница на фотографии была действительно очень красивой. Она стояла, явно позируя фотографу, и улыбалась. На петлицах гимнастерки по одной шпале  — капитан.  На груди  два ордена: Боевого Красного знамени и Отечественной войны. И непослушный локон, выбившийся из под пилотки. Может быть, даже каштановый. Статья называлась, кажется, очень банально: "Не женское лицо войны" или что-то в этом роде. А подпись под фотографией гласила: «Разведчица Ирина Томилина за выполнение особо опасного задания в тылу врага награждена орденом Отечественной войны 1 степени».