Хроники одной еврейской семьи (продолжение 30)

Г Л А В А   26

Бабушки в доме не было. Это Матвейка сразу понял, проснувшись  рано утром, по остывающей печке. Стояла тишина, и только птички за окном чирикали, радуясь  весеннему солнышку. Наскоро позавтракав, он положил в собранный накануне мешок половину краюхи хлеба, пару луковиц, вареную картошку и, затянув узел,  стал одеваться к дальнему походу. Матвейка продумал все заранее и теперь действовал по своему плану. Одев теплые штаны, свитер, который ему связала бабушка,  сунув ноги в большие валенки, — он взвалил на плечи мешок и открыл дверь на улицу. Было тепло,  но Матвейка не стал переодеваться,  ведь неизвестно, сколько ему идти, да и в лесу точно холодней будет.  Несколько раз он ездил с Митрофанычем до Семенова и дорогу, вроде, помнил.  Сначала она шла мимо  монастыря, а после большое село Медведево ну, а дальше все по прямой, да по прямой.  Он поправил мешок и бодро зашагал по краю дороги.  В середине дороги была уже каша из грязи и подтаявшего снега.

Когда он подошел к монастырю, его поразила необычайная тишина.  Колокольня была пуста,  никто не звонил,  да и колоколов не было,  лишь обрывки веревок болтались на ветру. Окна  везде были разбиты,  и они смотрелись, как пустые глазницы. Лишь вороны  громко каркали,  нарушая священную тишину.  Глаза у Матвейки наполнились слезами, он вспомнил Никодима, вспомнил, как тот учил его играть на колоколах, вспомнил, что не успел ему рассказать всю правду о себе.  Горло сдавило, и слезы навернулись на глаза. Постояв немного и успокаиваясь,  Матвейка перекрестился, как показывал ему Никодим, и  медленно, словно что-то удерживало его, пошел дальше.

Проходя мимо Медведево, он нигде не остановился, да и людей ему навстречу не попалось.  Лишь у околицы,  у крайнего дома вышла женщина с коромыслом и с испугом проводила Матвейку взглядом.

Несколько раз Матвейка отдыхал  — мешок все же был тяжеловат. Последний раз он присел на сваленное у дороги дерево и,  утерев пот, перекусил хлебом с картошкой.  На всем пути ему не попалась ни одна телега — ни в ту, ни в другую сторону. Понемногу солнце стало клониться к закату и Матвейке стало страшно, что он не успеет засветло в город. А ночевать в лесу он даже подумать боялся.  И вот, когда уже стало смеркаться,  он увидел огни.

— Дошел, – обрадовался Матвейка,  — ну теперь не страшно, в городе много людей живет.

Уже подходя к городу, он услышал лай собак, и, что сильно его обрадовало, гудок паровоза.

— Значит, точно Семенов, -  подумал  Матвейка, – а то вдруг,  да не туда.

Он подошел к каким-то большим — то ли складам, то ли   сараям и остановился, не зная, куда дальше идти. По сравнению с деревней, город был огромен. Матвейка решил пойти по улице.

— Авось приведет куда-нибудь, – подумал он.

Хоть и большой город Семенов, а дороги еще хуже, чем у них  в Чернухе.  Улицы города были неприглядные и неухоженные. Это была почти непролазная грязь, мутная жижа. Люди прыгали с камушка на камушек.

Незлобно ругались.  Проезжей улица если и была,  то только с краешка.  На целый квартал грязь возвышалась каким-то взъерошенным гребнем. По центру этого болота барахтались гуси и утки, и, совсем удивительно, еще две тощие свиньи. Под этой грязью была  погребена булыжная мостовая. Это был типичный провинциальный   российский город. Дома, преимущественно, были деревянные, одно- и  двухэтажные. Только один или два дома были трехэтажными.  По этой улице Матвейка вышел на площадь, где увидел, как он подумал сначала, колокольню, но, приглядевшись, понял, что это пожарная каланча.

— Дяденька. Как к больнице пройти? – Спросил Матвейка проходящего мужчину.

— Вот туда, – махнул тот рукой на одну из улиц.

Матвейка пошел по указанному направлению  и вскоре, дойдя до перекрестка, остановился. Куда идти дальше он не знал. На улице заметно темнело, и народу было мало.

— Дяденька, – Матвейка снова решил спросить у мужчины, да и женщин на улице в это время не было.

— Чего тебе, малец.

— Как мне до больницы дойти?

— Как, как, – решил пошутить тот, – ногами, вот как.  Ладно, не расстраивайся, это шутка. 

У мужчины видимо было хорошее настроение, и он не понимал тревоги мальчика.

— Вон, – показал он рукой, – вот сейчас повернешь направо, и в конце этой улице увидишь  больницу.

Матвейка припустился бежать, не разбирая дороги, не глядя на грязь. Торопился он потому, что стало совсем темно, и он боялся заблудиться.  Наконец, в свете фонаря он увидел большой забор и ворота, которые были закрыты. 

— Городская бол, – прочитал по  слогам Матвейка. – Да, это наверно и есть больница,  -  подумал он.

— Сейчас я разыщу бабушку, и все будет в порядке, – Матвейка все сильнее тянул на себя ручку двери, но ворота никак не открывались.

Тогда он стал стучать в закрытую створку ворот.

— Кто там безобразит-то,  — раздался злой мужской голос.

— Откройте! Откройте,  пожалуйста, – завопил Матвейка.

— Почто барабанишь! Лиходей! Иди отсюда, пока в милицию не позвонил.

— Я к бабушке хочу! Я к бабушке приехал!

— К какой еще бабушке! Время-то сейчас ночное. Все закрыто, да и спят уже все. Завтра приходи.

От обиды и отчаяния Матвейка заплакал.  Он устал за целый день,  и еще очень хотелось есть,  но самое главное, он думал, что  вот сейчас он увидит бабушку, и все кончится. Закончатся, наконец, все его переживания и мучения. Калитка на воротах открылась, и показалось бородатое лицо сторожа в овчинном полушубке.

— Ну, чего разревелся? Сказано тебе, завтра приходи.

— Спят уже все давно.  У нас тут порядок, – добавил он чуть погодя, – режим, однако. А пускать в это время никого нельзя, приказ у меня поэтому. Строгий.

Половину из того, что говорил бородатый сторож, Матвейка не понимал,  но одно усвоил  наверняка. Сейчас его к бабушке не пустят.

— Ну и ладно,  — ответил он зло,   — ну и пускай спят.

Место, где находилась больница, он запомнил,  и сейчас стал думать, что дальше-то делать,  куда идти. На улице стало подмораживать. 

— Хорошо, что я тепло оделся, -  подумал он, — хоть и жарко днем было, зато сейчас  не замерзну.

Матвейка решил идти снова к центру в надежде, что там встретит Митрофаныча.  Почему он так думал и сам не знал, просто так ему верилось.  Уже стемнело, и редкие тусклые фонари освещали раскисшую дорогу. На улице никого не было.  Матвейка вспомнил, что недалеко он видел какие-то сараи. Он пошел в ту сторону, надеясь в темноте найти их. Пройдя еще немного, он увидел темнеющее строение,  огороженное высоким забором.  Матвейка прошел вдоль забора,  одна из досок отошла в сторону. Ему этого хватило,  чтобы пролезть.

Вероятно, раньше здесь была конюшня — присутствовал характерный запах,  но сейчас лошадей не было и, о чудо, осталась в углу охапка соломы. В свете луны Матвейка взобрался на кучу соломы и стал зарываться внутрь, в надежде хоть как-то укрыться от пробирающего холода. Забравшись в самую середину, Матвейка свернулся калачиком и, положив мешок под голову, почти мгновенно уснул.

Проснулся он от лая собак, которые почему-то его ночью не учуяли и сейчас наверстывали упущенное.

— Кто здесь? – услышал Матвейка громкий голос. – А ну выходи.

Он выбрался, из облепившей его соломы. Вылез наружу. 

— Чего ты тут делаешь? – спросил его какой-то мужик, вероятно сторож.

— Я к бабушке приехал, – испуганно смотрел Матвейка на грозного мужика.

— К какой еще бабушке. Нет здесь никаких бабушек. Здесь лошади раньше стояли,  а  сейчас их на мясо  закололи.

Матвейка услышал про каких-то лошадей, и что с ними случилось, сразу напугался и заплакал.  Ему стало казаться, что и его с этими лошадьми тоже зарежут.

— Ты чего, парень? Чего ревешь-то? – мужик и сам выглядел смущенным. – К какой ты бабушке приехал? Я здесь всех знаю.  Говори, как ее зовут?

— Да она не живет здесь. Она в больницу поехала с Митрофанычем.

— Митрофаныча я знаю, он в Чернухе живет. Но сейчас он в больнице.

— В карантине сидит, – выдал сразу все сторож.  — Вот там, наверно, твоя бабушка. Не плачь. Я тебя выведу.

Он взял Матвейку за руку и проводил до ворот.

— Вот. Смотри. По этой улице, никуда не сворачивай, и  выйдешь к больнице.

Матвейка закинул мешок за спину и быстро зашагал по дороге.

— Я бабушку ищу – как мне ее найти? – Спросил Матвейка женщину в белом халате.

— Так, сейчас посмотрю.  Как фамилия? 

— Кукля.

— Подожди немного, я поищу – она стала искать что-то в большой книге.

Матвейка прислонился к стене и стал ждать. Как вдруг, увидел  идущего по коридору Митрофаныча.  Что-то насторожило Матвейку в самой походке Митрофаныча.  Он присмотрелся и увидел, как тот плачет, размазывая своими большими руками по щекам слезы.

— Митрофаныч! Митрофаныч! Родненький! Что случилось? Где бабушка? Где твоя жена?

— Преставилась она – сказал Митрофаныч.

Он обнял Матвейку и зарыдал  в голос. Тот, услышав страшную новость,  заплакал вместе с ним.

— Пойдем, Матвейка.  Помянуть надо.

Чего помянуть, Матвейка  не понял.  Его охватил страх.  Ему так жалко было бабушку, что он, и идти-то не мог. Митрофаныч взял его на руки и понес из больницы.

В это время женщина в белом халате подняла голову,  пытаясь отыскать мальчика, который спрашивал   о бабушке. Она нашла ее.  В какой палате она лежит и какое у ней состояние.  Главное, что она была жива, хоть положение у нее и было тяжелое.

Но в этот день умерла жена Митрофаныча, и он, получивший разрешение доктора ехать домой, бежал к ней в палату сообщить радостное известие. Когда он вошел, то увидел, что санитары ее уже увозят, закрыв простыней. Митрофаныч любил свою жену, и эта трагедия сразу сломила его.  Ноги обмякли, и вообще он сразу как будто сдулся.

— Подходить нельзя! – раздался грубый голос.

Митрофаныч обернулся. У стены в форме стоял человек и, сверяясь со списком, отправлял санитаров в ту или иную машину.

— Что ты здесь делаешь? – Снова грозно спросил его милиционер.  — Тут посторонним находиться запрещено.

— Я не посторонний, – торопливо ответил Митрофаныч, – я муж ейный.   И в этой больнице я тоже  лечился.

— Ну и что? Вылечился?

— Дак дохтур сказал, что все нормально. Домой можно ехать.

— Ну и езжай. Нечего тут шляться.

— Как же я поеду, жена-то вот, – и он показал рукой на тело, закрытое простыней.

— Понятно, – протянул тот, – отмучилась, бедолага, – тон милиционера немного помягчел.  — Ты мужайся,  чего уж теперь, – а после строго, – хоронить все равно не разрешено.  Тела на руки родственникам не выдаем. Эпидемия.

— Дак, как же это. Как-то не по-христиански, – губы Митрофаныча дрожали.

— Ты эту поповщину брось. Умерла гражданка,  ничем больше не поможешь, а дальше государство о ней позаботится.  А ты все, иди давай, не мешай тут. Погляди, сколько покойников. Не у тебя одного горе, почитай полрайона в эпидемии.

  — Иди! Иди отсюда по-хорошему. Дома ее помянешь.

Вот и пошел Митрофаныч, куда глаза глядят,  пока его не увидел Матвейка. Они вышли за территорию больницы, и пошли по улице.  Так получилось, что они вышли к железнодорожной станции.

— Пойдем, Матвейка, – сказал Митрофаныч, -  там буфет есть.

Они зашли внутрь, огляделись.  Народу было много, ждали поезда.  В одном углу было огорожено,  по-видимому, там и находился станционный буфет.

Небольшое пространство было занято столами и широкими лавками.  Матвейка повел носом.  Со вчерашнего дня он ничего не ел, и тут, учуяв запах еды, жалобно посмотрел на Митрофаныча.

— Сейчас, Матвейка. Ты садись.

Митрофаныч  подошел к буфетчице и заказал две тарелки щей, соленых огурцов и бутылку водки. Деньги у него были, те, которые ему когда-то давала Нихама.  Вот сейчас и пригодились. Матвейка с жадностью накинулся на еду. Хоть и  был суп так себе, но чувство голода было  очень сильным. Митрофаныч тем временем налил себе полный стакан водки и, пробормотав что-то вроде молитвы, залпом осушил его. Он поднял на Матвейку глаза, полные слез, и  хотел что-то сказать, но спазм перекрыл горло.  Тогда он налил себе еще один полный стакан.  Руки у него дрожали, он был не в себе  и, не отдавая себе отчета, снова выпил.  Тоже голодный Митрофаныч быстро захмелел.

— Бедный Матвейка, – Митрофаныч  глядел, как тот кушает. 

Ему было жалко маленького Матвея.  Он почему-то думал,  что Нихама тоже умерла. Откуда он это взял, было непонятно.  В своем горе Митрофаныч совсем потерял голову.  От выпитой водки и от голода он сильно и быстро опьянел.

— Эх! Ма! – Воскликнул Митрофаныч так громко, что Матвейка вздрогнул и перестал есть. – Что ж это делается? – продолжил он, и с такой силой ударил рукой по столу, что пустая бутылка упала на пол и разбилась.

Матвейка с испугом глядел на пьяное, залитое слезами лицо Митрофаныча.

— А ну! Кто здесь безобразит? – Раздался грозный голос у них за спиной.

Матвейка обернулся и увидел, как в буфетную входят два  милиционера. Они, вероятно, услышали, как Митрофаныч громко воскликнул, и теперь направлялись к нему, чтобы разобраться.

— Вы что, гражданин, шумите? Почему порядок нарушаете? Почему не даете другим гражданам отдыхать? – Насел на них один милиционер.

— Ничего я не нарушаю, – ответил им с каким-то вызовом Митрофаныч.  — Горе у нас, и мы вот жену поминаем.

Он вспомнил, как один из таких милиционеров выгнал его сегодня из больницы, не дав попрощаться с женой. И сейчас, выпив водки, немного осмелел. Милиционер посмотрел почему-то на Матвейку и строго произнес:

— Так, значит! Малолетку спаиваешь!  А ну! Предъяви-ка документик.

Митрофаныч полез в карман и, не найдя ничего похожего на документ, недоуменно пожал плечами.

— Та-а-к!  — протянул милиционер, – значит, нет документов.  — Придется пройти.

— Никуда я с вами не пойду, – вдруг вскинулся Митрофаныч, -  и он тоже не пойдет, – показал рукой на Матвейку.

— Понятно! Неподчинение властям, – продолжал с угрозой в голосе милиционер. – Василич!  — Громко закричал он, – этого субчика надо препроводить.

Второй милиционер быстро подошел к их столу и, положив руку на плечо Митрофаныча, скомандовал:

— Руки за голову! Встать! Следовать за мной!

Но Митрофаныча понесло. Вся горечь и обида, скопившаяся за день, выплеснулась наружу. Он стремительно вскочил и с силой оттолкнул милиционера от себя. Тот, не ожидая такого отпора, отлетел к стене и, ударившись, сполз на пол.

Надо сказать, что Митрофаныч  был здоровенным мужиком. Всегда с детства выполнял тяжелую физическую работу и был от природы очень сильным. И вот сейчас вроде не сильно оттолкнул он, тоже вроде не слабого человека, – ан нет, тот, как мячик, отлетел и лежал теперь у стены, не в силах подняться.

— Убивают! – заполошно раздался чей-то крик.

Тут же в буфете все пришло в движение. Вроде немного было народу. Все-таки дорого, и не каждый мог себе позволить тут что-то купить, но сейчас все пространство заполнилось людьми. Кто-то что-то кричал, ругался. Какого-то мужика били двое. А Митрофаныч, схватив скамью, обрушил ее на нападавших, на него откуда-то  еще взявшихся  милиционеров.  Матвейка очень напугался и, встав в углу у стенки буфета, наблюдал развернувшееся побоище. Слышался звон разбитой посуды, громко и визгливо кричала буфетчица, мужики дрались с упоением, не разбирая, кто и за что дерется. Лишь один Митрофаныч бился уже с четырьмя милиционерами, громко хекая, нанося удары, которые, правда, почти ни в кого не попадали.  Хмель ударил ему в голову, и он не соображал, что делает. Вдруг один из милиционеров ударил Митрофаныча сильно по ногам и тот, потеряв равновесие, упал.  На него тут же набросились и стали пинать его ногами. А он, закрыв голову руками,  не сопротивлялся. Весь запал прошел,  он снова превратился в трусоватого и забитого деревенского мужичка.

— Стойте! – Скомандовал кто-то. Хватит с него, а то и убьем ненароком.

— Да и не жалко. Ишь, морда кулацкая.

— Ну, а ты почем знаешь, – раздался снова тот же командный голос, – вон одет-то он совсем уж бедновато.

— Ну, если не кулак, то тогда кулацкий прихвостень.

— Ладно! В отделении разберемся.

Один из милиционеров, по-видимому, командир, велел  остальным разобраться со всеми дерущимися и восстановить порядок. А после сказал:

— Этого, – показал он рукой  лежащего на грязном полу Митрофаныча, — с собой забираем. Остальных взашей выкиньте, а то вишь, как буфетчица разоряется.  Пусть тут порядок наводит.

— С ним вот этот еще был, – показал на Матвейку один из милиционеров.

— Тоже с собой забираем.

— Да! А за посуду кто платить будет? – Это уже буфетчица в нападение пошла. Как драться, так вы первые, а как посуду оплачивать, то они уходють.

— Мы не дрались тут, глупая баба,  — ответил ей старший милиционер, – мы государственную собственность защищали и преступников  ловили. А ты рот на нас не разевай,  а то мы посмотрим, как ты тут работаешь, – со значением добавил  он.

С этими словами милиционеры подхватили за обе руки Митрофаныча и поволокли его к выходу. А старший из них подошел к Матвейке и сказал:

— Как тебя зовут, мальчик?

— Матвей.

— Понятно! А кто тебе это дядя?

— Сосед.

— Хорошо! Тебе придется с нами пройти.

— Куда? – Испуганно спросил Матвейка.

— Да ты не бойся, мальчик. Чего ты так дрожишь? Ты ведь не участвовал в драке?

— Нет. Не участвовал.

— Вот и хорошо. Сейчас поедем в отделение. Составим протокол, все выясним, и домой пойдешь. Если хочешь, я тебя провожу после. Лады?

Матвейка кивнул.

— Вот и хорошо.

Он взял Матвейку за руку, и они пошли по улице. Недалеко от вокзала находилось районное отделение милиции. Вот туда они и пришли.

Пока разбирались с отрезвевшим и напуганным Митрофанычем, Матвейка сидел на скамейке, и глаза его слипались.  Он и уснул вскоре, пока его не разбудил тот самый милиционер, который его сюда привел.

— Вот молодец, – весело сказал он, – солдат спит – служба идет.  Все, тут мы закончили. Соседа твоего, извини, отпустить не можем.  Ему посидеть придется. Все-таки нападение на представителей власти — это серьезно.  Ну, я сам не знаю.  Завтра начальство придет и решит, что с ним делать,  ну а тебя мы  сейчас тоже запишем и домой отпустим. Мамка-то, поди, уже и заждалась? – Спросил он не из интереса,  а так, проформы ради.

— Так, – уже строже спросил он, – давай сначала. Имя, фамилия, отчество.

— Ты чего молчишь-то? Язык проглотил? – Как зовут-то тебя?

— Матвей.

— Ну, вот молодец.  Дальше давай.

— Чего давай? – Матвейка  не понимал, что от него хотят.

— Как чего? Фамилия твоя как? Тебя что, ни разу не допрашивали? – искренне удивился милиционер.

— Нет. Не допрашивали. А фамилия моя – Кукля.

— Как, как? – Переспросил  милиционер.

— Кукля – тихо ответил внезапно испугавшийся Матвейка.

— Понятно. Так, а откуда ты? Что-то не слышал я тут таких фамилий?

— С Украины, – еще тише ответил  Матвейка.

Он помнил, как спрашивали бабушку, и сейчас решил отвечать так же.

— Беженцы значит. А живешь ты где?

— В Чернухе.

— Ек макарек! – воскликнул милиционер. – А тут как оказался?

— К бабушке приехал, – Матвейка совсем испугался.

Он уже понял, что этот разговор ничего хорошего ему не принесет.

— Ну,  а бабушка? Отсюда что ли? Из Семенова? – Милиционер уже и сам был не рад, что связался с этим непонятным мальчиком. Он составил протокол, дал расписаться всем свидетелям, оформил задержание по всем правилам и собирался идти домой, но теперь понял, что придется задержаться.

— Где бабушка-то твоя? – в нетерпении спросил он.

— Умерла, – почти прошептал Матвейка, – сегодня в больнице.

— Дела, – только и протянул милиционер, – а отец твой где?

— Умер, – слезы закапали из глаз Матвейки.

Он вдруг осознал, что нет у него рядом близкого человека. Никого нет, чтобы помочь ему, успокоить его, утешить.

— Ну а мамка твоя где? – спросил уже со страхом сам милиционер.

Пуще прежнего залился слезами Матвейка. Плачет навзрыд.  Понял он, наконец, страх и одиночество.  По-настоящему понял.

— Да, – тихо произнес милиционер, – история.  — Ты вот что. Ты не плачь, успокойся.  В нашей стране  для таких, как ты, тоже место найдется.  Сегодня здесь переночуешь. Завтра, как начальство придет, поговорю, чтоб тебя в Горький отправили, в детдом.

Эту ночь Матвейка почти не спал.  Милиционер привел его в какую-то комнату рядом с дежуркой. А там всю ночь то приводили людей, то уводили. Все время кричали и ругались. Через тонкую дверь Матвейка все слышал и вздрагивал,  когда особо сильно кричали. Только под утро, вроде, потише стало, и он уснул на жестком диване.