Подмостки и декорации

"Цафрир" — в переводе с иврита – "лёгкий ветерок", "морской бриз". 
Большее несответствие между именем и внешностью высокого, спортивного сложения, мужчины, особенного, "средиземноморского" типа, с копной кудрявых волос и сверкающей белозубой улыбкой. — трудно себе вообразить!  Он — громкий, быстрый, с навешенными на него всевозможными гаджетами, стремительный, неутомимый и резкий! Цафрир — наш экскурсовод, руководитель "группы выходного дня" вполне себе обеспеченных буржуа, ничего лучшего не нашедших, как в свой свободный день шататься по улицам "ностальгического" Тель-Авива, слушая рассказы нашего громкого ангела-энциклопедиста. 
Солнце уже начинало припекать.  
— Как же ты хорошо придумала — купить эту летнюю шляпу! — похвалил муж мою, специально к этому дню прикупленную, широкополую летнюю спасительницу-шляпу... 
Впервые в жизни я чем-то прикрываю голову… может, умнею наконец-то?
Ещё радовала удачно найденная парковка, совсем рядом с местом назаченной встречи — под большим деревом, рядом с небольшим городским парком, в котором кучковались и отсыпались пугающего вида эмигранты — район-то неблагополучный...
В этом самом садике, или в палисаднике с детской площадкой, — как вам удобнее, так и считайте, — нас уже ждали. 
Усевшись на низенькой лавочке перед детской песочницей, мы вдруг все как-то разом увидели, что перед нами на пенёчке примостилась женщина. 
Она сидела к нам спиной. Молодая стройная фигура, чёрное платье, по покрою которого трудно определялась его принадлежность к определённой исторической или модной тенденции, на голове повязан жёлтенький кокетливый бант-платочек, сразу же приковывающий внимание...
Она вдруг повернулась к нам и заговорила под взявшуюся ниоткуда, а точнее — из гаджетов Цафрира, музыку: 
-Что там, за моей спиной? Может быть, можно осторожно, хотя бы в маленькую щёлочку, подсмотреть, — что там, за кулисами, в моём "завтра"? — после первых секунд недоумения, мы начинали понимать, что перед нами актриса, читающая из произведений израильского драматурга-классика Ханоха Левина. 
Из труб детских горок показались лица проснувшихся темнокожих эмигрантов, облюбовавшх этот сквер для ночлега. 
Актриса закончила свой монолог, и мы, очарованные столь необычным началом прогулки, двинулись вслед за Цафриром по улицам, где Ханох, потомок хасидских раввинов из Лодзи, провёл своё полусиротское детство на улицах Нэве-Шаанан, что в Южном Тель-Авиве.   
-Вот здесь родились Ханох и его брат, — в доме давно живут другие люди, на доме – скромная табличка, говорящая, что здесь проживал поэт, драматург, писатель Ханох Левин. 
-Здесь, из этого дома, в возрасте 12 лет, он провожал в последний путь тело своего отца… Тоска, тоска по отцу, которого ему так не хвтало всю жизнь, сопровождала его до конца его дней, — голос Цафрира гремел на всю улицу, из окон глядели на нас местные жители, привлечённые и заинтригованные шумом. 
Как в декорациях левиновых пьес.  
-А здесь, напротив, — была лавка его отца, в которой он не очень успешно торговал, чтобы хоть как-то свести концы с концами... 
В конце улочки появляется странно одетый человек, как-будто из прошлого века, в чёрном неряшливом костюме и чёрной помятой шляпе, толстенький, смешной.
-Доброго здоровья, господин Шварц! Куда в такую рань? — гремит Цафрир.  
— А, так и вы уже в курсе? Эта Шварциска уже успела рассказать и вам, (почему имено вам, интересно?), что она хочет со мной развестить через раввинат? О боже, какое горе, что сделал я этой женщине, этой мегере в юбке, которая обтягивает такие симпатичные окорочка? Не захотела дать мне поцеловать её пальчик, такой сладкий, такой аппетитный! Что такого, скажите мне, я сделал, что моя Шварциска отказывает мне в таком невинном удовольствии — поцеловать её пальчик в шаббат? И после всего этого, она ещё грозит мне разводом!
Из-за угла дома появляется Шварциска, наша давняя знакомая из садика с ночущими эмигрантами.   
И тут-то и разыгрывается замечательная сцена из спектаклей Ханоха, и тут-то выясняется истинная причина семейной бури любящих супругов!  
Под наш хохот, и хохот всех, наблюдающих сцену выяснения отношений супругов из окон своих квартир, выясняется, что пальчик, предмет вожделения Шварца, за минуту до того находился в носике уважаемой Шварциски, и именно по этой причине не был предъявлен для поцелуя! 
Смешная сцена, с взаимным предъявлением супружеских претензий, чуть скабрезная, но очень милая, уже постоянно прерывается нашими бурными апплодисментами! 
В оках прилежащих домов — соседи-зрители. Всё по сценарию.
Отправляемся дальше. К синагоге, на строительство которой отец Ханоха пожертвовал солидные, по тем временам, деньги.  
Синагога аккуратненькая, отремонтированная, уютная.  
На углу противоположной улицы — уже знакомый нам Шварц. 
Только теперь он уже не Шварц, а — Спроль. На голове — субботняя кипа. В руках — книга. Читает из пьесы "Торговцы резиной" Хоноха Левина:

"Да возвысится и освятится великое Имя Его в мире, …и плохо дело, папа, плохо, ни одна аптека не готова дать больше чем три фунта за пачку, …да и кто вообще заинтересован в таком огромном запасе кондомов, когда у них всего четыре года гарантии, …и жизнь, и презервативы трещат по швам, …если ты думал, как повыгоднее вложить деньги, папа, так какое тут вложение, сам видишь, почему не в квартиру или не в компаньонов по бизнесу, …и зачем было покупать наперед на сто лет, что случилось, в чем спешка, и почему именно презервативы, ты думал, что производство презервативов в мире на грани кризиса, или что будет дефицит и блокада во время войны и не будет импорта? — но кто же трахается как бешеный во время дефицита, папа, и сколько продолжается блокада, и если блокада, то почему не коробки с сардинами, папа? — что ты оставил мне в наследство и с чем ты засунул меня в этот мир, в котором я и без презервативов не знаю, что делать, не знаю, что тут творится, да сотворит мир в высотах своих, да сотворит мир нам и всему Израилю, и скажем "аминь"."
 
Мы уже плачем от смеха! Солнце палит нещадно, жарко ужасно, но никто не замечает всех этих неудобств. 
Цафрир продолжает свой рассказ о жизни драматурга, такой внешне бедной событиями, но такой нетривиальной! 
Жизни, прошедшей в атмосфере всех этих киосков, аптек, квартир беженцев из Европы прошлого века, проституток, их сутенёров и всех на свете соседей, жизни простого человека, о котором сказал Томас Манн: "внутри у него потроха, и они воняют"...
Муж мой, когда-то в молодости после армии, работал завхозом в одном из тель-авивских театров. Он хорошо помнит этого худощавого, замкнутого, необщительного и одинокого человека, каким был Ханох.  
На репетициях своих пьес он сидел вдали от всех, на последних рядах, изредка бросая короткие замечания по ходу репетиции, а потом как-то незаметно исчезал… За него говорили сами его диалоги, его бурлеск, его цинизм и восторг, его безграничная жалость к этому существу — человеку "левинских" подмостков. 
Вот заканчивается очередной скетч у одного из киосков эмигрантского района, в который как-то очень естественно вовлекаются местные проститутки, отпустившие клиентов и высунувшиеся на улицы огромного субботнего мегаполиса. 
Цафрир перебрасывается с ними шуточками, они органично вписываются в сцену выяснения отношений между двумя любовниками "со стажем". 
Улица — часть декорации,  улица хохочет, острословит!
Проехала "неотложка". Говорят, кого-то зарезали на соседней улице. Разборки мафии. И это тоже — часть декорации. 
— Мы пройдём сейчас в сердце "клоаки беженцев" — Старую и Новую "тахану мерказит" (атобусные станции), — говорит Цафрир. 
Я — в шоке! Вспоминаю прогулку по криминальным кварталам с наркоманами и наркоманками, ворами из тель-авивских легенд и проститутками — транссексуалами, которую нам проводили от работы… Репортёр скандальных "жёлтых хроник", знакомый лично со всеми этими "легендами" южного Тель-Авива, пользуясь темнотой и анонимностью, подводил их к нам, знакомил, представлял историю жизни... 
Я тогда, прорыдав пару дней, зареклась от походов на самое "дно". 
И вот теперь нас снова отправляют в ад?
Бесконечные ряды благоустроенных ресторанчиков и магазинчиков, аккуратненькие комнаты на съём, толпы, тысячи и тысячи беженцев с чёрной, коричневой, жёлтой по цвету кожей, разных оттенков! 
Запаха бедности не чувствуется. Только количество всех этих заведений и количество "мэагрим" (эмигрантов) — поражает! 
Бедный-бедный Южный Тель-Авив! 
На улицах — толпы народа.
Мы здесь — какое-то инородное тело. 
Цафрир гордо вышагивае впереди, за ним мы, ошарашенные и огорошенные... 
Музыка театральных подмостков "от Ханоха Левина" звучит громче местных музык. 
Все поворичивают головы.  
Из-за угла появляется наша актриса, в шляпке европейской беженки прошлого века, с саквояжем в руках. 
Она наконец-то добралась до "страны обетованной", страны мечтанной! 
Тысячи долларов заплачены, и вымолено разрешение сойти на берег через кордоны, коррупцию и обман чиновников. 
Ещё немного — и вот оно, желанное средиземноморье, белый Тель-Авив, синее небо!
Чиновник непреклонен. У него — квота. Он не может принять госпожу на берег, нет, даже за деньги. Последние деньги.  
Эмигранты обступают спонтанную сцену — раблезианскую улицу Южного Тель-Авива... 
Актриса играет одну из пьес Ханоха. В полной тишине. Бессмертную пьесу. 
Рот её — чёрная дыра! 
Крик. 
Крик "Мунка". 
Саквояж прижат к груди.
Крик, беззвучный перекошенный крик. 
Музыка Цафрира. 
Плачу в голос, Не могу сдержать рыданий.
Слёзы градом и пот стекают из-под полей новоприобретённой шляпы. От солнца.